Больше никаких способов дать знать в Доусон о планирующемся ограблении не было: все остальные станции телеграфа располагались еще дальше. Я надеялся на небольшой безымянный полустанок в паре миль от моста через Рейвен-Крик — он был обозначен на схеме железных дорог, которую я мельком видел, когда месяц назад ехал в Солти-Спрингс через Суитдейл. Но находился он в очень странном месте, на отшибе от всего, поселений поблизости не было, и я сомневался в том, что он существует и тем более располагает собственным телеграфным аппаратом. Оставалось два варианта: либо попробовать как-то остановить поезд еще на подъезде к Рейвен-Крику, либо самостоятельно разобраться с засадой у моста. Оба варианта были так себе. Курьерским поездам, особенно перевозящим такие ценные грузы, запрещено останавливаться иначе как в чрезвычайных обстоятельствах, в противном случае грабить их было бы до неприличия легко. А в одиночку сражаться против четырех опытных убийц — развлечение сомнительное, не говоря уж о том, что время будет работать против меня: необходимо не просто успеть разделаться с ними до того, как пройдет поезд, но и убрать с путей бомбу. Шансы на успех выглядели настолько неубедительно, что я поежился, вспоминая старую примету.
— Третий раз — роковой, — пробормотал я себе под нос, снова переводя чубарого на рысь, чтобы дать ему немного отдохнуть. — Кажется, это и есть оно самое. Скоро на памятнике в Солти-Спрингсе можно будет вырезать последнюю цифру. Как там обещал Браун — с оркестром, фейерверком и народными гуляниями. Зачем ты это делаешь, Финнеган? Маршал… да какой я, к черту, маршал! Вы где-то видите на мне маршальский значок?
С очередного холма мне открылся вид на поблескивающую в утреннем солнце нитку железной дороги, и я облегченно выдохнул: полустанок все-таки существовал. До него оставалось еще миль пять, но даже отсюда я мог различить красную коробку станционного здания и вытянувшийся вдоль путей узкий перрон — короткий, вагона на три, не больше.
— Кажется, нам все-таки повезет, — выдохнул я, натягивая повод, чтобы перевести чубарого на шаг: спускаться на нем по мокрому глинистому склону каким-то более резвым аллюром я не рисковал. — Не будем загадывать, дружище, но… возможно, все еще и обойдется.
Через час с небольшим я был уже совсем рядом — настолько, чтобы ясно различить, что телеграфные провода, бегущие вдоль железнодорожных путей, ныряют внутрь здания станционной конторы. Мое сердце радостно подпрыгнуло, и я, дав шпоры чубарому, галопом преодолел последние сотни ярдов. Прямо с седла спрыгнув на деревянный перрон, я пробежал по его пружинящим под ногами доскам и остановился перед дверью конторы. На ней висел большой навесной замок.
Бессильно выругавшись, я глянул на часы. Было двадцать восемь минут десятого. Я лихорадочно соображал. Здание не выглядело старым или заброшенным: краска на нем была свежей, стекла — чистыми, на окнах висели занавески и стояли горшки с цветущими геранями. Значит, полустанок действующий, и начальник станции — он же кассир, телеграфист и носильщик — скорее всего, живет где-то поблизости. Я снова залез в седло, объехал станцию по дуге и вскоре наткнулся на тропинку — скорее, даже дорожку, посыпанную песком. Она привела меня к аккуратному, совсем игрушечному домику с крошечным палисадником. В палисаднике росли розы, а на окнах дома стояли горшки с красными геранями, и я, приободрившись, спрыгнул на землю, перемахнул через низенький штакетник и, оказавшись на крыльце, дважды сильно стукнул кольцом дверного молотка.
Через несколько томительно-долгих секунд дверь открылась. На пороге стояла девушка лет двадцати пяти, светловолосая, среднего роста, скорей коренастая, чем стройная, в клетчатом фартуке поверх простого муслинового платья — очевидно, я оторвал ее от каких-то домашних забот. Она удивленно взглянула мне в лицо, и я поспешно отступил назад и сдернул с головы шляпу.
— Прошу прощения, мэм, не хотел вас напугать. Мне нужен начальник станции. Очень срочно.
Она недоверчиво нахмурилась, и я уточнил:
— Он ведь живет здесь? Мэм, у меня действительно очень срочное дело. Пожалуйста, позовите его! Это вопрос жизни и смерти.
Вероятно, мой тон был достаточно убедителен, потому что ее недоверчивый взгляд смягчился и она с сожалением ответила:
— Да, здесь. Это мой отец. Но его нет дома, сегодня у него выходной. Он уехал в гости к друзьям.
— Давно? Если он выехал только что, я успею его перехватить. Это правда срочно, мэм.
— Вчера вечером. Что у вас случилось?
Я закрыл глаза и беззвучно выругался. Вот тебе и повезло.
— Ничего, мэм. Простите, что побеспокоил вас. Извините, если напугал.
Я надел шляпу, развернулся и побрел к своему чубарому. Девушка, поколебавшись, с сомнением произнесла мне в спину:
— Если вам нужно отправить телеграмму, я могу вам помочь. Я знаю телеграфный код.
В два прыжка я очутился рядом с ней, схватил ее за талию и закружил в безумном танце.
— Знаете? Мэм, да вы просто ангел, посланный с небес на нашу грешную землю! Я готов вас расцеловать!
— Посмейте только! — Она вырвалась и залепила мне крепкую пощечину. Я потер пострадавшую щеку — рука у нее была тяжелая.
— Виноват, мэм. Заслужил, не буду спорить. Но только, пожалуйста, поспешите, это действительно серьезно. Я объясню по дороге.
Она исчезла в недрах дома и очень скоро вернулась со связкой ключей. Я усадил ее на седло, запрыгнул позади нее на круп чубарого и как следует подстегнул его хлыстом. Чубарый сорвался с места, девушка покачнулась в седле и вцепилась в рожок — она, судя по всему, не умела ездить верхом. Аккуратно придерживая ее за талию, я в нескольких фразах изложил ей то, что услышал от Слизи. Она поверила сразу — видимо, тон моего голоса и выражение лица не располагали к шуткам. Ее губы сжались в тонкую нитку, и лицо было очень бледным, но руки не дрожали, когда она отпирала замок, чтобы открыть дверь конторы, и потом, когда ее пальцы легли на телеграфный ключ и начали отбивать сообщение.
До десяти оставалось еще двенадцать минут. Она снова и снова повторяла одну и ту же фразу — я уже начал узнавать последовательности длинных и коротких писков, — но ответа все не было и не было. Минутная стрелка неумолимо подползала к двенадцати, и я огромным усилием воли удерживал себя от того, чтобы не начать приплясывать от нетерпения. Ощущение собственной беспомощности было просто невыносимым.
Наконец — прошла, казалось, целая вечность — приемник отозвался. Я, не отрывая глаз, следил за карандашом в руках девушки, который выводил буквы на листке, и по мере того, как буквы складывались в слова, мое сердце падало все ниже и ниже куда-то в живот.
«РК, РК. Номер четыре вышел из Доусона в 9.56».
Я выругался, позабыв о присутствии девушки.
— Проклятье! Какого черта они возились так долго?
Она подняла на меня совершенно белое лицо. Вот теперь карандаш в ее руке дрожал.
— Оператор не отвечал. Наверное, его не было на месте. Вышел… вышел на несколько минут… Поезд уже не остановить.
— Нет, погодите. Вы же можете что-то сделать? Закрыть семафор, подать какой-то сигнал… флажки, фонари, что угодно?
Она помотала головой.
— Здесь нет семафора, вы же видели. Станцию поставили только год назад. Нет бокового пути, нет стрелки, ничего нет. Работы планировались на этот год, но у компании не хватило денег. Перенесли на следующий…
— А сигнальный фонарь? Красный флажок? Хлопушки?
— Он не остановится. Если в почтовом вагоне большие деньги — он не остановится. Раньше в этих местах очень часто грабили поезда. Десять лет назад, когда ввели новые правила, ограбления практически прекратились.
— Да, я знаю. — Я не стал говорить, что прекратились они совсем по другой причине. — Я все-таки попробую, мэм. Спасибо вам за помощь. Надеюсь, мы еще увидимся.
Она еще что-то говорила, но я уже спешил наружу. Времени было слишком мало.
Мили за полторы до станции железная дорога делала довольно крутой поворот, огибая выступ скальной гряды. Чтобы вписаться в него и не сойти с рельс, машинист должен был сбросить здесь скорость миль до тридцати, может быть, даже меньше. Моя красавица Сэнди без труда держала сорок миль в час на расстоянии в четверть мили или около того: вполне достаточно, чтобы поравняться с одним из вагонов и перебраться на подножку или вагонную площадку. Но Сэнди со мной не было, а значит, следовало придумать что-то еще.
Я подъехал поближе к скале и внимательно осмотрел то место, где она подходила вплотную к дороге. Железнодорожная компания, видимо, решила сэкономить на взрывных работах, и расстояние от скалы до путей было значительно меньше положенных десяти футов. Верхняя ее часть слегка выдавалась вперед, и на высоте приблизительно двенадцати футов на ней имелось что-то вроде узкого карниза. Отлично.
Я отвел чубарого на луг неподалеку от дороги, снял с него всю поклажу, седло и узду и пустил его пастись. Привязывать на колышек я его не стал: на тот случай, если вернуться за ним я уже не смогу, он должен быть в состоянии позаботиться о себе сам. Если же все пройдет хорошо, то почти наверняка мне удастся без труда поймать его: чубарый, с его покладистым и спокойным характером, был из тех лошадей, которые дожидаются хозяина и без привязи. Я погладил его по морде и сказал, что он был отличным напарником.
Набив карманы патронами, я сложил все свои вещи в кучу, накрыл их седельной попоной и вернулся к скале. Затем я забрался на нее, проверил, что могу без труда спуститься на карниз, устроился поудобней, достал часы и взглянул на циферблат. До поезда оставалось минут сорок, и меня грызли сомнения. Нечто подобное я как-то пробовал проделать в молодости, и тогда у меня получилось: вместо того, чтобы догонять поезд верхом, я заранее укрыл Сэнди в одном из каньонов дальше по ходу движения, пешком вернулся к намеченному месту засады, спрыгнул на крышу вагона первого класса, освободил его пассажиров от излишков денег, часов и ювелирных украшений, после чего, дождавшись, пока поезд поравняется с устьем нужного каньона, на ходу выпрыгнул вместе с добычей и удрал верхом на Сэнди. Но тогда я прыгал с моста, вниз, а не в сторону, и все равно потерял равновесие и едва не свалился с покатой крыши в