Я открыл глаза. Долина уже окончательно погрузилась во мрак. Стало прохладно, даже зябко, трава и камни покрылись вечерней росой. Я сощурился, вглядываясь в темноту внизу. Западную оконечность города от меня закрывала небольшая роща, но даже сквозь ее темные кроны были видны огоньки, неспешно продвигающиеся по направлению к холму, на котором стояла моя хижина. Я поежился.
По-настоящему жутко мне стало, когда люди вышли на открытое место. Я не думал, что их будет так много. Факелы и керосиновые лампы, которые они несли, немного разгоняли тьму, озаряя толпу красноватым светом, и она походила на какое-то огромное, бесформенное морское чудовище, неспешно подползающее к склону холма. Потом эта человеческая масса разделилась на несколько отдельных рукавов — люди начали взбираться на холм. Их было, если судить по огонькам, человек полтораста, может быть, больше. Кольцо огоньков окружило мою хижину и начало постепенно сжиматься. Потом оно замерло, и какое-то время ничего не происходило. Я невольно напряг слух, хотя на таком расстоянии нельзя было бы расслышать даже пистолетного выстрела. Потом один из огоньков вдруг взметнулся в воздух по дуге и ударился о невидимую в темноте преграду.
Вспыхнуло сразу — вероятно, прежде чем кинуть факел в хижину, они щедро плеснули на стены керосином. Пламя мгновенно охватило ее до самой крыши, и уже через несколько секунд в кольце огоньков пылал огромный костер. Кольцо немного дрогнуло, расплылось, утратило форму: люди отшатнулись назад от жара, но продолжали держать оцепление. Я представил себе темные лица, по которым пляшут красноватые блики пламени, сощуренные глаза, напряженно вглядывающиеся в бушующее пекло, указательные пальцы, подрагивающие от напряжения на спусковых крючках, и ухмыльнулся. Кошка, стерегущая пустую мышиную норку, представляет собой забавное и даже где-то трогательное зрелище. Стянув сапоги, я завернулся в одеяло, приподнял ноги и взмахнул ими, подворачивая свободный конец, уложил голову на седло, закрыл глаза и мгновенно провалился в сон — спокойный и крепкий сон без сновидений.
Глава 4 (ч.2)
Проснувшись утром, я долго и с удовольствием плескался в ледяной воде ручья, потом не спеша приготовил завтрак и сварил кофе. Было свежо и солнечно, вовсю щебетали пичуги, и меня переполняла бодрая, кипучая радость — радость десятилетнего мальчишки в первый день каникул. Я натянул нос горожанам, улизнул от толпы линчевателей целым и невредимым, но самое главное — теперь я был по-настоящему свободен. Ненавистный маршальский значок больше не отравлял мне жизнь. Я снова был вне закона, я снова был самим собой. И я снова мог играть по собственным правилам.
— Маршал из меня получился так себе, — сказал я чубарому, набрасывая на него сначала подседельную попону[9], а потом седло. — Никакого уважения от гражданских. Не пора ли Финнегану вернуться к тому, что он умеет лучше всего? Уверен, люди это мигом оценят.
Чубарый благоразумно не стал спорить. Я забрался в седло и начал спускаться с холма вниз, в долину Солти-Спрингса.
Для начала я собирался немного поразведать обстановку, не выставляя себя напоказ, и двигался осторожно, не по дороге, а вдоль нее, по балкам и лощинам, избегая открытых мест. Поэтому одинокого всадника, пересекающего широкий луг, я заметил издалека и на всякий случай отъехал за пышную купу ивовых кустов. Если вчерашняя поздравительная команда обыскала дом, прежде чем его поджигать — или хотя бы после того, как он догорел, — то они не могли не знать, что мне удалось улизнуть. А это означало, что меня должны искать.
Но приглядевшись, я понял, что всадник никак не может быть гонцом или разведчиком. Это была женщина, причем сидела она боком, по-дамски, что в наших местах встречается нечасто: в ковбойских краях прекрасный пол предпочитает мужские седла, которые куда удобней, безопасней и к тому же дешевле женских, а вместо длинных узких амазонок надевает широкие юбки-брюки. Все так же прячась за деревьями, я подъехал немного ближе. Всадница прекрасно держалась в седле и была, если судить по ее фигуре, довольно молода. Она сидела на небольшой рыжей лошадке, шедшей легким кентером, и я залюбовался тем, как изящно покачивается в такт ровному бегу лошади ее прямая спина, но тут вдруг что-то случилось. Девушку сначала резко тряхнуло вперед, на лошадиную шею, а потом она полетела на землю вместе с седлом. Видимо, лопнула подпруга.
Девушка, судя по всему, действительно была опытной всадницей: не растерявшись, она успела бросить стремя, прижала руки к телу и упала на левый бок. Почти сразу же она вскочила на ноги и побежала вслед за лошадью, пытаясь поймать ее за повод. Но та, почуяв неожиданную свободу, припустила вперед бешеным карьером так, что только хвост мелькал. Девушка в бессилии всплеснула руками и принялась отряхивать юбку. Какое-то время она беспомощно оглядывалась по сторонам, потом решительно вздернула подбородок и целеустремленно зашагала через луг, явно намереваясь добраться до города пешком. Я невольно следил за ней взглядом. Внезапно она встала как вкопанная и испуганно прижала ладони ко рту. С противоположного края луга, где паслось небольшое стадо, обманчиво-неторопливой рысцой к ней направлялся крупный черный бык. И, судя по его опущенной голове, намерения у него были самые кровожадные.
Девушка развернулась и бросилась бежать в сторону деревьев. Бык припустил быстрее. Расстояние между ними сокращалось на глазах, и я понял, что без моего вмешательства здесь не обойдется. Пришпорив чубарого, я выехал из своего убежища и поскакал наперерез быку. К моему счастью, чубарый, не отличавшийся ни скоростью, ни особенным умом, оказался приучен работать со стадом и не испугался летевшей на него горы мяса. А вот бык, завидев меня, резко осадил бег: если двуногие были для него законной добычей, то к всадникам он, как и всякий рогатый скот в ковбойских краях, питал врожденное уважение. Я поскакал галопом прямо на него, замахал шляпой и пронзительно заулюлюкал, потом сделал вид, что снимаю с седла веревку. Бык, вероятно зная по опыту, что веревка в руках ковбоя ни к чему хорошему привести не может, развернулся на месте и тяжелыми прыжками помчался прочь, высоко задрав хвост.
На то, чтобы поймать рыжую кобылку, у меня ушло минут десять. Ей хотелось бегать, и она была гораздо резвей моего чубарого. Но когда веревочная петля наконец легла ей на шею, она немедленно встала как вкопанная и мгновенно преобразилась из свободолюбивого дикого мустанга в послушную и смирную лошадку. Я подъехал к девушке, спешился, отвязал и смотал веревку.
— Спасибо вам, — сказала она, улыбаясь. Ей было, наверное, около двадцати лет. У нее были пепельные волосы, выбивающиеся локонами из-под шляпки, темно-серые глаза, которые глядели прямо и бесстрашно, молочно-белая кожа и густые пушистые ресницы. — Вы меня спасли. Я страшно перепугалась.
Она не выглядела напуганной, и я подумал, что она преувеличивает, чтобы сделать мне приятное.
— Пустяки, мэм, — ответил я так вежливо, как только мог. — Давайте поглядим, что там с вашим седлом.
Осмотр седла показал, что подпруга цела, чего нельзя было сказать о державшем ее латиго[10].
— Седло не мое, — сказала девушка. — И лошадь тоже. Я взяла их напрокат. В Доусоне.
— Вы из Доусона?
— Нет, я живу в Солти-Спрингсе.
— Я вас там никогда не видел, — не подумав, произнес я.
Девушка рассмеялась.
— Я живу в нем всю жизнь. Меня все знают. И я знаю всех. Кроме вас. Вы приехали недавно?
Я кашлянул. Представляться мне по понятным причинам не хотелось.
— Да. Три недели назад.
— Понятно. Я была в отъезде целый месяц. Ужасно соскучилась по дому. Не смогла даже дождаться дилижанса — оставила багаж на станции, а сама взяла лошадь и помчалась скорее домой. Вы видели, чем это закончилось.
— Того человека, что подсунул вам такое седло, следовало бы высечь кнутом, а потом привязать к муравейнику. Смотрите.
Я продемонстрировал ей порванное латиго, потом указал на державшую его пряжку, грубо выкованную, с неровной поверхностью.
— Видите, это место должно быть абсолютно гладким, а оно шершавое, как напильник. В конце концов оно просто перепилило этот несчастный ремень. Если у вас есть отец, брат или жених, пускай навестят в Доусоне прокатчика сбруи и потолкуют с ним по-мужски. Вы могли погибнуть по его милости. Это просто счастливый случай, что латиго лопнуло здесь, на лугу, где мягкая трава и нет камней.
— Я обязательно передам им. — В глазах девушки заиграли смешинки. — Как только доберусь до дома. Спасибо, что поймали мою лошадь.
Она подобрала повод и протянула мне руку, обтянутую лайковой перчаткой. Я осторожно пожал ее.
— Вы что же, действительно собираетесь идти домой пешком?
— Здесь всего пять миль. Пустяки.
— А без седла вы ехать не можете?
— Могу. Но не в этом наряде.
Я немного подумал, набросил попонку на рыжую лошадь, положил сверху седло и, вынув из брюк ремень, продел его в пряжку.
— На пять миль этого должно хватить, — пояснил я, затягивая импровизированное латиго. — Кожа крепкая, думаю, выдержит. Только не пускайте лошадь в галоп, идите шагом. Давайте я вас подсажу.
Я соединил ладони в замок и подставил под ее ножку. Она легко взобралась в седло, подобрала повод и кивнула мне в знак благодарности. Кобыла, почувствовав на себе всадницу, начала нетерпеливо перебирать ногами — очевидно, она недостаточно набегалась.
— Нет, так не пойдет. — Я забрался в седло и перехватил у девушки повод. — Пожалуй, я провожу вас. Пускай ваша красотка немного успокоится в компании моего чубарого. Его душевного равновесия хватит на целый табун.
Девушка кивнула, и мы поехали бок о бок.
— Как его зовут?
— Никак. Просто чубарый.
— А вас?
Я помедлил.
— Патрик.
— Патрик, а дальше?
— Просто Патрик.