Но это невозможно.
И надо смириться с тем, что все прошло. Остается лишь покориться заключительному акту этой пьесы. Когда-то Шустов оказался на судьбоносной развилке, ну как былинный путник перед камнем у трех дорог. И выбрал – эту. Теперь ее надо пройти до конца.
Он возвращается в номер. Кристина читает что-то, лежа, при свете лампы. Глядит поверх очков на него.
– Трезв как стекло, – отвечает на ее взгляд он.
Раздевается и ложится рядом. Кристина еще немного читает, потом гасит свет. Они лежат в темноте.
Шустов спрашивает: какой была экскурсия при луне? Во дворце? Кристина отвечает, что они прошли по дворцу, потом смотрели представление с музыкой и танцами, ну а кульминацией похода стало посещение Запретного сада, где нет искусственного освещения.
– И что же там такого?
– Тропинки среди высоких деревьев, пруды. Все довольно причудливо… И там мне гид, точнее мама нашего гида, Лида Диодорова вдруг начала рассказывать свою историю. Как она оказалась здесь… Между прочим, она художница. Несколько ее картин хранятся в частных коллекциях Китая, Индии, Америки…
– Я сразу понял, что она необычная женщина, – отзывается Шустов. – Почему же мы не посмотрели ее картины?
– Она уже давно ничего не пишет.
– Да?
– Да.
– Творческий кризис или внуки?
– Отсутствие одной вещи, точнее одного явления… Не знаю, как это назвать. Она объясняла. У китайцев, в китайской живописи, есть базисные понятия. Из чего складывается состоявшаяся картина? Среди прочих характеристик есть такое понятие, как ци. Ну, насколько я уловила, это что-то вроде жизненной силы. Так вот… эта сила оставила ее. Точнее, ци унес один человек. Он помогал ей писать картины. Но однажды исчез.
– Как это?..
– Просто. Как исчезают люди?
– Где? Здесь, в Корее?
– Нет, еще там, в Иркутске.
– Она из Иркутска?
– Ольхонская.
– С Ольхона?
– Да.
– Черт, как же это мы проворонили?
– Ты проворонил. А я вот узнала.
– Но… мне бы хотелось…
– Чего бы тебе хотелось?
– Хотелось бы с ней поговорить. Так она эвенкийка с Ольхона?
– Наполовину.
– А на другую?
– Русская.
– Вот так совпадение. Прямо по Петрову. Почему же она сразу не рассказала? Мы же тоже… байкальские навсегда. Как тебе удалось ее разговорить?
– Видимо, ты мешал. Женщины – сестры на самом деле. Бывают и соперницами. Но все же чаще сестрами. А вы уж никак не братья. Ну, лишь на короткое время выпивки или войны. Тут уж между нами великая разница.
– Начинается обыкновенный бабский фашизм.
– Называй это различие как хочешь.
– И кто же был этот ее вдохновитель?
– Тоже эвенк. С неординарными способностями.
– Да ну?..
– Именно так. Но он выбрал тайгу, а ее увез сначала в Москву, а потом, в начале девяностых, и в Корею профессор, доктор. Она ему родила дочь, нашего гида.
– Чудна́я история… Еще чуднее, что мы пересеклись с ней. Вот бы Петров удивился. Только… чего-то тут не хватает, конечно. Чтобы пазл сложился. На самом деле, мало ли на свете живших в Сибири когда-то и уехавших оттуда в Москву, Питер, Сеул, Пекин… В Иркутске, наверное, полмиллиона жителей. Хотя, да, услышишь здесь случайно обрывок русской речи и удивляешься… А что такого? Это же не в советские годы… Так он унес ее ци? И что, вдохновения нет? Очередной подлец мужик, да? Так вы растолковали? Сбежал, хм…
– Он не сбежал, а ушел за песней.
– Чего? Этнограф, что ли?
– Вообще, как я поняла, охотник. Но с нестандартными способностями.
– Певец? Кола Бельды?
– Ему нужна была песня полета, птичья.
– Так он шаман, что ли?
– Не знаю.
– Слушай, Кристина, а как его звали?
– Не помню… Подожди… Мичкан, что ли… Или Минкач…
– Гойко Митич, короче… Фух!.. У меня пульс пулеметной очередью стал… Как будто дернул еще чифиря. А ты ей рассказала, что мы жили в заповеднике? На горе?
– Нет.
– Почему?
Кристина вздохнула.
– Не знаю… Что-то меня удержало.
– Что?
Кристина молчит.
– Я тебя не пойму, – говорит Шустов. – Это же так естественно. Она тебе откровенно, ты – ей… У нас, кстати, только так и бывает, хоть мы и не братья. А у вас вон, оказывается, как.
– Ну мы же не за бутылкой сидели.
– Жаль, жаль, что уже утром мы уматываем.
– Угум, а то бы излил ей душу?
– Да она небось не пьет. Вы умеете это делать в каком-нибудь Запретном саду.
– Пригласил бы ее. Она же тебе понравилась.
Шустов сопит шумно.
– Не сопи по-кабаньи. Можешь просто отложить свой вылет. Зачем так страдать. Потеряешь сколько-то тысяч.
– Странные в твоей научной голове мечты.
– Мечты? Это наблюдения, а не мечты. Ведь все было в твоих руках, не так ли? Не увлекся бы соджо, так и пошел бы с нами в Запретный сад. И сам все рассказал о своей жизни. Она, кстати, призналась, что ты ей напоминаешь одного человека по кличке Кит. Ну только тот был, как я поняла, более крупным животным.
– Хм, мне тут же вспомнился наш несбывшийся журнал «Белый кит».
– Зато сбылась фирма «Три белых коня».
– Ладно. Давай спать. Путешествие-сон к берегу… – как там называлась эта картина? – продолжается.
– Спокойной ночи.
– Проснемся в Питере. В зале суда перед хранителем императорской кладовой.
Небо хмурилось над островом Йонджондо в Желтом, или Западном, море. Иногда начинался снег. И вылет откладывался. Кристина держала на коленях открытый ноутбук и что-то читала, делая пометки, щелкая клавишами, временами посматривая на площадку с разнообразными лайнерами. Шустов ходил вдоль гигантских окон с живой зеленью внизу; куртка его была расстегнута, но на голове все тот же колпак вязаный с большим помпоном. Порой он искоса поглядывал на Кристину, на ее старые удобные сапоги со срезанными каблуками и удовлетворенно хмыкал. Но взгляд его был сумрачен.
По огромному зданию аэропорта сновали туда-сюда пассажиры всех национальностей, желтые, белые, черные и такие, как Шустов, с красновато-синими носами и красноватыми глазами. «Как у кроликов Блока», – внезапно вспомнил Шустов. Хотя, наверное, он был штучным экземпляром хомо-соджо. Такая оригинальная мысль и пришла ему в голову после длительных наблюдений за всякими арабами, африканцами и прочими шведами.
Однажды он столкнулся с роботом. Тот плавно скользил по гладкому полу аэропорта по какой-то своей надобности, у него была круглая голова с лампочками в глазницах и тумбообразное туловище. Шустов решил не уступать ему дороги, но умный робот корректно объехал его и заскользил дальше.
– Отменили бы тогда совсем, – раздраженно проговорил он, оказавшись рядом с Кристиной.
Она посмотрела на него и снова уткнулась в ноутбук.
Он подумал, что она подумала, что он подумал…
Снег снова полетел хлопьями.
Шустов отправился дальше и, услышав какие-то звуки, повернул на них и вскоре оказался перед сценой, на которой разворачивалось представление. Под резкие визгливые звуки национальной музыки выступали то ли танцоры, то ли акробаты в пестрых одеяниях, масках. Среди зрителей выделялся гигант в клетчатой рубашке, кожаном жилете, джинсах, ковбойских сапогах на высоких каблуках и в широкополой шляпе. Он смотрел на пляшущих аборигенов, сунув руки в карманы и покачиваясь на каблуках. Хорошо бы это сфотографировать, подумал Шустов. В этом снимке была бы вся эта Южная Корея.
Он возвращался мыслями к ситуации в Питере. Ночью ему звонил сам Костя Буряев, из камеры предварительного заключения, кое-что рассказывал о деле, но по понятным причинам ему приходилось шифроваться, и в итоге получилась какая-то каша. Но ясно было, что это кушанье порвет желудок. Крах был полным. Китайских мигрантов задерживали пачками прямо в цехах. Цеха с изделиями, оборудованием опечатаны. У Надежды Алексеевны случился инсульт, она лежит в больнице. Карл сбежал. И правильно сделал. Документацию изъяли. В городе двух революций произошло наступление… красных? Белых? Да нет, скорее желтых – под цвет библейского тельца. Ведь это только видимость торжества законности, думает Шустов. А на самом деле обыкновенный передел.
…Но вот все же объявили посадку. «Посадку!» – воскликнул про себя Шустов и направился к Кристине. Она складывала очки, прятала ноутбук.
– Странно, снег-то идет, – заметила Кристина.
Но все уже выстроились в очередь в рукав, ведущий в самолет.
На этот раз им достались места справа, возле крыла, но зато и возле иллюминатора. Третье место так и осталось пустым. Самолет вырулил на взлетную полосу, разогрелся и побежал, рванул и оказался весь во власти странной и неверной стихии – воздуха. По иллюминаторам полоснуло солнце, хотя самолет еще только оторвался от земли. Значит, снегопад заканчивался. Внизу был аэропорт, вскоре засияла синь Желтого моря. Можно было разглядеть даже рябь на воде. Ну, наверное, не рябь, а волны. По волнам шел белый корабль. Чуть в стороне яхта, а у самого берега две лодки. И в это мгновение Шустов едва сдержался, чтобы не заплакать. Эта картинка была столь неправдоподобна почему-то, что захотелось протереть глаза и ущипнуть себя. Словно бы эта синь, эти кораблики явились совсем из другой эпохи – эпохи первого снега.
Шустов покосился на Кристину. Она сидела в своем кресле, прикрыв глаза.
Самолет набрал высоту и потянул в беспредельной синеве, залитый солнцем.
Шустов глядел вниз, на море и силуэты акварельных гор в стороне, и думал, что хорошо бы сейчас вывалиться через запасный люк, он как раз неподалеку.
Да.
Раскинуть руки.
И немного попарить.
А потом топориком нырнуть в самую глубь Желтого моря.
…Интересно, нашел тот чувак птичью песню-то? Зачем она ему нужна была?.. Садись в самолет и слушай гудение двигателей. Смотри на Желтое море. Потом на горы Китая. На крошечные заводики с дымящими трубами, коробки городов, длинные вьющиеся дороги. Горы выбеленные, значит, снегопад был не