Сердце мое сжалось.
– Нет, Микчан… подожди… Не уходи так быстро. Сейчас мы что-нибудь придумаем с тетей. Поживем у ее родителей.
– Не-а…
– Я ведь «Мать-олениху» не написала даже. Как мне быть? Потерпи немного.
– Ты рисуй ее так, – сказал Мишка, неторопливо выколачивая пепел из трубки. – Как вот этот пепел, но из светляков, а вокруг только ночь.
И он кивнул на уносимый ветром пепел. Глаза мои расширились. Я вперилась в Мишку.
– Из светляков?
– Ага. И только черточки гор внизу. Так надо.
– Откуда ты знаешь?
– Увидел.
Но я и сама мгновенно это увидела! Ах, почему же не могла сразу рассмотреть? Я глядела на Мишку во все глаза. Кто же он такой? Откуда свалился?
– Миша… Микчан… – Я протянула ладони и взяла его за лицо, как величайшую хрупкую драгоценность.
Мы поцеловались. От него так вкусно пахло еловой смолой и корой берез. Березовый человек, илэ, все мы, эвенки, березовые люди. Люди с березовой звезды Чалбон.
Что же нам делать?
…И мне еще надо написать эту звезду и многое, многое другое. Как я могу отпустить Мишку?
Старик попросил позвонить Лиену, пусть привезет лекарство от спины. Я сходила до телефонной будки и позвонила. Чайки на Ангаре так громко кричали, что заглушали телефонные гудки, а дверь перекосило, и она плотно не закрывалась. Да и с одной стороны было выбито стекло. Я заткнула одно ухо и услышала гудок, а потом… ну, чей голос? Голос Лиена. Уф. Я передала ему просьбу отца. Тот ответил, что приедет вечером.
Как много сил уходит на пустое, думала я, идя под ветром назад. Ветер раздувал мои волосы, играл черным хвостом. Болезни, готовка еды, хождение в магазины, сон, работа… А «Мать-олениха» ждет. Хорошо еще, что нет детей… Я сразу подумала о новом персонаже нашей жизни – о Хуларине – и передернула плечами. Мишке я так ничего и не открыла. Но… откуда ему явился этот Хуларин? Я спрятала лицо в воротник куртки. Попыталась спрятать. Ветер все равно рвал его, трепал, как холстину.
Ну если, как говорят, жизнь книга, то о Хуларине ему мог сообщить только ее автор. А разве не я сама устраиваю свою жизнь? Кто же еще, а? Я даже оглянулась по сторонам.
Справа текла разлившаяся мутная Ангара, слева тянулись заборы, за которыми прятались одноэтажные деревянные дома. Взлаивали собаки. Где-то работала бензопила. Пронзительно-истерично орали чайки. И мне самой хотелось так же прокричать, разевая клюв всему миру, прокричать, что я устала от всего этого, что я не хочу ничего решать, не хочу говорить, думать, считать деньги… Отпустите меня!
И мне даже померещилась такая чайка, бьющая крыльями по краске, прилипающая крыльями к разноцветным лужицам.
Придя домой, я сразу взялась за эту чайку, оставив «Мать-олениху». И у меня получалось! Получалось без Мишкиных подсказок!
Совсем поздно приехал Лиен. За ним вошла и его супруга. На ней была легкая шубка в этот ветреный холодный день. И черная шляпка, черные чулки. Она улыбалась, показывая крепкие зубы. Но тут же улыбка исчезла, уступив место крайней озабоченности.
– Папа Роберт Савельевич, – обратилась она к лежащему старику. – Что такое с вами приключилось? Вы на рыбалке этой своей застудили спинку?
– Дровишками, – ответил старик, с кряхтеньем усаживаясь на постели.
– Как?! – воскликнула женщина. – Вы кололи дрова? Ужас! Лёня!
Я была вынуждена подать голос и все объяснить.
– Ну пусть и не колол, но зачем же почтенных лет человека вынуждать убирать, складывать поленницу?
– Ншануи, – сказал старик, – сам я захотел, вот оно как, сам… Размять кости.
– Вот и размял, – с укоризною промолвил Лиен, вынимая из кожаного истинно профессорского портфеля шприц в вакуумной упаковке и ампулы. – Сейчас сделаем укольчик, папа. И оставим мазь с ядом гадюки. Надо будет втирать. Если не дотянешься, попросим вот Лиду.
– Я полагаю, целесообразнее направить Роберту Савельевичу медсестру, – возразила его жена.
В доме уже висел тяжелый запах ее сладких и горьких духов. Мне было душно, но выйти следом за Мишкой я не решилась.
Поговорив еще с отцом, Лиен и Наталья Владимировна вышли. Лиен поблагодарил за дрова и спросил, сколько он должен. Наталья Владимировна отреагировала мгновенно:
– Лёня, о чем вообще речь?! Ведь тут целых два квартиранта. И, насколько мне известно, они ничего не платят за квартиру. Только ты за все расплачиваешься почему-то. За свет, за землю, за мазню!
Лиен понуро слушал свою жену. Потом мягко сказал:
– Не надо преувеличивать. Лида вносит плату.
– За двоих?
– Да.
– Лёня! Ты же еще вчера не знал о его существовании!
– Почему. Я знал, что здесь бывает Курильщик.
И Лиен посмотрел на меня.
– Не будем устраивать словопрений, – снова сказал Лиен.
И, благодаря меня, он направился к выходу. Наталья Владимировна у двери задержалась, обернулась и с улыбкой посмотрела на меня:
– Надеюсь, вы не забыли о нашем условии, – сказала она и тоже вышла.
Я услышала разговор Лиена с Мишкой на крыльце. О чем они говорили, мне потом рассказал сам Мишка. Ни о чем. Просто познакомились, и все.
– Да, и он отдал мне это за работу, – добавил Мишка, протягивая пятьдесят рублей.
– Надо было не брать, – ответила я. – Действительно, ты-то не платишь за квартиру.
– А ты? – спросил Мишка.
Я ничего не ответила, не смогла соврать.
Какое-то все такое… фу, как это мне все осточертело! Ничего ведь мне не надо, я только хотела рисовать.
На следующий день я снова писала «Чайку»… Но чуть позже на крыльцо уже поднималась тетя Мэнрэк. Мишка ушел со стариком на реку. От укола старику полегчало, и он не хотел сидеть дома. Погода была яркая, солнечная, с летними облаками. Ангара так и сияла.
– Тетя!
– Снегурка моя!
Мы обнялись. Как все-таки я люблю мою тетю. Что бы я вообще без нее делала? Ведь это она спасла Мишку… Хотя, может, его уже и не надо было спасать. Но кто знает. Вдруг эта начальница аэропорта бредит?
Тетя меня так с детства называла из-за моего второго имени. На самом деле мое второе имя означало: Рожденная в мокрый снег.
Я тут же вымыла кисти, потом руки, поставила чайник на плитку, стала собирать на стол. Тетя доставала гостинцы, орехи, вяленую рыбу. Мы говорили и говорили без умолку. Тетя всегда любила поговорить со мной. А мне нравилось ее слушать. Нравился агатовый блеск ее узеньких глаз, ее высокие скулы, ее быстрый говор. Тетя был хваткой, чуть резковатой, но внимательной, умной и доброй ко мне бесконечно. Как и у Лиена с Натальей Владимировной, у нее не было детей с первым мужем, прапорщиком, оставившим ей квартиру, куда она и переселила своих родителей, выйдя замуж за Виталика и уехав к нему в Танхой. И тетя была для меня второй мамой. В детстве я ее так и звала: мама Мэнрэк.
– А где же… этот жрец? – спросила тетя.
– Мишка? На реке со стариком. Вот, кстати.
И я отдала ей соболей и рассказала, что Мишка с Китом жили в зимовье на ручье Кит. Извинилась за них перед Виталиком.
Она встряхнула соболей, и с них буквально посыпались серебряные искры.
– О! О! – восклицала тетя, и глаза ее серебрились. – Хороши. Но себе-то он оставил?
– Мишка поразительно удачлив. Он сам удивляется, – сказала я. – Говорит, что это ему помощь шлют Шемагирка с прадедом. Да и бабушка Катэ.
– Я бы ничего и не взяла, – сказал тетя, – но для Виталика возьму одного. А то он сильно на Мишку сердился. А через него и на весь наш род.
– Только так, тетя, и надо поступить. И возьми все.
– Но постой, – проговорила тетя, беря меня за руки и взглядывая в мои глаза, – так ты действительно любишь этого тюремщика?
Я кивнула.
– Но Снегурка!.. – укоризненно воскликнула она. – Он же страшненький, ножки кривенькие, личико желтенькое, и голова у него пробита.
Я засмеялась, прыснула и тетя.
– Нет, зачем вы так?! – почти крикнула я, заставляя себя нахмуриться. – Михаил добрый, сноровистый…
– А Сережа-то лучше! – ответила Мэнрэк. – Я бы его сама выбрала.
Я отстранилась.
– Ой, тетя?
Она приложила палец к губам:
– Тсс! Только Виталию ни слова!
И мы обе рассмеялись весело.
– Нет, племянница, – говорила тетя, принимаясь за чай, – что-то тут не так, ох, чует мое сердце.
– Так, так, тетя, – убеждала я ее, а еще сильнее – себя.
Тетя отправилась к родителям. В сумерках вернулись рыбаки. Они ничего не принесли. Не было клева, обычное явление при смене погоды. Так, поймали несколько мелких плотвиц, бросили по дороге соседскому коту. Он всегда встречал старика хриплым рыком, сидя на заборе, – рыжий, с полосками, драной башкой. Старик его называл Хо. Мишка спросил, почему он его так называет. Старик ответил, что ведь этот кот – уменьшенная копия тигра. Значит, Хо в переводе означало Тигр.
За вечерним чаем Мишка сказал, что никогда не видел живого тигра, только в кино да вот на гербе Иркутска, но только это какой-то диковинный зверек, а не тигр.
– Бабр, – ответила я.
– Хвост как у бобра и есть, – согласился Мишка.
– Нет, Бабр, а не Бобр. Дальневосточный тигр.
Старик усмехался.
– А вы, амака, встречали тигра? – спросил Мишка. – Есть в Корее они?
Старик ответил не сразу. Допил чай, перевернул кружку на блюдце вверх дном, прищурился…
– Мой дед рассказывал, что даже в окрестностях Сеула тигр-людоед хватал зазевавшихся путников. Но тут все стали обзаводиться ружьями. Чиновники полюбили такую безопасную охоту… Не совсем безопасную уж, но это ведь не с луком и рогатиной да копьем идти против зверя. Особо усердствовали чиновники японской администрации. Говорят, последнего тигра у нас убили в двадцатых годах. Но сразу после войны был случай встречи с тигром. На севере, может, тигр еще и водится.
– В Северной Корее, – уточнила я.
– А когда мы переселились на Дальний Восток и занялись торговлей женьшенем, пушниной, прежде чем открыть лавку, мы с братом сами собирали корень… И однажды ночевали на речке… Я уже ночью отошел по надобности. Съели мы несвежей рыбы, и меня мутило. А у брата живот был крепче. И только я спустил штаны и уселся, как вдруг услыхал какой-то шорох, глянул налево. И увидел невдалеке силуэт большого зверя, очень большого. Он стоял, пожирая меня огромными глазами… Тут я и опростался, – со смехом промолвил старик. – Да так, что зверь подался назад, как бы немного вздыбился, потом медленно повернул и пошел прочь, отрясая лапы, как будто уже вляпался. Ну а я подхватил штаны и опрометью ринулся к костру.