Издание «Герметики» имело долгую историю. Вдохновленный работами Гилберта Мюррея, некий британский молодой ученый из Кембриджа, Артур Дерби Нок, сразу после издания произведения Саллюстия «О богах» предпринял в 1926 г. сверку имеющихся манускриптов с критическим изданием. Но так или иначе, только в 1936 г. он встретился с отцом Фестюжьером, и они решили начать сотрудничество. В промежутке между этими датами Нок стал профессором истории религии в Гарвардском университете и американским гражданином. Фестюжьер только что защитил свою докторскую диссертацию и мог предоставить себе полную свободу для выбора новых занятий. Пути двух этих ученых, целиком погруженных в изучение античной религии времен первых шагов христианства, наконец пересеклись, но мне неизвестно, какой конкретно повод свел их вместе в первый раз. Они объединились для критического издания «Герметического Корпуса»: Нок упорядочивал текст, Фестюжьер его переводил и комментировал.[319] Между двумя столь непохожими физически, но столь схожими в глубине души людьми установились узы глубокой дружбы, такой плодотворной, что, говоря словами М. П. Нильссона, было невозможно различить в их совместной работе то, что относится к одному, а что — к другому.[320] Фестюжьер работал над этим трудом с 1936 по 1941 год, и в течение этих лет не опубликовал ни одной книги, только статьи, да и то для «Герметики» (Bibl , №№ 108, 112, 113, 125, 129, 131, 132, 140). Предисловие Нока к первому тому датировано маем 1938 г., и из-за войны этот том не выходил в свет до 1945 г. Такая творческая дружба наверняка просуществовала вплоть до смерти Нока в 1963 г., и в заключительных словах составленного на его смерть некролога Фестюжьер писал:[321] «Я и не говорю о скорби его друзей. Она безмерна».
Как бы то ни было, отец Фестюжьер жил напряженным желанием издать «Гермеса» как можно лучше и проинтерпретировать его наиболее точным образом. По неизвестной мне причине Нок оставил Фестюжьера одного готовить издание герметических фрагментов из Стобея. Именно тогда Фестюжьер обратился к Вилли Тайлеру, чтобы узнать его мнение и укрепиться в правильности собственных решений. Отец Фестюжьер полюбил ездить в Швейцарию «подышать воздухом» и каждый раз посещал Тайлера в Берне, равно как и Петера фон дер Мюля в Бале. Тайлер стал для Фестюжьера излюбленным собеседником и чрезвычайно ценным другом. Побуждаемый естественным влечением сердца, отец Фестюжьер адресовал двум своим сотрудникам и друзьям посвящение, помещенное в третий том «Откровения»: «A. D. Nock, G. Theiler, Hermetis in schola, sodalib.us amicis».[322]
Последний, четвертый том «Откровения», озаглавленный «Неизвестный бог и гнозис», посвящен Э. Р. Доддсу, который занимал место королевского профессора греческого языка в Оксфордском университете. Доддс и Фестюжьер были фактически созданы друг для друга. Как и Фестюжьер, Доддс был не одним лишь филологом, но и писателем; дружба с поэтами сделала его человеком большой культуры и утонченной чувствительности. Вместе со своей женой он устраивал превосходные приемы, и их дом в Бирмингеме долгое время слыл настоящей литературной обителью. Изданные Доддсом «Первоосновы теологии» Прокла и «Вакханки» Еврипида были для Фестюжьера настольными книгами. Трижды получив приглашение Доддса приехать в Оксфорд — в 1947, 1957 и 1965 гг. (последнее приглашение было отклонено Фестюжьером, однако см. Bibl., № 219), — отец Фестюжьер воспользовался его любезным гостеприимством, и именно благодаря этому он познакомился и в последующем поддерживал тесные отношения с Эдуардом Френкелем, Хью Ластом и Рудольфом Пфайффером (которые тогда находились в Оксфорде). В 1952 г. Доддс ходатайствовал об избрании Фестюжьера иностранным членом Британской академии, а в 1972 г. Фестюжьер сделал подобную же услугу Доддсу в отношении Академии надписей и изящной словесности. В своей автобиографии,[323] исследуя истоки греческого просвещения, Доддс цитирует слова Фестюжьера, обращенные к своим ученикам: «Бог есть в греческом произношении», и называет Фестюжьера «Доминиканским Мастером, искушенным во многих темных областях».
С публикацией герметических текстов и «Откровения Гермеса Трисмегиста» к отцу Фестюжьеру пришло широкое международное признание. В первом академическом семестре 1952-1953 гг. его пригласили в Университет Беркли в Калифорнии прочитать курс лекций в рамках проекта Сэтера. Тема выступлений, «Личная религия греков», была ему наиболее близка. Несомненно, античная религия древних являлась прежде всего государственной религией, без установленных догматов, целиком структурированной ритуалом, однако и религиозное чувство, и личное благочестие находили в ней свое место. Он хотел показать это. Пребывая на западном побережье Соединенных Штатов, отец Фестюжьер остановился в Гарварде и встретился в Вернером Йегером. Они провели немало времени в разговорах, о которых Йегер часто вспоминал потом в своей переписке с Фестюжьером. Для последнего эта встреча наверняка была долгожданной.[324] Знал ли он уже, что Йегер воспитывался в Кемпене, в колледже, носившем имя автора «Подражания Иисусу Христу», где и отец Фестюжьер взращивал свое личное благочестие? Скорее всего, он знал, что Йегер был учеником, а потом и последователем жившего в Берлине Виламовица. А Фестюжьер питал огромное уважение к Виламовицу. Рассказывал ли ему Йегер эпизод, происшедший в 1908 г., когда Виламовиц пожелал, чтобы почести, которые ему оказывали по случаю его шестидесятилетия, материализовались в виде конкретной суммы денег для критического издания им произведений Григория Нисского, ответственным за которое должен был стать Йегер?[325] Фестюжьер любил рассказывать эту историю, поскольку видел в ней предвестие той интуиции, которую сам чувствовал в течение всей своей жизни: переход классической греческой традиции в христианскую Церковь и внедрение «религиозного идеала греков», одухотворенного Евангелием, в римское общество времен Империи. В намерении Виламовица, самой крупной фигуры классической филологии, сделать на закате своей жизни новое издание Григория Нисского отец Фестюжьер узнавал предвосхищение своего собственного интеллектуального пути. Вот почему именно Вернеру Йегеру посвящена книга «Личная религия греков», с теми же стихами Каллимаха, которые он уже использовал в своих беседах о Педагогической школе с Дюмезилем: «Столько раз вспоминаю о них, наших беседах, что длились и после того, как солнце садилось».
Признанный за границей, отец Фестюжьер и во Франции пользовался заслуженной славой. С 1943 г. он был заведующим учебной частью Высшей школы практических знаний. Каждый год очередная группа французских и иностранных студентов имела честь слушать его лекции. Французский колледж был первым, кто признал ценность его трудов; в 1954 г. он присудил ему за его произведения награду Сентура. Инициатором этого присуждения явился профессор колледжа Андре Пиганьоль. Когда через несколько лет у отца Фестюжьера появился шанс попытать удачу в Академии надписей, вновь Пиганьоль оказал ему свою поддержку. В 1958 г. А.-Ж. Фестюжьер стал членом этого института, и наверняка именно в знак благодарности он посвятил в 1959 г. свою книгу «Антиохия во времена язычества и христианства» Андре Пиганьо-лю — очень важную для Фестюжьера книгу, в которой он хотел показать, как смешивались и разъединялись языческие и христианские представления в огромной столице Нижней Империи. Он добавлял:[326] «Для историка, который не ограничивается фактами, но пытается проникнуть в сущность, находящуюся позади них, именно там лежит самое интересное. Именно там такой историк достигает существа человека: человека, пронизанного язычеством — поскольку язычество укоренено в самой природе, — но и человека, тем не менее, открытого вдохновениям свыше, которые начиная с IV в. носили в греческой ойкумене преимущественно христианский характер». Эти слова выражают направление поиска, в котором, вероятно, двигался отец Фестюжьер до конца своих дней, и можно сказать, что он умел говорить о сияющем великолепии язычества с такой же благожелательностью и точностью, с какой говорил о спасительном свете Евангелия.
Как и сами античные люди, отец Фестюжьер относился с большой скромностью к собственной персоне. Он никогда публично не говорил о себе. Но в самом конце жизни он сделал небольшое исключение из этого правила. Для подавляющего большинства читателей оно, впрочем, прошло незамеченным. Он посвятил свою книгу о «Джордже Герберте, поэте, святом англиканце» памяти своего брата Андре: «Fratris dulcissimi memoriae S».[327] По сути, имея в виду себя, говоря о некоем «духовном лице наших дней», он поведал, что имел «ходатая» перед Богом, «юного святого брата, умершего в пятнадцать лет». Благодаря Джорджу Герберту, в котором признал духовного собрата, он вновь вернулся к своему давнему посреднику, родному брату Андре, своему светочу в ночи. Заставляя предположить в себе надрыв сердца и бездну скорби, куда он погружался, он говорил:[328] «Есть часы света и часы тьмы. Есть часы присутствия и часы отсутствия. И может случиться, что отсутствие длится долго — месяцы, годы. И тогда служитель Бога, который все отдал, становится действительно один, совершенно один. И его страдание невозможно высказать». Пытаясь выговорить его, Фестюжьер воспользовался следующими стихами Феогнида:[329]
Άλλα Ζευ τέλεσόν μοι Όλϋμπιε καίριον εύχήν'
δός δέ μοι άντί κακών καί τι παθείν αγαθόν.
Τεθναίην δ' εί μή τι κακών άμπαυμα μεριμνέων