Нет уж. Со своим хозяйством мы с Герой как-то сами разберемся.
— Если ты хотела поселиться в нашем с Герой доме, — мрачно произнес я, — ты могла хотя бы посоветоваться с нами для начала.
— Это теперь не имеет никакого значения, — фыркнула она. — Потому что это семейство надо бы проклясть, чтобы они и колдовать-то не смогли! Не отдам я им своего единственного сына, этого только не хватало!
Гера рванулась вперед, кажется, собираясь защищать честь рода Аденауэр до последнего, но я осторожно обнял её за плечи, останавливая девушку.
— Не надо, — тихо прошептал я Гертруде на ухо. — Я сам, ладно?
Гера напряженно кивнула.
- Я ещё потерплю немного, — прошипела она. — Но ещё одно оскорбление, и, извини уж, твоя мать вылетит из моего дома.
Надо же. Гертруда даже мне не напоминала о том, что пока что это исключительно её жилплощадь. Конечно, станет ничья, если вдруг мы не поженимся, но о такой перспективе развития событий мы пока что старались не задумываться.
- Мама, — я повернулся к женщине и постарался говорить спокойно. — Ты находишься не у себя дома. И это по меньшей мере непорядочно — оскорблять мою невесту и её родственников. Я понимаю, что у вас может быть какая-то личная неприязнь, — на этих словах фрау Маргрет фыркнула, явно с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать свое личное мнение по поводу всего происходящего, — но мы можем выяснить всё спокойно.
— Никогда! — женщина упрямо топнула ногой. — Будь моя воля, я бы их прокляла, да так, чтобы у них даже шанса больше рядом с тобой оказаться не было!
Ну это уже слишком!
— Да за что ты их так ненавидишь?! — возмутился я. — Что тебе могли сделать фрау Аденауэр и её внучка, что ты устраиваешь такие представления!
— Это я, — вскинулась неожиданно моя мать, — я должна была стать её лучшей ученицей! Именно мне она обещала передать весь свой дар! Она видела, что её дочь ни на что не способна и была уверена, что все её дети родятся пустыми, как вот эта свора, которая гоняет сейчас по коридорам. Они же толком не способны колдовать! Она обещала мне, что всё будет в лучшем виде… Я приезжала к ней, оставляла своего маленького ребенка с отцом, жертвовала всем, чем могла, чтобы стать наследницей дара, а потом её дочь, эта бесполезная дрянь, которая только и может, что менять мужиков, как перчатки, взяла и принесла дитя в подоле! И доченька оказалась высокоодаренной. Конечно же, фрау Маргрет! — она повернулась к женщине. — Конечно же, вы вмиг всё бросили! Зачем вам посторонняя, если можно отдать всё своей внучке! Вы отдали дар ей, а меня оставили ни с чем.
— И это, — вскипела женщина, — ты смеешь говорить мне после того, как донесла на мою семью, и нас едва не сожгли на костре? Это после того, как ты сама толкнула меня в объятия инквизиции, ты смеешь рассказывать о том, что я тебя предала?! Да нам пришлось бежать — мне, моей дочери, моей внучке, — бежать, бросив всё, чтобы только остаться в живых! И после этого ты расскажешь, что мечтала получить дар? Что я не по заслугам лишила тебя права унаследовать его?!
Мы с Герой, под напором ссоры отступившие в сторону, удивленно переглянулись. Да и моя мать, кажется, была шокирована подобным обвинением.
Все прекрасно знали: если одна ведьма предает другую, то совсем скоро она тоже попадет в лапы инквизиторов. Те беспощадны. Они запоминают тех, кто рассказывает о своих сестрах и братьях по дару. И когда информационный канал иссякает и перестает быть полезным, приходят к ним…
По сути, стать самим инквизитором куда удобнее, чем идти по пути бесконечных жалоб. Сдал одного — вынужден будешь сдать и второго, пятого, десятого, а потом дойдешь и до собственных детей. Однажды по такому пути пошел маркграф фон Ройсс, и мы с Герой прекрасно знали, чем для него это закончилось.
— Что? — прошептала Лина. — Марго, так ты уехала, потому что за вами охотились инквизиторы?
— А ты думаешь, — бабушка Гертруды прищурила глаза, как будто пыталась определить, как именно ей будет удобнее уничтожить своего врага, — что мы бы покинули насиженное место только потому, что я дар тебе передать не хотела? Знаний пожадничала? Да моя внучка и так родилась одаренной, зачем ей нужны были мои подарки?!
Фрау Маргрет выглядела воистину грозная. Сейчас вокруг неё сгрудились все её внуки, и я наконец-то смог их сосчитать. Двенадцать! И это ещё без Гертруды.
Тринадцать детей, рожденных одной женщиной. И по большей мере от разных мужчин. Какой всё-таки кошмар…
Но я не сомневался в том, что Гера пошла не в мать — в бабушку. По крайней мере, когда Гертруду что-то не устраивало, выглядела она примерно так же. Куда-то исчезал облик ведьмы-бытовички, которая отлично умеет готовить да по щелчку пальцев может убраться в доме. Появилась сильная, могущественная боевая ведьма, которая могла взмахом руки не пироги напечь, а размазать своего врага по стене.
Дети, жавшиеся к своей бабушке, выглядели как-то совсем жалко. Я не чувствовал их магию; по большей мере они были практически пустые, способные на не слишком серьезное колдовство. А вот сама фрау Аденауэр с трудом сдерживала клокочущую внутри её тела силу. Она была могущественна, даже больше чем могущественна, и, что самое главное, отлично умела управлять собственным даром.
Да, мама не зря у неё училась. Эта женщина могла передать немало знаний.
Я понимал, что, возможно, следовало вмешаться, развести их по разным комнатам, встать между матерью и бабушкой своей невесты, но оставался стоять на месте. Как будто чувствовал, что, возможно, буду лишним в этой безмолвной беседе. Женщины как будто продолжали драться, вот так, взглядами. Они должны были выяснить ответы на все вопросы, определиться, что когда-то стало причиной трагедии.
Моя мать боялась инквизиции и ненавидела её. Я не верил в то, что она, тем более, из-за элементарной жадности, могла бы так просто кого-то предать. Тем более, новорожденного ребенка! Она сама была ведьмой, вышла замуж за колдуна, да и я пользовался чарами с самого рождения!
Нет, это была не мама…
— Я никогда, — прошептала Лина, — никогда бы не стала этого делать. Да когда я приехала, я увидела только пустой дом. Мне сказали, что ты уехала. Передала дар своей внучке, имя которой скрыла от всего мира, чтобы случайно на вас не вышли инквизиторы. Я пыталась вас найти, но только находила подтверждение того, что ты нарушила свой ведьминский долг и предала меня, свою ученицу! Инквизиция? Да ведь я желала своему сыну счастья, а не собиралась отдать его, когда у меня закончатся ведьмы, жизнь которых я смогу обменять на свою!
— Так значит, это сделала не ты…
Маргрет казалась шокированной.
Женщины смотрели друг на друга, как будто впервые видели.
— Конечно, не я! — подтвердила моя мать, мигом растеряв всю серьёзность, всю жестокость. От ненависти, плескавшейся в её взгляде, не осталось и следа.
— Но кто тогда? — прошептала Маргрет. — Ведь я никому никогда не рассказывала о своем даре. Клиенты никогда не видели меня, они приходили в другое место. Я умела хранить свой секрет!
Гера резко помрачнела.
— Мама…
— Твоя мать, конечно, спала и спит с кем попало, — недовольно ответила фрау Аденауэр, — но она не настолько дура, чтобы подвести саму себя к инквизиторскому костру!
— Нет, — покачала головой Гера. — Она не настолько глупа. Но ведь все её любовники знали о том, что она одарена! Вспомни, сколько раз мы переезжали из-за того, что она со скандалом ссорилась с очередным своим мужчиной…
Гертруда даже не боялась того, что это слушал бесконечный выводок её братьев и сестер. Впрочем, судя по тому, как они с пониманием смотрели то на сестру, то на бабушку, им было прекрасно известно, как дети появляются на свет и почему с их мамой не всё в порядке.
— Может быть, — подала голос Гера, — когда она была с маркграфом, что-то пошло не так? Кто-то узнал? Тут ведь были слуги… Я не знаю…
— Зато я знаю, — прервал её я.
К сожалению, маркграф фон Ройсс уже успел однажды разочаровать меня. Слишком сильно разочаровать, чтобы я теперь хоть с минимальным позитивом смотрел на его безвременно почившую личность.
— Я знаю, — нехотя произнес я ещё раз, — кто случайно ляпнул инквизиторам о вашей семье. Это был твой отец, Гера. Маркграф фон Ройсс.
Глава двадцать третья. Гертруда
— И пирог! — радостно провозгласила бабушка, щелчком пальцев отправляя огромное блюдо ровно на середину стола.
Мои братья и сестры, явно не особенно балуемые выпечкой в любых других условиях, радостно загалдели и потянулись вилками к пирогу. Бабушка хмыкнула, довольная тем, что её произведение кулинарного искусства пользуется таким успехом, и сделала какой-то невероятно закрученный пасс рукой, означавший, что сейчас пирог сам разрежется на порционные кусочки, и они приземлятся на тарелку каждому из нас.
Я впервые за долгое время чувствовала себя настолько в семье. Мы с Людвигом всё ещё сидели по разные стороны стола, оставив место во главе для покойного маркграфа фон Ройсса, но его кресло, совершенно пристыженное и, кажется, осознающее свои ошибки, это место занимать не спешило.
Или, может быть, папеньку не слишком радовала перспектива сидеть за одним столом с другими детьми своей любовницы, теми, которых она родила уже не от него.
Я не собиралась интересоваться его мнением по этому поводу. В конце концов, кресло никогда не было разговорчивым, а теперь, хмурясь, то и дело ходило из угла в угол и даже покидало обеденный зал через дверь. Вот и сейчас, в очередной раз возмутившись шумом, производимым гостившими уже третий день в доме детьми, оно недовольно проковыляло мимо стола.
Какова была реакция? Не могу сказать, что кто-то горел особенным желанием остановить кресло или хотя бы окликнул его. Возможно, это попытался сделать пятилетний Марк, но швыряться яблоком — это точно не лучшая идея и способ уговаривания какого-нибудь маркграфа остаться. По крайней мере, кресло издало недовольное фырканье и уверенно заковыляло прочь, ещё быстрее перебирая ногами.