Нянечка сказала сердито Петрову, что в последние минуты бормотала все про какой-то сад. Петров лишь молча слушал… Он знал, что это. Это была Цветаева. Любимое Любино стихотворение: «За этот ад, / За этот бред, / Пошли мне сад / На старость лет…» Петров помнил наизусть это стихотворение: «На старость лет, / На старость бед: / Рабочих – лет, / Горбатых – лет…» Люба была родом с Украины, и в геологических экспедициях, во все время жизни в Сибири, на берегах студеного Байкала, а потом в степной Бурятии она вспоминала родительский дом с большим садом, подбивала Петрова уехать в те края… «На старость лет / Собачьих – клад: / Горячих лет – / Прохладный сад… // Для беглеца / Мне сад пошли: / Без ни-лица, / Без ни-души! // Сад: ни шажка! / Сад: ни глазка! / Сад: ни смешка! / Сад: ни свистка! // Без ни-ушка / Мне сад пошли: / Без ни-душка! / Без ни-души! // Скажи: довольно муки – на / Сад – одинокий, как сама. / (Но около и Сам не стань!) / – Сад, одинокий, как ты Сам».
Но разве мог Петров оставить свою должность. И вообще, он-то был сибиряк, никогда не знал, что такое огрызок яблока, ибо попавшееся ему в руки яблоко съедал все, без остатка. Ему любы были просторы тайги, горы, байкальский ветер… «Такой мне сад на старость лет… / – Тот сад? А может быть – тот свет? – / На старость лет моих пошли – / На отпущение души».
В глазах умершей Любы было одно безмерное страдание, никакого успокоения. И с тех пор его не мог найти и Петров. Люба умерла от рака легких. Если бы его обнаружили раньше, то могли ее и спасти. И Петров корил себя за все: за промедление, за сожжение того проклятого письма. Хотя, конечно, понимал, что это было совпадением, совпадением, совпадением. Он не мог спать, еда потеряла всякий вкус. Не мог играть фламенко. Отказывался от предложений заядлых шахматистов от партий, а сам-то был страстным шахматистом. Беды и дела судебные ему представлялись уже какой-то мишурой. И он ушел в отставку. Смерть на самом деле сильнодействующее средство, обесценивающее все на свете. И если не принимать действенных мер, не принимать буквально противоядие, то можно погибнуть. Как уходящий корабль под воду затягивает пловцов, так и смерть любимого человека влечет за собой. Петров вспоминал все, все свои промахи, все свои грубости… Жизнь его превратилась в пыточную одиночную камеру со словами самодельной молитвы: «И даруй мне вскоре мгновенную смерть, не вменяя во грех эту просьбу». Петров писал Шустову, что, как представляется, переход совершается тремя путями: естественным, под воздействием людей и стихий и самовольным. И возможно, эти три пути там, за гранью, и расходятся по разным направлениям. Так что, если верить и ожидать, так сказать, воссоединения с дорогим человеком, то надо следовать его путем.
Петров заговаривал влекущую смерть. Он звал Шустова с Кристиной в гости, но они не приезжали. У Кристины была ее наука, у Шустова – бизнес. И к себе они его не приглашали, потому что даже в отпуск не любили уходить, все время посвящая делу. Как-то Шустов написал, что они выпили «Изабеллы» в честь какого-то события. И Петров откликнулся охотно, что, мол, тоже купил бутылочку и разопьет ее как бы с ними… Все его помыслы были о Любе. Все письма. В конце концов, он начал заговариваться: Люба, мол, не даст соврать и так далее. Как будто Люба была с ним рядом – там, в пыльном, жарком, зверски морозном степном бурятском поселке. И Кристина с Шустовым не откликнулись на зов старика, пропадавшего в одиночестве на краю мира. И однажды осенней злой ночью он принял свою чашу цикуты, забыв, что сам же говорил о трех путях, что, может быть, этим перечеркнул надежду на встречу…
И теперь Шустов, как та мышь перед Духом – хранителем Королевской кладовой – оправдывается: мол, он не думал, он не знал, был завален делами и не протянул руку старику, которого когда-то считал своим учителем… Но разве торговле учил его этот геолог с кристаллами ясности в глазах? Учил, как лучше наваривать на простодушных покупателях барыш?
Услышав корейскую речь, Шустов очнулся. И снова подивился совпадению: рассказ про мышь был корейским.
Но тут ему пришли на ум соображения Петрова, высказанные им в одном письме. Петров писал как раз о случайности, что случайность – это пересечение двух закономерностей. Например, какая-то случайная встреча у колодца. Но если один идет со своей целью и другой, то есть оба вы идете закономерно, то и встреча не случайна. То есть случайность существует лишь для нашего сознания, а точнее – незнания закономерностей, вот и все. Значит, все не случайно. И тем более не случайно, если все пронизывает сила. И эта сила есть воля. Воля же проявляется, если есть цель.
И следовательно, возможна любая встреча, если есть цель.
– Неужели и у меня она есть?.. – приостановившись на берегу ручья, вслух проговаривает Шустов.
И у всего происходящего?
Чем же закончился тот рассказ про мышь? Шустов пытается вспомнить. Как будто от этого что-то зависит.
Раздается звонок, он нехотя достает мобильник. Это Кристина. Она спрашивает, где Шустов. Тот отвечает, что на ручье. А она все еще на конференции, освободится не скоро, так что к обеду ее лучше не ждать.
Шустов идет дальше. Местами ручей весьма живописен, течет закованный в камни, но среди деревьев, кустов. И вверху растут деревья.
«Хорошо бы сейчас умереть, – думает Шустов. – Просто без слов скопытиться, и все. Рухнуть в эту чистую воду».
Увидеть Сеул и умереть. Может, с этой целью он сюда и прибыл. Или для того, чтобы вдруг окунуться в прошлое, потекшее вдруг в берегах этого чужедальнего ручья.
Но он уже представляет, какие хлопоты предстоят Кристине, и морщится.
Ладно, нечего распускать нюни. Все получилось так, как получилось. Чем вообще плохо? Есть дом в северной столице, бизнес. Умная супруга. Хотя ее и не устраивает этот бизнес. Ну так что ж.
Шустов снова видит камни в потоке и начинает переходить на другую сторону.
Звонок Кости Буряева застигает его в кафе, за столиком, уставленным блюдами с салатом, рисом, рыбой. Шустов слушает его, мрачнея с каждой секундой. Даже кореец за соседним столиком перестает есть свою горячую лапшу и с любопытством наблюдает за ним. В следующую минуту Шустов едва удерживается, чтобы не обрушить кулак на столик. Разговор уже окончен.
Некоторое время Шустов просто сидит, ни к чему не притрагиваясь, и бессмысленно глядит перед собой. Кореец не спускает с него черных глаз, хотя и наворачивает на вилку лапшу, отправляет ее в рот.
Наконец Шустов тоже оживает и берется за еду… Но тут же все оставляет, берет мобильник и звонит компаньону Буряеву. Тот не отвечает. Тогда он звонит в бухгалтерию. Слышен прерывистый взволнованный голос Надежды Алексеевны.
– Олег… Олег Кириллович?.. Господи… Простите… я не могу говорить.
Внезапно слышен молодой четкий голос:
– Гражданин Шустов?.. Отлично. Вам необходимо явиться…
Шустов прерывает связь. Сидит в задумчивости, барабаня пальцами по столу. Кореец все не спускает с него глаз. Шустов снова звонит. Кристина не отвечает. Он еще звонит. Еще. Кристина перезванивает.
– Я же тебе сказала, что… – начинает она с возмущением.
Но Шустов перебивает ее:
– Срочно звони Владу. В «Трех белых конях» обыск. Маски-шоу. Костя в наручниках. Надежда Алексеевна под дулом.
Кристина молчит.
Шустов рвет воротник, ему душно.
– Опер готов был ухватить меня за голос, чтобы захомутать. Слышишь?
Кристина молчит.
– Блядь… – ругается Шустов, – что там стряслось? А?
– То, что и должно было, – отвечает Кристина.
– Какого черта?! Может, позвонишь оперу и сдашь меня с потрохами?
– Перестань.
– Номера счетов, адреса цехов, общаг, где проживают швецы-китайцы?
– Перестань. Успокойся. Сейчас я позвоню Владу.
Перехватывает взгляд корейца. И тот холодно ему улыбается. Шустов отворачивается.
– Зараза… чего пялиться… – бормочет он.
Звонок. Хватает мобильник. Слушает. Кристина. Она сообщает, что Влад ничего не может поделать. Даже поговорить с ним нельзя. Дозвониться удалось лишь до Тани, его жены. Против него начато служебное расследование о превышении должностных полномочий, и сам он повис на волоске. Любое лишнее движение – и все.
– Извини, я больше не могу говорить, – произносит Кристина и отключается.
Шустов молча созерцает мобильник. На его лице растерянность сменяется отвращением. Он снова ловит проницательный взгляд корейца в очках.
В его ушах стоит какой-то неумолчный звон, шорох. Как будто сыплются камни, что ли. На него находит полное отупение. Все происходящее он воспринимает со стороны. Нет, изнутри. Но сверху какая-то куча глины давит. Он ничего не понимает.
Только что все было по-другому. Он преуспевал, да, был преуспевающим человеком, разве нет? Преуспевающим бизнесменом… Отдыхал в Сеуле… Дома его ждал дом, привычный достаток.
Шустов даже головой покрутил, словно пытаясь сбросить этот морок, это что-то, прилипшее вдруг к нему. Почему к нему? Почему сейчас? Что случилось? Да сколько там бандюг, барыг, миллиардовых воротил. А накрыли почему-то его, Шустова. И как раз сейчас. Просто прихлопнули, как мошку. Долго он вился. Кому это мешало?
Шустов оглядывается и делает знак бармену. Вежливый молодой плечистый кореец подходит. Шустов просит бутылку соджо. Тот не понимает. Дринк. После серии жестов наконец врубается и вскоре приносит бутылочку, открывает ее. Шустов сам наливает. Быстро выпивает. Ему хочется еще быстрее напиться и пойти разбить очки тому корейцу. Расквасить ему морду.
Шустов наливает еще.
Уже все ясно, так что мозговой штурм не понадобится. Абсолютно все понятно. Рано или поздно это должно было произойти, Кристина права. Зачем лукавить перед собой? Разыгрывать трагикомедию? Рвать рубаху, кидаться за соломинками… Раз взяли за жабры Влада, главного покровителя, то никто уже ничем не пособит. Сейчас все начнут сдавать друг друга. И уже наверняка Костя его сдает, сдает с потрохами… Добрались, дотянулись. И в общем, сам Шустов и ожидал такой развязки, удивляясь, что все так затянулось, эта афера с шубами-дубленками.