дыма, кофе и жареного бекона. Я рассчитывал, что они скоро выветрятся.
Мои предосторожности оказались не излишними. Посреди ночи меня толчком вырвало из сна резкое чувство опасности. Какое-то время я лежал с открытыми глазами, вглядываясь в кромешную тьму и прислушиваясь к ночным звукам. Прямо подо мной располагалось стойло моего чубарого, и он, судя по всему, дремал, потому что я не слышал ни вздохов, ни фырканья, ни переступания с ноги на ногу. Створка амбарных ворот поскрипывала на ветру, по жестяной крыше постукивали капли дождя, где-то вдалеке приглушенно ворчали раскаты грома. Все было тихо и спокойно. А потом моих ноздрей коснулся запах табачного дыма и виски.
Я продолжал лежать неподвижно, ловя малейшие шорохи. Вскоре послышались и шаги. Человек, судя по всему, был один. Он не стал ни зажигать лампу или свечу, ни тем более разводить костер, а ориентировался в темноте амбара исключительно на ощупь. Под ноги ему что-то подвернулось — скорей всего, одна из тех пустых банок, и он чертыхнулся и наподдал ее ногой. Банка ударилась о дверцу стойла чубарого, и тот, выдернутый из заслуженного сладкого сна, недовольно всхрапнул. Я мысленно выругался.
Послышалось чирканье спички, внизу мелькнул красноватый отблеск — ночной гость шагнул к двери стойла и замер, разглядывая чубарого. Потом отблеск потух — спичка догорела. Я услышал скрип открываемой двери — человек шагнул внутрь стойла. Потом раздалась лошадиная поступь — шаги моего чубарого.
Дальше выжидать не имело смысла. Изначально я не собирался выдавать своего присутствия, надеясь, что незнакомец — судя по всему, какой-то бездомный бродяга, — проведет здесь ночь, не заметив меня, и уйдет своей дорогой на рассвете. Но расставаться с лошадью в мои планы никак не входило. Стараясь двигаться бесшумно, я подполз к краю сеновала, а потом, примерившись, спрыгнул прямо на незадачливого конокрада.
Мы с ним покатились по утоптанной земле, служащей полом для амбара, чудом избежали копыт чубарого, флегматичности которого, как выяснилось, тоже был предел, потом я оказался сверху и сумел освободить правую руку для хорошего хука. Мой противник обмяк, и я воспользовался этим мгновением, чтобы выдернуть из-за пояса револьвер. Предплечьем левой руки я прижал его шею к земле, а правой приставил дуло к его подбородку и щелкнул курком.
— Сколько вас здесь? Говори, ну!
— Финнеган! — В голосе моего пленника прозвучали одновременно испуг и облегчение. — Я один, честное слово. Не убивай меня!
Я поднялся на ноги, сунул револьвер за ремень и помог ему встать.
— Слизи? Так это ты, бродяга, на старости лет решил в конокрады податься?
Он пробормотал что-то невнятное, озабоченно отряхивая штаны.
— Что-что?
— Я говорю, у тебя не найдется чего-нибудь пожевать, Финнеган? Во рту ни крошки с самого утра, да еще этот дождь… Я промок насквозь и закоченел, как ледышка.
Он жалостливо шмыгнул носом. Я только рукой махнул.
Вскоре заброшенный амбар снова озарился светом разведенного на полу костра. Слизи с удовольствие уплетал горячие содовые лепешки и запивал их кофе из моей кружки, которая вдруг волшебным образом начала источать запах крепкого дешевого виски. Меня он угощать не стал. Впрочем, я все равно бы отказался.
— А где мальчик, Финнеган? — поинтересовался он. Его щеки и кончик носа покраснели, и он со своей кудрявой седой шевелюрой напоминал добродушного подгулявшего Санта-Клауса, только без бороды. — Где малыш Джо?
— Там, где и должен быть. Дома, с мамой и папой.
— Да? — Лицо Слизи заметно просветлело, и он отхлебнул щедрый глоток — судя по всему, уже чистого виски. — Хорошо! Славный мальчишка этот Джо. Умненький, серьезный, да и боевой такой, не трус. Хотел бы я иметь такого сынишку.
— Он-то не трус, а вот ты, Слизи, цыплячья душонка. У тебя на глазах четверо мерзавцев издеваются над ребенком, а ты молчишь, словно так и надо.
— Тебе легко говорить, Финнеган. Попробуй скажи что-нибудь этому дьяволу Донахью. Он бы меня просто пристрелил, не моргнув глазом, вот и все.
— Какого черта ты вообще у него забыл? Донахью и его люди вечно ходят под виселицей. Решил составить ему там компанию? Нервишки пощекотать захотелось?
— Сам не пойму, как так вышло, Финнеган. Столкнулся с ними в одном кабачке, разговорились… Я выпил лишку, не помню уже, что он мне там предлагал. Потом они ушли, и я с ними. Пьяный я был, Финнеган, понимаешь? Позвали, я и пошел.
— Как будто бы ты когда-нибудь бываешь трезвым, Слизи.
— Это гнусная ложь, Финнеган. Вот, к примеру, сейчас я трезв, как стеклышко. Ни в одном глазу!
— Оно и видно. Не дыши в мою сторону, а то у меня голова кружиться начинает.
— Хе-хе-хе, ну и шутник ты, Финнеган… Не хочешь перекинуться в картишки?
— С тобой? Слизи, старый ты мошенник, что я тебе сделал плохого, что ты хочешь раздеть меня догола?
— Все по-честному, Финнеган, клянусь. Зачем мне тебя обманывать? По маленькой, анте по центу. А?
— Ладно, черт с тобой. Доставай колоду.
Через полчаса, когда Слизи стал богаче на двадцать пять долларов, а я, соответственно, беднее на эту же сумму, я понял, что надо закругляться. Слизи протянул мне колоду — была моя очередь сдавать, — но я решительно отпихнул ее.
— Хорошенького понемножку, Слизи. Да и тебе уже хватит, набрался ты основательно. Давай-ка на боковую. Надеюсь, других гостей сегодня не будет… не хватало еще снова повстречаться с нашим старым добрым Пастором.
При упоминании Донахью Слизи крупно вздрогнул и испуганно оглянулся.
— Т-с-с! Заговори о дьяволе…
Я невольно улыбнулся.
— Ладно, ладно, Слизи, успокойся. Я молчу. Здорово он тебя напугал, а? Ты от него тайком удрал, что ли?
Его небольшие бледно-голубые глазки глянули мне прямо в лицо. Вместо привычной простодушной хитринки в них светился такой страх, что мне стало не по себе. Слизи, конечно, был трусоват, но он точно не был ни дураком, ни паникером.
— Мне повезло, Финнеган. Просто повезло. У них не было времени разбираться со мной. Я понял, что надо драпать, как только узнал, что они задумали. Я не хочу в этом участвовать, не хочу! Деньги… деньги не стоят этого…
Он был очень сильно пьян, и его язык уже начал заплетаться.
— Улизнул тайком, ночью… лошадь не взял, побоялся. Лошадь бы мне уже не простили. А так… Им было не до меня. Но если они узнают, что я проболтался…
— О чем проболтался? Слизи, что они собираются делать? Что затеял Донахью?
Слизи с несчастным видом уставился на меня.
— Поезд… Они хотят ограбить поезд. Донахью откуда-то узнал о перевозке банковского груза — деньги и золото почти на миллион долларов.
Я еле сдержал смех.
— И только-то? Тьфу на тебя, Слизи, я уже бог знает что подумал. Большое дело, ограбление поезда! Хотя мне страшно интересно, как они собираются это проделать вчетвером. Такую сумму будет охранять с полдюжины экспедиторов, они даже к почтовому вагону подобраться не смогут, их перестреляют изнутри, словно зайцев. Это в том случае, если им вообще удастся этот поезд остановить. Хотя это-то проще — можно устроить завал на путях, например.
— Ты не понял, Финнеган. Они не собираются его останавливать. Это почтово-пассажирский, который идет в Сент-Луис через Доусон. Знаешь железнодорожный мост через Рейвен-Крик? Они… они хотят взорвать мост, когда поезд будет идти по нему! Взорвать мост — а потом достать золото со дна ущелья. Финнеган… сделай что-нибудь, ради всего святого! Ты же маршал… Останови их!
Мне вдруг стало очень-очень холодно, как будто бы на дворе стоял не июль, а январь.
— Слизи… ты уверен в том, что говоришь? Они не могут… даже Донахью не может! Почтово-пассажирский — там же десятки людей, даже сотни!
— Миллион долларов… миллион долларов, Финнеган. Донахью перерезал бы глотку собственной матери и за десятую часть. Финнеган, пожалуйста, сделай что-нибудь! Я бы сам хотел… я бы предупредил… Но у меня даже лошади нет. Я бы просто не успел, Финнеган.
Я сглотнул.
— В каком смысле — не успел? Слизи… когда будет ограбление? Когда поезд выходит из Доусона?
— Это десятичасовой курьерский… Завтра, Финнеган. То есть… то есть уже сегодня.
Глава 7 (ч.2)
Солнце уже давно выбралось из-за горизонта и теперь неспешно ползло по небу, а я то и дело косился на него, и меня потряхивало от волнения. Не раз и не два я помянул недобрым словом Слизи, который переводил драгоценное время на пустую болтовню и игру в карты, вместо того чтобы сразу выложить мне планы Донахью. Целый час, может быть, даже полтора часа потрачено впустую! Я пришпорил чубарого, и он, недовольно дернув ухом, послушно перешел с рыси на кентер. От Доусона меня отделяло с полсотни миль — Сэнди проделала бы их часа за три, но с чубарым нечего было и думать успеть туда до полудня. Солти-Спрингс был ближе — до него было, наверное, миль тридцать пять или около того. И там имелся телеграф — можно было бы предупредить Доусон, чтобы задержали десятичасовой курьерский. Но все равно на это требовалось не меньше пяти с половиной часов, а то и больше. Я бы, возможно, рискнул, но после истории с детьми шерифа появляться в окрестностях города было для меня просто самоубийством: мне бы даже рта раскрыть не дали. Перед моим мысленным взором некстати мелькнуло хорошенькое личико со смелыми серыми глазами и пушистыми ресницами, и я поморщился, как от зубной боли. Надеяться на то, что у меня выйдет кому-то что-то доказать, было бессмысленно: сероглазая Аманда, скорей всего, уверенно подтвердит, что я пытался ее похитить и едва не убил ее жениха, Льюиса. С юным Джо дело обстояло получше, но ненамного: правда, он вроде бы искренне привязался ко мне за те пару дней, что мы с ним путешествовали вместе, но чувствовал себя, особенно под конец, крайне плохо, и почти наверняка его воспоминания об этом времени были смутными и спутанными. Взрослым, которые всегда знают лучше, не составит труда убедить больного ребенка в том, что все это был горячечный бред.