И нарастал какой-то шум. Он шел от далеких вершин с огнями. Ширился. Наверное, так надвигается лавина.
Но это было что-то другое. Великий шелест. Да шелест и шорох множества сильных крыл.
И сквозь снег и тьму летела стая невидимых птиц.
Они молчали.
Молчали.
Молчали.
…Как и Шустов после концерта. Выйдя, он побрел куда-то бесцельно, вспомнил, что отключил мобильник, когда входил в костел, и хотел теперь его включить, но передумал.
Некоторое время он шел по набережной, выбеленной снегом. Потом перешел на другую сторону и, увидев железнодорожный вокзал, свернул к нему. В кафе на вокзале долго сидел и пил горячий кофе. Потом дремал в зале ожидания. И уже под утро взял такси и на вопрос, куда ехать, ответил:
– В Листвянку.
Таксист попался молчаливый, заглушавший тишину музыкой. Но перебить услышанное Шустовым в костеле молчание снежной стаи эта музыка не могла. Молчание было в Шустове.
Из Листвянки ходил паром. И пасмурное утро поздней осени застало Шустова уже на том берегу, в порту Байкал.
Но отсюда уже не отчаливал пароход «Комсомолец», его давно списали и порезали на металл. И вообще никакие пассажирские суда уже не ходили по ледяному мрачному морю, навигация еще месяц назад окончилась, как сказал, видимо, сторож с прозрачной серебряной бородой, бурят или эвенк в брезентовом тяжелом плаще с капюшоном, встретивший Шустова у причала.
Шустов и сам знал это.