– Ну, зато столица. А правильнее делать столицей самый чистый город. И как только загрязнение достигает какого-то критического уровня, лишать этого статуса, – чеканит Шустов.
– О, отголоски былого. Это проповеди Петрова? – интересуется Кристина и, обернувшись к Лиде, объясняет, что жил-был когда-то в Сибири геолог Петров, собиравшийся свершить экологическую революцию в отдельно взятом заповеднике.
– Да, когда нет ветра и появляется туман, в Сеуле трудно дышать, – признается Лида.
Она кивает в окно и говорит, что сейчас они проезжают мимо национального достояния номер один, врат Намдэмун; это южные врата, самые красивые в Сеуле; построены в одна тысяча триста девяносто восьмом году; они пострадали во время Корейской войны.
– В смысле, какой войны? – уточняет Шустов.
Лида отвечает, что во время войны Юга и Севера. Потом их отреставрировали. А несколько лет назад они загорелись. Деревянная часть сгорела напрочь, хотя пожарные и старались погасить огонь безумца, одного старика, обидевшегося на маленькую компенсацию от застройщика за использование его земли. Этот дедушка во время экскурсии, а доступ всем был открыт днем, разлил на втором этаже растворитель, щелкнул зажигалкой…
– Хм!.. Мне это что-то напоминает, – говорит Шустов. – Какой-то фильм…
– И что, этого Герострата взяли? – интересуется Кристина.
Лида отвечает, что да, арестовали. Оказалось, он уже не первый раз поджигает культурное наследие страны, двумя годами ранее запалил дворец, что числится в реестре мирового наследия. Тогда пожар погасили, но часть здания была уничтожена. Старик получил условный срок. Власти не обращали внимания на его жалобы. Чиновники всюду одинаковы. Что ж, власти потратили двадцать с лишним миллионов долларов, чтобы восстановить сокровище номер один. Решили – и сделали.
– А что стало со стариком? – спрашивает Кристина.
– Ну, его допрашивали. Выяснилось, что он не сразу решил поджечь Намдэмун, долго обдумывал, ходил вокруг да около. Сперва даже намеревался поджечь метро или автобус, но ему стало жалко невинных людей. Состоялся суд, и старика посадили на десять лет.
– А не снял ли ваш Ким Ки Дук про него фильм? – спрашивает Шустов.
Лида качает отрицательно головой.
– Нет.
Шустов хлопает себя ладонью по лбу.
– Да нет, не кино. Была такая книга. Роман Мисимы «Золотой храм». Там один бунтарь тоже щелкает в конце зажигалкой, чтобы прикурить и пустить петуха, уничтожить национальное сокровище. Не читали?
– Вообще здесь не очень-то жалуют островитян, – замечает Лида.
– У меня товарищ островитянин. Поэт Лёня Голиков.
Лида ловит отражение Шустова и спрашивает:
– Он живет в Японии?
– Нет, жил на Крестовском острове в Питере. Сейчас в Гоа.
– Японцы оккупировали вашу страну, – сочувственно произносит Кристина.
– Но было это давно, – замечает Шустов. – Питерцы по моим наблюдениям вполне дружелюбны к фрицам. А Ленинград пережил блокаду. Знаете, что говорил Будда?
– Что? – спрашивает Лида.
– Он оскорбил меня, ударил, одержал верх надо мной, обокрал, – у тех, кто перекатывает эти камни в разуме, стук не прекращается и все заглушает.
– Вы буддист? – спрашивает Лида.
– Нет. Просто это была одна из любимых баек того геолога Петрова, сибиряка. Баек, ну то бишь присказок.
– Так это Будда или Петров? – уточняет Кристина.
– Будда Петров.
– Здесь есть буддистские храмы, – говорит Лида. – Даже можно сейчас свернуть и оказаться в Чогеса, это храм буддизма традиции Сон. То есть дзен. Там пятисотлетняя сосна. Белая сосна. И еще японская софора, ей тоже пятьсот. – Лида смотрит на часы. – Но мы уже не успеем. Потом можно будет…
Шустов смеется:
– Все-таки и здесь знак островитян солнечных.
– Кого вы так называете? – не понимает Лида.
– Жителей Страны восходящего солнца.
Лида молчит, потом говорит:
– Знаете, я была бы к ним почти равнодушна. Ведь я… – Она медлит и продолжает: –…я из России. Вернее, из Советского Союза. Но есть одно обстоятельство…
Автомобиль резко тормозит.
– Чуть не врезались! – восклицает возмущенно Лида. – Кэджащик!
Автомобиль, подрезавший Лиду и ее спутников, уже пропадает в потоке других машин.
– Кэджащик! – снова повторяет Лида.
– Обломщик, – вторит ей Шустов.
Автомобиль трогается и едет дальше.
– Сукин сын, – уже спокойнее говорит Лида.
Автомобиль набирает скорость.
– Вы отлично водите, – хвалит Кристина. – Но… тише едешь, как говорится у нас, дальше будешь.
Голос Кристины напряжен.
– Мы опаздываем, – объясняет Лида.
Они проезжают мимо одного памятника, освещенного прожекторами, потом мимо второго. Лида торопливо говорит, что они едут по проспекту Седжон-дэро, и памятник сидящего ванна – правителя – это памятник самому любимому королю Кореи – Седжону. Он обуздал японских пиратов, досаждавших торговым кораблям Чосона, то есть Кореи. Мирно присоединил земли чжурчженей, ну, как русские цари – земли тунгусов, Байкал. Расселял там корейских чиновников, крестьян, привлекал чжурчженей выгодной торговлей, они продавали лошадей и меха. Крестьяне при нем стали жить лучше. И он учредил придворную академию Чипхёнджон, что значит «Зал достойных», и ученые этой академии разработали слоговой алфавит хангыль, который и стал основой современной корейской письменности. Ведь до этого корейцы пользовались китайскими иероглифами. Седжон хорошо рисовал сам, а главное, при нем работали великие художники Ан Гён, Кан Хи Ан…
А другой памятник – адмиралу Ли Сун Сину, флотоводцу, громившему японские корабли в сражениях и не проигравшему ни одной битвы.
То есть сначала по улице был памятник флотоводцу, стоящий такой воин. А потом – Седжону, ванн восседает на троне, приподняв руку.
Перед дворцом они сворачивают. Лида объясняет, что это дворец Кёнбоккун, но им сейчас надо в другой, а именно – во дворец Чхандоккун.
Лида извиняется за некоторую сумятицу. Но завтра она проведет экскурсию более чинно… или как это сказать? Тут она сбивается, растерянно оглядывается на Кристину.
– Все очень здорово, – ободряет ее Кристина.
Наконец они приезжают к очередному дворцу. Лида сбивчиво говорит, что это дворец Чхандоккун, выстроенный в начале пятнадцатого века и включенный в наследие ЮНЕСКО как образчик ландшафтного искусства. Им предстоит экскурсия в Запретный сад – Хувон. Они выходят из автомобиля, хлопают дверцы. Лида на ходу надевает красную куртку, вешает на плечо ремень сумочки. Она оказывается высокой, стройной. Все вместе они направляются к воротам под широкой черепичной крышей. Лида приостанавливается и при свете фонарей копается в сумочке, достает билеты. На них взирает охранник в форме, рядом женщина тоже в форменной одежде и кепи с длинным козырьком. Лида здоровается, ей отвечают. Кристина и Шустов тоже слегка наклоняют головы. Лида протягивает билеты. Женщина смотрит и что-то быстро говорит с вежливой улыбкой. Лида берет билеты и рассматривает их. Шустов и Кристина рассматривают ее. Она, пожалуй, не похожа на кореянку. Может, узбечка или башкирка. И прядь волос у нее совершенно белая, как лебединое крыло. Сразу они не заметили. Лида взглядывает на них.
– Какая жалость! – восклицает она.
– Что-то не так? – спрашивает Кристина.
– О, я все перепутала, – отвечает Лида. – Билеты на послезавтра. Пение, танцы, прогулка по Запретному саду. А сегодня… сегодня… – Она достает мобильник, набирает номер и после некоторого ожидания начинает быстро говорить по-корейски.
Кристина и Шустов озираются. Мимо них проходит группа из нескольких человек, европейские туристы. Слышна немецкая речь. Их пропускают.
Лида заканчивает разговор и обращается к ним:
– Еще раз прошу прощения, господа. У нас сегодня запланирована совсем другая экскурсия – на небоскреб Шестьдесят три.
– Лида, – стараясь придать голосу проникновенность, произносит Кристина, – нам абсолютно все равно, что и когда смотреть. Ваш город замечателен повсюду.
Лида улыбается:
– Тогда поехали за реку?
Шустов и Кристина кивают, и они отправляются к небоскребу Шестьдесят три. По дороге Кристина заводит разговор о внуках гида, мол, может, лучше бабушке сейчас присматривать за ними, когда мама больна? Лида отвечает, что там есть кому приглядеть за ними, беспокоиться не стоит. Кристина интересуется, кто у нее внуки, мальчики или девочки? Лида отвечает, что оба мальчика, Сережа и Миша.
– Правда? Так муж вашей дочери не кореец?
– Кореец. А эти имена – вторые. У корейцев, как и у эвенков, так было принято когда-то. Мы решили традицию поддержать. По-корейски их зовут Сунан и Монкут.
– Да? – переспрашивает Шустов. – А мы знали одного эвенка только по первому имени и никогда не догадывались…
– Почему же одного? – тут же возражает Кристина. – Ты забыл Кешу, его жену Зою и эту начальницу аэропорта…
– Она была только наполовину.
Лида вдруг останавливает автомобиль у обочины.
– Вы ведь хотели что-то купить? – спрашивает она.
– Мы? – удивляется Кристина.
– Да, лекарство какое-то.
– Ах, точно, – вспоминает Кристина.
– Вот аптека.
Лида тоже хочет пойти с ними, но Кристина просит ее не беспокоиться, название лекарства написано у них на бумажке.
– По-корейски? – спрашивает Лида.
– Да! Да! Да! – горячо подтверждает Шустов.
– Нет, но вдруг вас не поймут, – продолжает настаивать Лида.
– Поймут, поймут! – возражает Шустов.
– Нет, действительно, не стоит беспокоиться… – бормочет Кристина.
Лида внимательно смотрит на них и вдруг соглашается.
Шустов с Кристиной заходят в маленькую аптеку, тесно заставленную стеклянными полочками с лекарствами, ящичками. На столике компьютер. За стойкой женщина лет сорока. Поправляя очки, она возводит на посетителей крупные черные глаза.
– Hello! – здоровается Кристина.
Шустов ей вторит и вдруг говорит Кристине, что он ничего объяснять не будет, а выйдет. И выходит. Кристина остается одна. Шустов лезет в карман, потом в другой, отыскивая пачку сигарет, но спохватывается, что давно уже не