Вот, что сейчас пугает меня больше всего. Что значит наше муравьиное копошение перед надвигающимся отовсюду мраком? Кому понадобится наше «ностратическое кодирование» в новом Средневековье? И стоит ли дергаться вообще, если все, что меня окружает, скоро исчезнет?..
Ответа на эти вопросы у меня нет.
И все-таки на четвертый день я по-немногу осознаю, что больше так продолжаться не может. Если я и далее буду безвольно плыть по течению, погружаясь все глубже и глубже в трясину недавних своих неприятностей, то депрессия, которая меня только еще коснулась, наберет непреодолимую силу и надолго внедрится в сердце.
Я отчетливо представляю, как это произойдет. Мне все меньше будет хотеться двигаться и прилагать к чему-либо даже крошечные усилия: разговаривать, делать что-нибудь, читать, думать, радоваться. Та едва заметная серая дымка, которая сейчас подернула для меня окружающее, незаметно сгустится и превратится в туман, охватывающий собой любые стремления. В нем погаснут все звуки, все краски, все искренние переживания. Я, как и Мурьян, начну воспринимать лишь негативную сторону жизни. Начну видеть в каждом событии только плохое, и объяснять поступки людей исключительно низменными мотивами. Такая эволюция личности практически необратима. Ведь не случайно отчаяние, то есть та же депрессия, считается, например, в христианстве одним из смертных грехов. То есть, тем, чему прощения нет. Пройдет всего несколько лет, и меня действительно нельзя будет отличить от Мурьяна. Я превращусь в такого же озлобленного, вечно недовольного, брюзжащего человечка, которого все сторонятся и с которым стараются не иметь дела.
К тому же по собранной нами литературе я знаю, что состояние психики очень существенно влияет на физиологию. Это, конечно, не прямая зависимость, как полагал, например, в свое время Декарт, рассматривавший человека лишь как машину, а человеческое сознание – как субстанцию, оказывающую на нее воздействие. Дело, вероятно, обстоит немного сложнее. Однако влияние психики на физическое здоровье давно известно. Его отмечали и Лейбниц, и Шмидт, и Мальбрани и многие другие исследователи. Согласно некоторым современным оценкам, почти пятьдесят процентов всех органических заболеваний в индустриально развитых странах имеют по большей части психогенный характер. Гипертония, язва желудка, тиреотоксикоз, бронхиальная астма, сахарный диабет, глаукома – и так далее, и тому подобное. Список этот можно продолжить. А Чикагская школа, достаточно долго занимавшаяся этим вопросом, даже разработала целую систему базовых соответствий: между тем или иным органическим заболеванием человека и специфическими чертами его личности.
Мне вовсе не хочется стать законченным ипохондриком – раздражительным, всегда в плохом настроении, сосредоточенным исключительно на своих болезненных ощущениях.
В общем, из этого состояния надо немедленно выбираться.
Правда, это проще сказать, чем сделать. Депрессия тем и ужасна, что как бы плохо ни чувствовал себя человек, охваченный меланхолией, разлитием «черной желчи», по определению Гиппократа, но выкарабкиваться из пучины страданий он, тем не менее, особого желания не испытывает. Есть, видимо, какая-то горькая радость в окончательном поражении. Есть счастье в смерти, в безвольном и безропотном стремлении к небытию. Есть наслаждение в том, чтобы раскинуть руки и покорно плыть по течению. Будь что будет, от меня уже ничего не зависит.
Это – порочный круг. Чтобы выбраться из депрессии, нужны, как правило, довольно длительные усилия. Единичное действие здесь бесполезно. Здесь требуется напряжение всех внутренних сил. Однако силы в подобном состоянии как раз и отсутствуют, и чтобы их обрести, следует сначала покончить с самой депрессией. Я это прекрасно знаю. И потому прежде всего подвожу некоторую черту под событиями последнего времени.
Я говорю себе, что ничего страшного на самом деле не произошло. Человек действительно несколько раз в жизни становится совершенно иным. У него заканчивается один этап бытия и начинается абсолютно другой, и этот другой этап требует, разумеется, и другого отношения к миру. У ребенка режутся зубы – ему больно. А у взрослого человека, то есть, например у меня, начинает прорезаться новая личность. Конечно, первое время мне будет больно. Но это – боль исцеляющая, боль, свидетельствующая о том, что я не утратил еще способности что-то чувствовать. Если рассуждать отвлеченно, это – хороший признак.
Я даже несколько укрупняю масштаб. Я вновь возвращаюсь к тому, о чем мы не так давно беседовали с сэром Энтони. Европейское сознание в принципе депрессивно. Оно подразумевает, что существующий мир заведомо плох и потому требует улучшения. Это – ситуация экзистенциального поражения. Это – вечная неудовлетворенность качеством наличного бытия. Разум здесь используется не для достижения согласия с миром, а для расхождения с ним и критики текущей реальности. С одной стороны это полезно, поскольку заставляет человека находиться в непрерывном развитии, с другой стороны – тяжело, так как порождает ощущение острой несправедливости. Мир, наверное, когда-нибудь будет хорош, но только я этого, к сожалению, не увижу. То есть, в моем теперешнем состоянии нет ничего особенного. Я просто испытываю сейчас то, что обязан испытывать каждый думающий европеец. Депрессия – это наше естественное состояние. Она свидетельствует лишь о том, что начался новый период роста.
Вот примерно так я размышляю некоторое время. То есть, во-первых, я делаю сам себе комплимент, показывая, что мое сегодняшнее отчаяние связано с глубинным смыслом европейской культуры. Это придает ему оттенок благородной возвышенности. А во-вторых, вселенские координаты проблемы несколько ослабляют личную боль. Что значат страдания одного человека, если в том же трагическом положении находится сейчас целая цивилизация?
Помогает это, разумеется, плохо. Депрессия вообще плохо поддается обычной логике. Можно сколько угодно твердить себе, что ничего страшного в действительности не произошло, жизнь продолжается, она вовсе не кончена из-за одного неприятного случая, будет еще множество самых удивительных приключений, и все равно – будто твердая потусторонняя лапа сжимает сердце, в груди – пустота, мозг пропитан ватным, обессиливающим туманом. Никакие логические конструкты на него не действуют. И тем не менее аналитика на этом этапе необходима. Она не столько преодолевает депрессию, что было бы, разумеется, слишком просто, сколько пронизывает ее, делает менее агрессивной. Она потенцирует существующую реальность, разрыхляет почву, чтобы затем проклюнулись слабые росточки надежды.
Далее я перехожу к конкретным действиям. Прежде всего беру аккуратную четвертушку бумаги, приготовленную для заметок – такие четвертушки у меня всегда стоят на столе, мало ли какая мысль вдруг придет в голову – крупными печатными буквами вывожу на нем слово «отчаяние», иду на кухню, кладу листочек в толстую стеклянную пепельницу, которую достаю с полки, поджигаю его и жду, пока он полностью прогорит. Пепел я тщательно размельчаю и смываю водой.
Такой у меня обряд. Я тем самым подвожу черту под определенным этапом жизни. Обряд – это совершенно необходимая часть терапии. Недаром все исторически сложившиеся практики, поддерживающие в человеке витальность: мировые религии, например, или магические шаманские ритуалы древних народов, воплощались именно в эффектной обрядности; чем более театрализованным было разыгрываемое представление, тем большим психогенным воздействием оно обладало. Человеку необходимо обозначить рубеж, который он перешагивает. Необходима граница, отделяющая тусклое прошлое от оптимистического настоящего. Это нечто вроде бытового заклинания духов: все мои несчастья сгорели, теперь я становлюсь совсем другим человеком.
Затем я делаю небольшую зарядку. Это – тоже обряд, показывающий, что у меня началась новая жизнь. Зарядка нужна мне не для того, чтобы укрепить свое физическое состояние, а именно как доказательство перехода через некий важный рубеж. Я делаю пятьдесят глубоких наклонов, пытаясь достать носки тапочек (остающихся тем не менее не достижимыми), сорок раз отжимаюсь от пола и далее, слегка отдохнув, отжимаюсь еще десять раз (пятьдесят – это для меня некое магическое число), а потом, зацепившись пальцами ног за нижнюю планку тахты, пятьдесят раз сгибаюсь и разгибаюсь, сжимая в руках небольшие гантели. Завершается это мучение энергичным душем. Струи воды бьют мне в лицо, в нос, в глаза, в уши, смывая накопившееся за последние дни безразличие. Я отфыркиваюсь, трясу головой, скребу ногтями по коже и вообще демонстрирую сам себе, что я жизнерадостен и как никогда полон сил. Конечно, душ следовало бы принимать контрастный: горячая вода – ледяная – опять горячая. Это встряхивает организм, как впрочем и психику, гораздо сильнее. Но на контрастный душ я все-таки пока не отваживаюсь. Это – потом, где-нибудь, может быть, через неделю. Сейчас мне достаточно и такого, пусть маленького, но очень важного для меня достижения. Не надо – все сразу. Лучше – крохотными шажками, но чтобы каждый день хоть чуть-чуть продвигаться.
Следующий этап тоже чрезвычайно важен. Я отбираю книги для чтения на ближайшие два-три месяца. Дело это не такое простое, как может представляться со стороны, и значение его несколько больше, чем только обеспечить себя приемлемой беллетристикой. Суть здесь заключается в следующем. Человек живет не в реальности, какой бы объективной она, на первый взгляд, ни казалась, он живет в ее отражении, которое создается культурой. Говоря иными словами, человек живет в «тексте», и этот «текст» воспринимается им как «подлинная действительность». Причем, если «текст» полностью или частично не совпадает с реальностью, то в подавляющем большинстве случаев побеждает не реальность, а «текст». Он и создает ту маленькую вселенную, в которой человек обитает. Изменить эту вселенную очень трудно, но переакцентировать ее с негативных переживаний на позитивные, в общем, возможно. Как бы я ни относился к современной российской литературе, но вот классические романы – это нечто совершенно иное. Причем книги я отбираю только по одному-единственному параметру. Ну, помимо того, конечно, чтобы их было просто интересно читать, требуется еще, чтобы в данном произведении повествовалось о преодолении главным героем серьезных жизненных трудностей. Наверное, для кого-то это может выглядеть глупо, но я знаю, что если буду какое-то время читать литературу подобного рода, то во мне постепенно вырастет такая же жажда преодоления, а уже она повлечет за собой и необходимое желание жить.