– И сколько звонков он успел сделать за один вечер?
– Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел у телефона и названивал по незнакомым номерам. И если бы случайно не дозвонился в местное отделение милиции, его бы так и не нашли.
– Поражает, не правда ли? Такое усердие.
– Довольно типично. Я хочу все же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Но одержимость эта не маниакальная, а обсессивно-компульсивная. Пациент боится своего творения. Его агрессия, звонки, ругань по телефону – напоминают защитный ритуал, как при обычном неврозе. Полная конгруэнтность бреда и аффекта! Наши стандартные пациенты рассказывают о своих воображаемых преследователях с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности. Особенно в маниакальной фазе. «Меня хотят убить родственники, хихихи, ой, какая радость». Вольнов не такой.
– Верно подмечено. Конгруэнтность бреда и эмоционального фона. А если взять его телефонную ругань как отдельный феномен. На копролалию не тянет?
– Не тянет. Его брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно, с его точки зрения, реагирует на равнодушие собеседников. И удовольствия никакого от произнесения нецензурных слов не получает.
– Вот! Я не ошибался в вас, Аннушкин. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета.
– Ее трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним.
– Пациент смог овладеть объектом бреда?
– Не думаю. Он скорее смирился с его существованием.
– Тогда где же тут смена сюжета?
– Пациент из наблюдателя стал созерцателем.
Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков.
– Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета.
– Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту.
– Евгений, вы видели картонного человека?
– Думаю, что сегодня я попробую его видеть.
– Откуда же вы знаете, что он есть?
– Я его заметил!
– Где?
– О, доктор! Ты не поймешь. Когда ты видишь темноту, где-то на краю скачут образы. А чуть дальше, за краем, опять темнота. Я всегда любуюсь темнотой перед сном. Когда еще не спишь, но уже не можешь открыть глаза, словно их засыпало песком. Но однажды я заметил, что темнота за краем отличается. Она настоящая.
– А как вы достигаете края?
– Просто смотрю и жду, когда появятся образы. Потом перевожу взгляд чуть в сторону.
– То есть вы просто закрываете глаза и смотрите?
– Да. А потом начинаю замечать.
– И что же вы заметили?
– Много интересного. Там целый мир. Он пустой. Но интересный.
– Хорошо. Мир пустой. А как туда попал картонный человек?
– Доктор, ты дебилушко. Я же сказал, что он там всегда был. И есть.
– И сейчас есть? То есть я могу увидеть?
– Не можешь. Потому что сегодня его буду видеть только я.
– Хм… а заметить?
– Можешь! И я его сначала заметил. Смотрел-смотрел в темноту, а он взял и пробежал мимо. Далеко и быстро.
– Хорошо. Давайте я тоже попробую его заметить. Я закрываю глаза и?
– Ты неправильно смотришь.
– Но мои глаза закрыты.
– Ты неправильно смотришь.
– А куда надо смотреть? Сюда?
– Ты неправильно смотришь.
– И здесь нам пришлось прервать собеседование. Так повторялось еще два раза.
– И где же тут персеверации? Где отказ от общения? – профессор испытующе смотрел на Аннушкина. – Он пытался научить вас, как правильно смотреть.
– Не думаю. Он не хотел, чтобы я научился замечать. Или боялся, что я не пойму разницы между «заметить» и «увидеть».
– А вы эту разницу поняли?
– Да. Это как раз два разных бредовых сюжета. Первый сюжет: пациент наблюдает за темнотой и любуется сменой образов. В этом мельтешении он замечает особенную галлюцинацию, которая становится основой бреда. Ее может заметить каждый.
– И поэтому надо всех обзвонить и предупредить? Несостыковка, Аннушкин.
– А это уже второй сюжет бреда. Когда картонного человека можно не только заметить, но и увидеть. Сейчас…
Диктофон зашипел снова.
– Зачем вы отпилили себе ногу?
– Это сделал картонный человек. Потому что ему не понравилось, что я его увидел.
– Но вы говорили, что картонный человек хочет, чтобы его видели.
– Говорил. Я ошибался. Он хочет, чтобы его заметили. Но не хочет, чтобы его видели.
– А в чем разница?
– Заметить можно случайно. Но когда ты смотришь и ждешь, а потом не отводишь взгляда, то ты видишь.
– Поэтому если я закрываю глаза и жду, то ничего не происходит?
– Ты неправильно смотришь.
– Ну и так далее, – Игнатий поставил диктофон на паузу. – После этой беседы я понял, что значит «неправильно». Заметить можно только случайно, спонтанно. Этим пациент занимался всю первую часть своего бреда. Во второй части он стал созерцателем. И поплатился ногой.
– Чем он произвел ампутацию?
– Не знаю. Обыск проводила милиция, они не отчитываются. Но разрез был очень аккуратным, ровным. И таким… решительным.
– Профессиональным?
– Да.
– Образование?
– Девять классов средней школы.
– Привыкайте-привыкайте. Наши подопечные и не такое вытворяют. Когда дело касается воплощения в жизнь бредовых идей, нет никого смелее и способнее. Так чего добивался пациент повторением своей фразы?
– Старался спасти меня. Боялся, что я смогу не просто заметить, но и увидеть.
– Замечать, чтобы жить. Видеть, чтобы погибнуть?
– Как-то так. Остаток беседы пациент был на удивление конкретен и последователен.
– Что ж. Поздравляю с первым успехом. Вы помогли пациенту убрать раздвоенность. В первой беседе он не мог разделить два действия и метался между «хочет, не хочет».
– Евгений! Мне кажется, я понял, почему я неправильно смотрю.
– Да неужели?
– Да. Заметить можно только случайно. И это безопасно.
– Правильно, доктор. Но не расслабляй жопный мускул. Я тоже поначалу думал, что в безопасности.
– Что же случилось?
– Сначала я просто любовался образами в темноте. И засыпал, когда образы тонули и распадались. Но со временем сон стал задерживаться. И я мог еще несколько секунд следить за неподвижной и чистой темнотой. Это абсолютно черный фон, а в ушах стоит звенящая тишина.
– Да, это состояние знакомо многим людям. Мне, например.
– Поэтому я и звонил всем, чтобы предупредить. Нельзя любоваться тьмой! Однажды я заметил там белого картонного человека. Он бежал куда-то по своим картонным делам. Я не придал этому значения. Через неделю я заметил снова. После этого я специально старался подольше не засыпать.
– Но ведь мы с вами уже поняли, что заметить можно только случайно.
– А я тогда этого не понял. Совсем не понял. И стал следить за картонным человеком. И он стал приближаться. Он становился больше, его контуры проступали резче. И картонные грани угрожающе сверкали, словно стальные лезвия.
– То есть, вы не просто замечали. Вы видели и созерцали.
– Да! И картонный человек меня тоже увидел.
– Как вы это поняли?
– Картонный человек обернулся. И отрезал мне ногу.
– Было больно?
– Очень. Но я должен был предупредить всех. Звонил. Не смотри во тьму, не пытайся заметить. Иначе увидишь.
– Кажется, я вас понял. Хорошо. Я не буду смотреть во тьму. И остальным передам.
– Спасибо тебе, доктор. Теперь я спокоен.
– И что вы теперь собираетесь делать?
– А что мне еще остается? Хочу последний раз посмотреть на картонного человека. Столько грации в его движениях. Его контуры точны. Он распарывает темноту и наполняет пустоту моего мира.
– Вы не боитесь?
– Боюсь. Я знаю, что картонный человек не простит меня. Ночью все решится.
– Вы хотите покончить с собой?
– Это сделает картонный человек. Мне все равно.
– Вы же понимаете, что нам придется немного ограничить ваши движения?
– Смирительную вышиванку надеть? Да не вопрос. Хоть две, доктор. Так мне будет спокойнее.
Профессору пришлось самому выключить диктофон. Игнатий впал в состояние легкого ступора и мелкими движениями ровных белоснежных зубов обкусывал онемевшие губы.
– Вы с нами? Аннушкин! – Кибиц достал из аптечки нашатырь и поднес полуоткрытый пузырек к ноздрям практиканта. – Ага, теперь с нами. В отчете написано, что после пары часов вашего общения у пациента была купирована маниакальная фаза. Тревожность ушла. Он добровольно и сознательно следовал всем указаниям санитаров. Поздравляю. Вы нашли дорогу к ядру чужого безумия. Талант.
– Но это ведь не все. Финал…
– Никто не обещал счастливой концовки! Это психиатрия, Аннушкин. Здесь нет места счастью. Кроме того, ваше последнее ночное дежурство выходит за пределы практики. Вы добровольно вызвались поработать ночью. Волновались за жизнь своего пациента? Завязывайте с этим. В остальном замечаний никаких нет. Я сегодня же позвоню Озерской и порекомендую вашу кандидатуру для работы в новом психологическом центре.
– А как же интернатура и прочее?
– И прочее? Вы что, всерьез хотите быть психиатром в России?
– Я для этого поступал сюда, рвался именно к вам.
– Не для «этого», а для себя. Для себя. И для себя сделаете шаг в сторону. Уйдете в более мягкую область. В гипнотерапию, скажем. Вы слишком зачарованы той реальностью, которую творит больной разум наших пациентов. И не готовы ко многим неожиданностям. У вас ведь есть еще вопросы по пациенту?