Какая ерунда.
Чушь.
Бред.
Мишка, конечно, вернется. Ну и что, взял ружье, взял да взял. Прикосновение к бубну – да что в этом такого? И что это такое – бубен. Я приблизилась к нему и внимательно рассмотрела… Кожа, неправильной овальной формы… На сцене в похожие стучат, поют эстрадные песни. Я хотела прикоснуться к нему, но так и не смогла. И это было смешно. Жаль, что Лиен не психиатр! Он бы все объяснил. И назначил лечение.
Но все переменилось. Кисти падали из рук. С горем пополам я смогла выполнить заказ Лиена. Картина ему понравилась. А мне нет. Я плохо спала. Внезапно пробуждалась и лежала, слушая ночь, дом, свое сердце с широко открытыми глазами. Это могло продолжаться и час, и два, и три. Хорошо, если дома был Хо, он как-то меня успокаивал, приходил на мой зов, нежно рычал, тычась лбом в шрамах в мои руки, в плечо. Я его гладила, спрашивала… спрашивала: где Микчан? Клыкастый Олень? Хо урчал. Мишка говорил, что однажды, когда он впал в ви́дение, пытаясь взлететь и без песни и направиться в страну старика, крылатый тигр внезапно сбил его. Мишка открыл глаза и увидел Хо. Кот прыгнул ему на грудь. И Мишка это объяснял тем, что, наверное, Хо померещилась птица вместо Мишки. С тех пор он начал относиться к Хо с большим почтением. И это меня дико смешило!
Унылая серая действительность в глазах Мишки превращалась в яркое представление. Какое-то продолжение того японского спектакля «Путешествие на запад»! И в нем появлялись новые персонажи: кот Хо, старик, Мишка, да и я сама. Наверное, и Кит. Потом Лиен. Его Наталья. Тетя Мэнрэк. Ее Виталик. Моя подружка Полина. Песчаная Баба из занесенного песком дома на Ольхоне. Француз. Хирург из Улан-Удэ. И внезапно я подумала, что Мишка, возможно, и видит кукловодов, тех, в совершенно черной одежде, с закрытыми лицами, похожих на тени. А мы – нет.
Не выдержав, я позвонила Киту и все ему рассказала. Кит страшно обрадовался и не мог скрыть этого. Он сказал, что сейчас же приедет. Но мне внезапно стал он противен. И я сама себе показалась отвратительной. И я резко и грубо оборвала его и потребовала, чтобы он даже близко не показывался.
– Ну и, с-самое, к-как же я найду М-Мишку? – спросил Кит, сильно заикаясь.
– Никак.
Кит помолчал и проговорил:
– Если только отправляться за ним в Саяны… Да что толку. Это искать иголку в стогу. И то, в стогу найти легче, чем в Саянах.
– Сергей, – сказала я. – Не приезжай. Если ты приедешь, я… я тебя прокляну.
Голос мой срывался. Кит ответил после паузы, что я могу не волноваться. И повесил трубку.
Мишка не приходил.
Что с ним произошло? Куда он запропастился? А что, если в самом деле попытался продолжить путешествие со стариком и с ними произошло какое-то крушение? Из-за меня?..
Мысли мои путались. Я старалась все разложить по полочкам.
Первое. Он ушел за песней. Второе. Бубен он называл иногда лодкой. Третье. Песня – для полета. Четвертое. Бубен – для плавания по этой реке Энгдекит. Вывод: одно с другим не совмещается. А даже если бы и совмещалось, бубен здесь, а Мишка где-то в тайге, может уже и в Саянах.
И он говорил, что у него пластина в голове вместо бубна.
…Тогда зачем ему этот бубен вообще был нужен? И как этот бубен может влиять на Мишку, находящегося далеко отсюда?
У меня уже голова как вымя, набухшее от несуразицы. Надо все вытрясти из башки, эту дурь, это мракобесие, эти сказки невежественные, они как грязь.
Но тут же мне приходило в голову следующее соображение: а как же мусун? Мусун, который вдыхал в мои картины Мишка? Или и это сказка, придуманная… Мной? Или – да! Моим кукловодом? Для чего? Чтобы накрепко связать нас с Мишкой.
И – оборвать нить, так, чтобы из нее сочились лепестки рододендрона, сочились и падали. Как будто мало в мире боли. И нужна еще и эта.
Одним августовским свежим солнечным воскресеньем приехал Лиен. Траурную светлую одежду он сменил на джинсы и свитер. Мне было непривычно видеть его таким домашним. Лицо Лиена было вдохновенным. Я предложила ему, как обычно, чая, но он остановил меня и предложил сесть и выслушать его. Я заняла место за столом, он сел напротив, устремил на меня молодые агатовые глаза, но сразу не смог заговорить. Посидел, сцепив длинные пальцы с чистыми блестящими ногтями… И засмеялся.
– Нет! Все-таки от чая я бы не отказался! – воскликнул он.
Я встала и пошла ставить чайник. Из комнаты доносился голос Лиена… С кем он разговаривает, холодея, подумала я. Быстро выглянула. Рядом с ним стоял Хо. Внимательно глядел снизу в лицо Лиена и слегка щурился, задирал хвост.
– Если бы я был буддистом, – сказал Лиен, – то подумал бы, что этот кот явное чье-то перерождение. Он так и остался здесь. А хозяева его не искали?
– У них и так хватает всякой живности, – отозвалась я.
– Ничего не слышно о Мише? – поинтересовался Лиен.
Еще раньше я ему сказала, что просто Мишка уехал к себе в заповедник, и все. Я покачала головой.
– И он не пишет?
– Ему легче перевалить два хребта и догнать лося, чем написать письмо, – сказала я.
– А как поживает Сергей? Что-то в последнее время из газеты пропали его корреспонденции, фотографии…
– От него давно нет вестей, – ответила я.
На самом деле я уже знала от тети Мэнрэк, что Кита вытурили с работы. Он последнее время не просыхал, как говорится… Но ко мне боялся приезжать, а в Танхой к тете и Виталику заехал. Тетя сетовала, что я выбрала не его, а баламута Мишку. Я с ней не спорила. Что случилось, то случилось.
Чай подоспел, я налила Лиену и себе. Он прихлебнул и улыбнулся.
– М-м, крепкий и ясный. Читал где-то притчу о чае, мол, чайный куст вырос из ресниц медитирующего монаха; нечаянно заснув, он пробудился и в гневе остриг себе ресницы, чтобы впредь не спать и созерцать все ясно. – Он помешал ложечкой в чашке. – Постараюсь и я быть предельно ясным. Лида, помните вы мои речи об ожидании, о том, что рано или поздно появляется шанс… И это произошло. Я хочу, чтобы вы знали.
Я мгновенно подумала о Мишке и уставилась на Лиена.
– О, пожалуйста, не надо тревожиться. Ничего плохого не случилось. Наоборот. – Он поставил чашку на стол. – Начну немного издалека, – продолжил он и, снова сцепив пальцы, попытался качнуться на стуле, будто это кресло-качалка.
Стул пронзительно скрипнул.
Лиен хохотнул. Мне даже почудилось, что он пьян. Но его автомобиль стоял прямо у забора.
– Так вот. Года два назад в министерстве гражданской авиации получил хорошую должность мой однокашник и соотечественник. Он-то и начал хлопотать… Иногда надо все кардинально менять. Американцы любят переезжать с места на место. Мобильная нация. Может, поэтому столь успешная. Перемены – хороший стимул… Кажется, это уже понимают и наши старцы в Политбюро. Избрание нового… – Тут Лиен сбился и засмеялся: – Что он такое говорит, верно, думаете вы, Лида. И впрямь. К чему тут политика. Лучше ясно сказать… спросить… Лида, что бы вы сказали… ответили, если бы вам предложили отсюда уехать?
– Мне не предлагают, – ответила я, испытывая чувство невесомости, начинающейся невесомости.
– Я вам это предлагаю, – сказал Лиен.
– Что? – тихо спросила я, поднимая на него глаза.
– Я предлагаю вам уехать.
Мне тут же представилось, что это уже точно было. Щелк! Было, было.
…Или должно было случиться. И тогда я этого ожидала? Меня охватило странное чувство свершившегося… свершающегося… Того, в чем я и сама себе не признавалась… Но… но я это предчувствовала. По всему моему телу разливалась прохлада удовольствия. Предчувствие меня не обмануло.
Я внимательно посмотрела на этого человека. И снова поняла, что он мне приятен.
– Уехать?.. Куда?..
– В Москву, – ответил Лиен, волнуясь.
На его лбу появились крошечные капельки, я заметила их блеск. И он тут же достал белоснежный платок и промокнул лоб, взглянул на меня и виновато улыбнулся.
– Как… в каком смысле? – спросила я.
– Знаете, мне предлагают место в ведомственной клинике, в клинике гражданской авиации. В Москве. Приличная зарплата. Квартира…
– Поздравляю, – сказала я.
– Ну, тут надо поздравлять скорее не меня, а… не знаю, случай, судьбу, хотя в этом поздравлении большая доза нелепости. Радоваться надо, что жизнь свела меня с таким отличным однокашником.
– Так ведь были и другие однокашники, – напомнила я.
– Но только мы сородичи, – ответил он.
– Значит, надо благодарить судьбу и за это, – сказал я.
– Лида, – проговорил Лиен, и его лоб еще сильнее оросился каплями. – Лида, – повторил он и протянул руки через стол, поймал мои кисти, сжал их своими нежными сильными пальцами. – Без вас я не поеду.
Я смотрела на него, смотрела и… не вынимала своих рук из его теплых ладоней.
Часть четвертая
Днем, пока Кристина сидела на конференции, Шустов один отправился на знаменитый ручей, до которого было рукой подать.
«Чхонгечхон, Чхонгечхон, – бормотал Шустов. – Язык сломаешь…»
И так со всеми названиями здесь. Ворота Хынинчжимун, Кванхвамун, Гвангуймун, Сукйонгмун и все в таком же духе.
Хотя в этой ломке языка и есть что-то такое… освежающее. Интересно, что бы сказал по этому поводу поэт Лёня Голиков? На ручье побывать посоветовала эта Лида, примечательная женщина. Шустова она волновала, это было ему ясно. Кажется, об этом догадывалась и Кристина.
Лида ссылалась на самого Конфуция, мол, в книге его речений «Луньюй» сказано что-то типа того, э-э, дескать, учитель не пользуется сетью, охотится с привязанной стрелой и не лупит по сидящим птицам. Таков завет великого, кроме всего прочего, эколога Дальнего Востока. То есть призывал он, короче, беречь природу. А корейцы – верные его последователи. И вот что они сделали с этим ручьем.
Ручей в центре Сеула. Длина его восемь километров. Короли то и дело занимались его благоустройством, начиная с пятнадцатого века. Его углубляли, укрепляли камнем берега, строили мосты, высаживали ивы. А уже в наше время заключили в трубу, и в семидесятые годы построили сверху автомобильную эстакаду. Да вдруг спохватились, затосковали по ручью, живой жилке своего древнего города, – и что же? Снесли отличную эстакаду, по которой сновали быстрые автомобили. Потратили почти триста миллионов долларов на восстановление ручья, старых мостов, строительство новых…