Чубарый, не переставая щипать траву, слегка дернул ухом, и мне стало стыдно.
— Ладно, дружище, я понимаю, что это не твоя вина. Ты-то не выбирал, с какой шерстью родиться. Это мне следовало осмотрительней подыскивать себе лошадь. Но откуда мне было знать? Я ведь был уверен, что с прежней жизнью покончено. Уж конечно, если бы я думал, что мне снова придется идти в бандиты, я бы подготовился как следует. Кстати, тебе не кажется, что откуда-то тянет дымком?
Чубарый не ответил, а я начал принюхиваться и озираться по сторонам. Горные пустоши не зря получили название «бедленд» — «плохая земля». Бедные засоленные почвы, сухой климат, отсутствие источников влаги — здесь не росло ничего, кроме колючей, щетинистой травы, от которой отказался бы даже армейский мул, и редких уродливых кустарников, высотой едва достигавших колена. Топливо, как и воду, в это царство камня, песка и солончаков надо было везти с собой. Кому могло понадобиться разводить тут костер?
Я поднялся, заседлал чубарого и накинул на его спину сумки. Ведя его за собой в поводу, я время от времени останавливался и прислушивался. Вскоре мне показалось, что я услышал что-то, похожее на человеческую речь. Осторожно обогнув очередную скалу, я замер. На небольшом, футов в сто в поперечнике, почти ровном пятачке в окружении камней и скал стояли расседланные лошади. В одной из скальных стен напротив зиял чернотой квадратный ход заброшенной штольни — по всей видимости, здесь когда-то была серебряная шахта. Рядом с этим входом валялись обломки старой вагонетки, которую разделывал на дрова незнакомый мне парень лет восемнадцати — светловолосый, стройный, с ловкой пружинистой фигурой. Лошадей (они спокойно уплетали овес из привязанных на шею торб) было пять или шесть голов. Но ни людей, ни седел, ни прочего снаряжения я не заметил, а значит, лагерь был разбит внутри, в самой шахте. Я хмыкнул, выронил повод чубарого и, стараясь ступать беззвучно, вышел из-за скалы.
Парень, занятый дровами, не замечал моего появления, пока я не негромко не произнес: «Бу!». Тогда он подскочил, выронив топор, и неверяще уставился на меня. У него было очень красивое лицо с правильными и тонкими, почти девичьими чертами, но его искажала злая гримаса, а в глазах горели волчьи огоньки — смазливый мальчишка был опытным и опасным хищником.
Его правая рука медленно поползла к кобуре. Я отрицательно мотнул головой — мой собственный кольт смотрел ему в лицо. Рука парня упала вдоль бока, он выпрямился и презрительно сощурился.
— Ты еще кто такой?
Мне стоило большого труда скрыть удивление. Парень не притворялся — он действительно понятия не имел, кто перед ним стоит, и не придавал этому большого значения.
— Просто прохожий, — миролюбивым тоном отозвался я, не опуская револьвера. — Гуляю, дышу свежим воздухом. А ты кто такой и что здесь делаешь, мальчик? Маму потерял?
Его глаза опасно сузились, щеки и губы побледнели.
— Почему бы тебе не сунуть пушку в кобуру и не повторить эти слова, незнакомец?
— Отличная идея, — согласился я и убрал кольт. — На счет «три»?
— Считаю я.
— Идет.
По его лицу мелькнула тонкая усмешка. Он выпрямился, держа правую руку со слегка растопыренными пальцами дюймах в десяти над рукоятью кольта. Левая рука очень медленным, совсем незаметным движением скользила назад, за спину.
— Раз… два…
Я не отрывал взгляда от его лица, но краем глаза продолжал следить за левой рукой, ожидая, когда она сделает резкий рывок, чтобы вынырнуть с оружием — вероятней всего, небольшим самовзводным пистолетиком с обоймой в рукоятке. Произносить «три» он, конечно же, не собирался — во всяком случае, не до того, как нажмет на спуск. Но выстрела так и не прозвучало. Со стороны штольни послышались шаги и уверенный мужской голос распорядился:
— Не шевелись, Блонди.
Это было произнесено очень спокойно, но с такой непререкаемой властностью, что юноша немедленно застыл на месте.
— Держи руки подальше от оружия, — посоветовал ему обладатель голоса, выходя из темного провала штольни на свет. Им оказался немолодой мужчина, невысокий, полноватый, с длинными, почти до плеч, волосами, одетый не в обычную для этих мест ковбойскую одежду, а в длинный темный сюртук, брюки в узкую полоску и мягкую фетровую шляпу. У него было добродушное, благожелательно улыбающееся лицо и небольшие глазки, смотреть в которые было так же приятно, как в револьверное дуло. Они изучающе глянули мне в лицо, и я почувствовал, будто меня пронизывают насквозь рентгеновскими лучами.
— Привет, Пастор, — сказал я. — Вот уж кого не ожидал увидеть. Так это твое?
Я кивнул на юного Блонди. «Пастор» Донахью кивнул все с той же добродушной улыбкой.
— Хороший мальчик, но немного горяч. Спасибо, что не убил его, Финнеган. Из него еще выйдет толк.
Блонди недоверчиво уставился на меня.
— Финнеган! Это что, и есть Финнеган?
В его голосе было больше разочарования, чем изумления. Я усмехнулся.
— Не похож?
Блонди с независимым видом хмыкнул, смерив небрежным взглядом мои пять футов и восемь дюймов роста.
— Я думал, он побольше. И постарше.
— Кто бы говорил, — проворчал я. Донахью рассмеялся.
— Пойдем посидим с нами, Финнеган. Блонди как раз закончил с дровами — попьешь кофе, поздороваешься с ребятами. Ты ведь никуда не спешишь?
Я пожал плечами.
Лагерь в старой шахте был устроен основательно: на противоположных стенах штольни висели две яркие керосиновые лампы, седла и прочая амуниция были аккуратно разложены вдоль стен, а в одном из боковых ходов горел костер, и языки пламени жадно лизали обломки старых вагонеток и обвалившейся крепи. Дым уходил куда-то вверх — по всей видимости, костер был устроен точно под вентиляционным шурфом или каким-то естественным колодцем, который действовал как печная труба, — оставляя в пещере лишь аппетитный запах жареного мяса.
— Вчера подстрелили пару горных баранов, — объяснил Донахью, присаживаясь у костра. Там кашеварил угрюмого вида детина с квадратными плечами, таким же квадратным подбородком и характерным боксерским профилем. Встретившись со мной взглядом, он тут же отвел его, но я успел заметить мелькнувший в его глазах недобрый огонек — он меня узнал. Я его, впрочем, тоже. — Оставили немного свежатины, остальное закоптили. Угощайся.
Я принял из рук кашевара жестяную тарелку и приступил к трапезе. Для дичи мясо оказалось довольно мягким. Донахью смотрел на то, как я ем, с мягкой отеческой улыбкой.
— А ты, говорят, подался в маршалы, Финнеган?
Я отозвался нечленораздельным ворчанием — мне как раз попалась жила в мясе.
— Что-что?
— Я говорю, ты видишь где-то на мне маршальский значок, Пастор? — буркнул я, справившись с неподатливым куском. — Как по-твоему, что я тут делаю, в этих благословенных пустошах? Прогуливаюсь для поправки здоровья?
Донахью рассмеялся.
— Да, я слышал про то, как тебя выгнали из города. Удивительно, что они не сделали этого сразу, как ты вернулся.
— Значок помешал. Впрочем, ненадолго.
— Он что же, был настоящим? Ты действительно приносил маршальскую присягу?
Я отложил тарелку и взглянул в глаза Донахью.
— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, Пастор?
Он успокаивающе замахал руками, продолжая приятно улыбаться.
— Ну-ну, Финнеган, не надо так нервничать. Я просто спросил! Что в этом такого?
Я пожал плечами и снова принялся за еду.
— Да, он был настоящим. После десяти лет за решеткой я принес бы какую угодно присягу, хоть клятву верности китайскому императору, если бы это позволило мне выйти на свободу. А уж за возможность кое с кем поквитаться я бы продал дьяволу душу и не считал бы, что продешевил.
Донахью укоризненно нахмурился, поцокал языком и погрозил мне пальцем.
— Финнеган, Финнеган! Тебе следовало бы вымыть язык с мылом.
— Прости, Пастор. — Я не сдержал улыбки. У Донахью была одна странность, за которую он и получил свое прозвище: он терпеть не мог крепких выражений и богохульств. Поговаривали, что когда-то он действительно был пастором. — Я совсем забыл.
— Ничего, Финнеган. Скажи, ты не хочешь присоединиться ко мне и моим ребятам? У нас тут как раз наклевывается неплохое дельце. Лишние руки не помешают. Особенно твои.
Я помедлил с ответом, обводя взглядом его «ребят». Кроме самого Донахью, я знал двоих: квадратноплечего громилу-кашевара по прозвищу Аризона Джим и круглолицего толстячка с шапкой седеющих кудрей, которого обычно называли «Слизи Тед» или просто «Слизи». Третьим был юный Блонди, четвертым и последним — странноватый тип лет сорока на вид, сухощавый, сутулый, молчаливый, с каким-то сонным взглядом и нездоровым, сероватым цветом лица. К нему обращались просто по фамилии — Купер. Про него я никогда не слышал, но, зная Донахью, не сомневался, что это первосортный мерзавец и, скорей всего, убийца. Донахью всегда умел окружить себя сливками общества, хотя я и недоумевал, как в эту изысканную компанию умудрился угодить Слизи. Старина Слизи был неплохим парнем, разве что излишне слабовольным и к тому же любителем выпить. Среди убийц и грабителей, которыми верховодил Донахью, ему явно было нечего делать, тем более что работа по профилю там ему вряд ли бы нашлась — он был шулером, мошенником, вором на доверии.
— Извини, Пастор. Но я всегда был одиночкой. Кроме того, я не хочу уезжать далеко от Солти-Спрингса — по крайней мере, пока не расплачусь с кредиторами.
— Это ты про Брауна? Молодец, Финнеган, давно пора, чтобы кто-нибудь как следует проучил этого самоуверенного святошу. Вечно он сует нос, куда не следует; с тех пор, как ты угодил за решетку, он, кажется, стал считать себя неуязвимым. Жаль, что у тебя не выгорело то дельце с его дочкой — теперь он будет настороже. Но я в тебя верю, Финнеган, — уж ты-то справишься!
Я подавился мясом.
— Его дочкой? — прохрипел я, кое-как откашлявшись. — Ты о чем, Пастор?
Донахью хитро заулыбался и подмигнул мне.