– Из коры получается бумага высшего сорта, – ответил Лиен. – Эти леса на южных склонах, что обращены к Восточно-Китайскому морю… В ясную погоду с гор видна Япония. Только я всего этого не видел сам, а лишь глазами папы.
– И я не увидел, ага, – сказал Мишка.
Мы с Лиеном посмотрели на него.
– Что вы имеете в виду? – спросил Лиен.
– Даже до его острова не хватило сил, ага, – сказал Мишка.
Повисло молчание.
– В каком смысле? – наконец поинтересовался Лиен, проницательно глядя на Мишку.
Мишка взмахнул руками.
– Леонид Робертович, – начала я, – понимаете, Миша… говорит о своих представлениях, ну о том, что ему воображается иногда…
– У вас на голове всегда повязка, – проговорил Лиен озадаченно. – Простите, вас что-то беспокоит? Головные боли? Или что это? Такая ваша традиция?
– Нет, нет, Леонид Робертович, – заторопилась я, – что вы. У Миши, как говорится, все в порядке с головой. Просто он… – я запнулась на мгновенье, – у него в роду были люди с необычными способностями, бабушка знала множество песен, а прабабушка, она была великой шаманкой, которую старые люди помнят до сих пор. То есть они ее не видали, но… слух о ней жив, вот.
– Ага, – подтвердил Мишка, – прабабушка Шемагирка.
– Неужели? – спросил Лиен, морщиня лоб и разглядывая Мишку, как некую диковинку.
– Она жила на заповедном берегу Байкала, – рассказывал Мишка. – Тогда там не было никакого заповедника. А потом устроили. Всех наших переселили. Потом мой дядя Кеша там лесником работал. И я.
– Так вы лесник или охотник? – спросил Лиен.
– И то и другое, – поспешила сказать я.
– Любопытно, любопытно… – Лиен взглянул на часы. – К сожалению, мне необходимо вас оставить. Но я обязательно еще приеду, и мы подробнее обо всем поговорим. Вы ведь еще побудете здесь? – спросил он Мишку.
– Зачем, мне пора в тайгу.
– Ну еще пару дней погостите? – Лиен обернулся ко мне. – Прошу вас, Лида, продолжайте уж квартировать здесь. Дом мы выставим на продажу, но когда еще найдутся покупатели. О плате не может быть и речи. Вы ведь тут, по сути, сторожите.
– Но Наталья Владимировна просила нас съехать еще на той неделе, – не вытерпела я.
– Наташа? – переспросил Лиен. – Она была здесь? Я не знал. Нет, нет, это исключено. Не спешите. Она больше не будет вам докучать. Возможно, ее озаботило то, что папе здесь тесновато… Но папа утверждал обратное. Вы оба ему чрезвычайно пришлись по душе.
Лиен глянул в окно. К дому как раз подъехала его «Волга».
Мы распрощались, и Лиен уехал. Я повернулась к Мишке.
– Что ты там такое плел?
– Зачем «плел», не-а, – откликнулся Мишка. – Немного постучал, попел…
– И что?
– И мы отправились с амакой.
Я поперхнулась.
– Куда? Как?
– Туда! – ответил Мишка и махнул рукой на восток. – К океану сперва. Потом хотел к нему в те горы, про которые этот аичимни говорил.
– Врач?
– Сотку аичимни – главный врач, ага, – подтвердил Мишка.
– То есть… в Корею, что ли?
– Ага. Да не хватило сил на песню…
– Какую?
– Пернатую.
Я выпила залпом остаток вина в стакане и, вытирая губы, посмотрела на Мишку внимательно.
– Слушай, Микчан… можешь ты толком мне все объяснить, а?
– Могу, ага, – охотно согласился он. – Мне надо в тайгу.
– Да зачем?
– За песней. Я не могу ее здесь поймать, – сказал Мишка.
– Я тебя не понимаю.
– У меня была песня про рябчика, – сказал Мишка, – а что за птичка-то рябчик? Какой он пилот? Мне нужна песня сильной птицы, ага.
Я стиснула виски пальцами.
– Мишка, у меня от твоих сказок голова кругом.
– О-ё! Еще погоди, будешь рисовать горы эти… как он говорил? Собэк? И лес с бумажным деревом.
Я открыла рот… Закрыла, мгновенье раздумывала и тут же выпалила:
– Да! Да! Буду!
И мне уже хотелось там побывать, в горах Собэк, в верховьях реки Кымган, на южных склонах, где растут вечнозеленые леса и откуда можно увидеть Японию и, наверное, Таити Гогена, подумаешь, какие-то полторы тысячи километров до этих благословенных островов. Легко достигнуть на крыльях Мишкиного воображения.
Но пока мы обитали на берегу Ангары. Соседский кот после смерти старика переселился к нам. Соседи его еще не хватились, списывая все на весну. А он жил у нас, спал на кровати Чой Сока. И я его рисовала.
Мишка уже все приготовил для отправки в тайгу. Но я его не отпускала. Лиен пока не появлялся. Зато снова меня вызвал на переговоры Кит. Он спрашивал, где Мишка и сказала ли я ему все. Ему удалось узнать, что теперь начальница аэропорта действительно под следствием. Пожар устроила она. В деле уже есть неопровержимые улики. Кит сам приехал бы, просто не был уверен, что я еще живу в этом доме. Он и звонил, чтобы сказать о своем приезде в ближайшую субботу. Я похолодела.
– Нет, Сережа… Не сейчас.
– Почему?
– Понимаешь… тут старик трагически погиб, ухнулся в Ангару, сердце не выдержало…
– Тот кореец?
– Да. Это ужасно. Такой был дельный старик. Рассказывал нам о море, Корее… Он даже с живым тигром встречался.
– Хм, самое, так ты там типа в трауре? – спросил Кит. – И Мишка с тобой? Да? Отвечай! Чего, с-самое, м-молчишь?
И тут я решила окончательно и бесповоротно все разрушить, нет, то есть перейти Рубикон, да.
И я перешла его.
– Сережа… Мне надо тебе сказать одну вещь. Ты слышишь?
Он помолчал и напряженно ответил:
– С-слышу. К-какую?
Как обычно, при сильном волнении он заикался. И в моей голове вихрем пронеслись какие-то блестки нашей с Сережей истории, блестки-осколки картинок… Бег на коньках по льду вдоль острова, ночь в доме у Песчаной Бабы, потом наши поездки на мотоцикле по острову и тот день дождливый в занесенном песком доме. Но это надо было стереть. Одним махом. Раз! Новый холст, новый грунт, новые краски.
– Тебе не нужно больше приезжать. По крайней мере пока.
– П-почему?
– Потому что мы живем с Мишкой как муж и жена.
Кит молчал. Но это было какое-то яростное молчание. Трубка была наполнена шорохом заряженных частиц, и я боялась, что она сейчас просто взорвется, и все!
И в следующий миг раздался скрежет и удар, за которым последовали гудки. Связь оборвалась. И что-то в мире… ну, в пространстве между Иркутском и Улан-Удэ тоже оборвалось, в небе, лопнуло. И мне было больно, очень.
Я не могла сразу вернуться в дом. Бродила по улицам с нежными весенними березами, лиственницами. Они так тонко и чудесно пахли. Это был какой-то аромат юности, аромат новой жизни… И я думала, что и у меня вот начинается новая жизнь… Но в ней пока не было такого благоухания. От нее на душе было горько. Навстречу мне попадались иркутянки с распущенными волосами, пары, и девушки смеялись, их волосы, глаза, кожа – все искрилось счастьем, молодостью, верой в будущее. А я как будто уничтожила собственными руками свое счастье. И мне казалось, что я слышу какой-то трубный рев кита, выпрыгнувшего из соленого моря где-то на востоке. Хотя киты, кажется, издают звуки только под водой, ну еще вроде бы громко вздыхают, поднимаясь на поверхность…
И в какой-то момент мне захотелось пойти и набрать номер редакции в Улан-Удэ, попросить к телефону Сергея… И все вернуть. Сказать, что это была дурацкая шутка, проверка… Но я уже понимала, что все кончено. Мосты сожжены.
Домой я пришла вечером. И сразу увидела у забора «Волгу». Лиен?
Да, это был он. Как и обещал, он приехал послушать Мишку. Они и сидели за столом, обернулись ко мне, когда я вошла. Я поздоровалась. Лиен сказал, что успел узнать прелюбопытные вещи… И сейчас Мишка повел рассказ как раз о проводах старика. Я вымыла руки, присела к столу, посетовала, что Мишка не достал варенье, привезенное тетей Мэнрэк, сходила и принесла голубичное варенье.
Лиен посмотрел на меня и снова обернулся к Мишке. На Лиене были серые брюки, белый джемпер с золотым знаком на груди слева, какой-то замысловатый вензель, в белой рубашке. И тут я вспомнила, что слышала, будто у корейцев именно такой цвет траура – белый. Тем чернее были его волосы. И еще белее виски, словно к ним прилипли лебединые перышки. Я легко представила Лиена в белом отутюженном халате, в докторской шапочке. От него исходило ощущение чистоты и спокойствия. И странно было вспомнить, что этот человек когда-то мечтал вызволить у врагов какую-то картину и что он вообще страстный собиратель живописи.
Мишка рассказывал:
– Мы сели в лодку и поплыли против течения. Прямо отсюда, ага. Дошли до плотины. Амака, ну дедушка по-нашему, вылезать не стал, я перетащил его в лодке, и мы пошли дальше. Вот видим – море. Амака спросил, какое это. Я подумал, что уже соленое, ведь там все быстро делается. Да тут мне кума говорит: нет, зачем, ага? Байкал.
– То есть?.. – проговорил вопросительно Лиен.
– Кума? По-русски нерпа, так. И мы пошли по морю. Да как раз поднялась волна, вот-вот перевернемся совсем. Тут смотрю, корабль идет, ага. Нам машут, давайте сюда. Мы причалили к борту. Я смотрю, у матросов одежда обледенелая, волосы в ледяных сосульках, на ресницах льдинки такие тяжелые, что глаза они с трудом открывают. Трап нам спускают. А старик подняться не может. Срывается. Лодку качает, корабль качает. Тогда они веревку кинули, я старика обвязал, они его подняли и трап убрали, меня пускать на корабль не хотят. Я смотрю, название на борту – «Сталинградец», ага!
До этого я слушала Мишкину сказку рассеянно, а тут подобралась. Ведь «Сталинградец» был сейнер, и он затонул, погибла вся команда, набранная из ольхонских жителей… Что он несет?..
– Ну, стал кричать им, чтобы они меня взяли и довезли нас до устья, нам далеко еще надо, не это море-то, а соленое. А волны мою лодку захлестывают. То вверх взлетаю, то вниз падаю. Они мне отвечают, не знаем, спроси у бабушки. Где она? На острове. И я поплыл к острову. Кума мне путь указывала. Тут и море поутихло. Смотрю: дом на берегу в песке весь. Ага, что-то знакомое. Вышел, стучу. Появилась… – Мишка взглянул на меня. – Песчаная Баба. Снова по животу меня погладила, как давно, когда мы вот с Лидой и друзьями там на коньках бегали, к ней ночевать пришли. Тебе, говорит, рано, зачем пожаловал? Энекэ, отвечаю, я не за себя иду, за старика из города. Гэ! Гэ! Это она удивилась. Как мне уверить? Спой, отвечает Баба Песчаная. Я запел: