вала 692 двора. Таким образом, каждый седьмой житель Москвы являлся иностранцем.
Иностранцы селились повсюду, и никакие стены их от москвичей не отделяли. Немцами же их называли россияне оттого, что многие не могли изъясняться на русском языке, были «немыми».
Московскому государству постоянно требовались военные специалисты. Затруднений с их приглашением на русскую службу не было, поскольку в Европе только что закончилась Тридцатилетняя война и многие профессиональные вояки остались без дела. Две трети вновь отстроенной слободы занимали офицеры. В зависимости от чина был поставлен порядок получения ими земли. Генералам и штаб-офицерам давалось в пересчете на наши меры 4000 квадратных метров, обер-офицерам — 2250, офицерам — 750, капралам и сержантам — 400. Всем же остальным, кто не имел в Москве двора, — всего 240 квадратных метров, и этот закон соблюдался очень строго.
Некий Иоганн Монс, или Монсон, уроженец города Миндена в Вестфалии, немало поколесил по свету, прежде чем осесть в Москве. Его отец, авантюрист, называвший себя потомком знатного фламандского рода де ла Круа, поменял несколько европейских стран, считался золотых дел мастером, но потом оказался в Риге уже в качестве виноторговца. Оттуда в поисках лучшей жизни он с семьей перебрался в Московию. Иоганн к тому времени уже женился на Модесте, или Матильде (в Москве ее звали Матреной Ефимовной), Могерфляйш. Он продолжал дело отца — торговал вином и содержал остерию. Супруга его была, что называется, «женщиной с запросами». М. И. Семевский отмечал ее «вечное недовольство своим достатком, ненасытную алчность новых и новых благ, заискивание у разных новых лиц, умение найти себе покровителей».
Знакомство семьи с Францем Лефортом открыло перед Монсами новую перспективу.
Возможно, матушка Монс имела с любимцем царя короткую связь и пользовалась его поддержкой, чтобы поправить положение семьи, погрязшей в долгах. После смерти Иоганна кредиторы отобрали мельницу, хорошо еще, что дом с остерией остался за вдовой. Ей приписывали властность, хитрость и расчетливость, но женщине поневоле приходилось проявлять подобные качества, оставшись с четырьмя детьми на руках: дочерьми Модестой и Анной-Маргаритой и сыновьями Филимоном и Виллимом. Все дети (кроме Филимона, о котором практически нет сведений; возможно, он рано умер) сыграли большую роль в жизни и судьбе Петра.
Вскоре Лефорт обратил внимание на младшую дочь Матрены Ефимовны Анну и стал ее любовником. Мать не возражала. Напротив, она стремилась извлечь выгоду из красоты своих дочерей. Она прививала им хорошие манеры, справедливо полагая, что женственность только выигрывает от умения достойно себя вести. Но особенно много внимания заботливая мать уделяла обучению обольстительного обхождения с мужчинами и всем тем многочисленным приемам кокетства, которыми так хорошо владела сама. Многие историки называли ее не матерью, а сутенершей.
Неизвестно, какие чувства испытывала Анна к Лефорту. Надо полагать, красивый, ловкий, остроумный швейцарец, всегда любезный и нарядный, был ей приятен. Но надежд на брак не возникало — на девушке без имени не женятся. Кроме того, он был прочно женат на Елизавете Суге, дочери генерала Франца Буктовена, двоюродной сестре супруги другого любимца Петра, Патрика Гордона. А мечтой обеих девиц Монс было приличное замужество за состоятельным и добрым почтенным человеком. Желательно не очень старым, но чудеса случаются редко.
Может быть, желание угодить возлюбленной и пристроить ее старшую сестру Модесту побудило Лефорта привести в дом Монсов своего молодого друга — русского царя.
Петр всегда стремился к новому: знаниям, странам, лицам. Любознательность царя вошла в историю и действительно была одной из самых заметных черт его характера. Немецкая слобода явилась новым и интересным приключением. Он словно попал в иную страну, увидел других людей, не похожих на его неотесанных подданных. Аккуратные нарядные домики, ровные дорожки, розовые кусты под окнами — сколько раз описывали глубокое впечатление, произведенное на Петра европейским укладом жизни слободы. Для него там устраивались пиры и фейерверки, с ним беседовали о войне и политике, торговле и культуре.
Но как же сначала было неуютно в этом незнакомом месте молодому самодержцу! Ведь другой заметной чертой царя была характерная для плохо воспитанных людей чудовищная, почти болезненная застенчивость. Стесняясь, он становился угрюмым, еще более грубым и заносчивым. Какой шок он испытал, увидев не то что непокрытые головы иностранок, но голые руки, плечи, низкие декольте! И это были не блудницы, а честные замужние женщины! По прошествии многих лет, уже одержав славную победу под Полтавой, сделав Россию значительной силой в Европе, Петр так и не избавился от своей досадной стеснительности.
К. Валишевский, описывая пребывание императора во Франции, рассказывает, как тот не считался ни с титулами, ни с чьим-то старшинством, доводил до слез принцесс нарочитым пренебрежением, везде демонстрировал чувство превосходства и не проявлял никакой «учтивости» — исключительно «от робости и застенчивости», поскольку по мере привыкания к людям его недостаток вежливости сгладился. Принимая приглашения, переходя из дома в дом, «царь научился прекрасно держать себя даже с дамами».
Пока же Петр «держать себя с дамами» не умел. Вполне возможно, что в окружении пышных юбок, блестящих локонов, соблазнительных бюстов, круглых локотков и других невиданных прелестей он даже не сразу научился распознавать отдельные фигуры. Наверное, сначала, как всегда, он закрывал лицо руками, бормоча «Не Moiy смотреть», но скоро освоился. Иностранки произвели на него огромное впечатление. Модеста Монс проявила к нему благосклонность. Однако Петру этого было мало. Появились некая дочь ювелира Батгихера и пылкая Елена Фадермрехт, недурно знавшая по-русски. Ее имя сохранилось в истории благодаря письмам, которые она писала царю, когда тот отправился в военные похода, называя его «свет мой дорогой, мой обожаемый, чернобровенький, черноглазенький». Но увлечение иностранками не отбило у Петра охоту развлекаться с московскими служанками и блудными девками. Недаром лейб-медик Вильбуа говорил, что «в теле его величества сидит, должно быть, целый легион бесов сладострастия».
Царица была недовольна загулами мужа в Немецкой слободе. Общение с иностранцами, нехристями, еретиками и развратниками, вызывало у набожной Евдокии сильное раздражение, которое она не боялась высказывать мужу. В ответ он называл ее дурой, и все шло по-прежнему.
Мало-помалу в очаровательном венке кукуйских прелестниц Петр различил самый красивый цветок — Анну Монс. Она была его ровесницей и появилась на свет в одном с ним 1672 году. Правда, относительно года ее рождения существуют и иные мнения: не исключено, что она родилась на три года позже, в 1675 году. Мы никогда не узнаем, как она выглядела: ни одного изображения Анны не сохранилось. Авторы исторических романов изображают ее кто роскошной голубоглазой блондинкой со всем набором традиционных блондинистых прелестей: водопадом светлых волос, алебастровой кожей, нежно-розовым румянцем и слабо развитыми умственными способностями. Кто, наоборот, знойной брюнеткой с жгучими черными очами, пышными формами, сладострастными алыми устами и коварными замыслами.
Все-таки, наверное, Анна была черноволосой — этому женскому типу Петр оставался верен всю жизнь: ни разу его выбор не пал на женщину со светлыми волосами. Но в любом случае надо полагать, что девушка выгодно выделялась на общем фоне московских иностранок, раз такой искушенный ловелас, как Лефорт, избрал ее своей постоянной привязанностью. Остались обрывочные свидетельства того, что она «влюбляла в себя, сама того не желая», и что, увидев ее, невозможно было не полюбить.
Некоторые современные авторы утверждают, что Анна была куртизанкой, вывезенной Лефортом из-за границы специально для проведения влияния иностранной партии на царя, что она успешно и осуществила.
Многие историки называли ее образованной, умной и только потом уже — веселой, бойкой на язык. Но немало и таких, кто приписывал Анне мещанство, глупость, суеверность и жадность.
Зная предпочтения Петра, можно попытаться воссоздать ее нрав и характер. Вряд ли она отличалась избытком образованности — сам Петр этим не страдал и в женщинах ценил совсем другие качества. Наверняка он не любил и умных женщин: «мужемудрая» сестрица Софья Алексеевна со своим умом чуть было не лишила его короны, да и теперь в Новодевичьем представляла постоянную опасность. Но вряд ли умная Анна демонстрировала свой ум, понимая, что девушке-глупышке легче живется.
Анна знала, что красива и желанна, в силу этого держалась свободно, была живой и остроумной. Это очень импонировало болезненно застенчивому Петру. Скорее всего, девушка хорошо танцевала и пела — Матрена Ефимовна наверняка снабдила дочерей этим сильным оружием для улавливания мужских сердец. Артистические таланты не трогали царя, равнодушного ко всем проявлениям культуры, но вызывали восхищение окружающих. Этого не мог не заметить наблюдательный Петр. По-видимому, девушка хорошо усвоила уроки матери и демонстрировала любезность и хорошие манеры. Это делало ее особенно привлекательной. Но в то же время она могла иногда становиться этаким бесенком, с чертовщинкой, кружа слабые мужские головы и разбивая сердца.
Что касается суеверий, то в России в Петровскую эпоху они были широко распространены не только в низших слоях общества или в женской среде. Государственные мужи и суровые военачальники одинаково панически боялись сглаза или ворожбы. В арсенале борьбы с политическими или личными врагами присутствовали заговоренные травы, ядовитые коренья, наведение порчи. И напротив, для «присушивания» существовали особые обряды и наговоры, имелись проверенные специалисты.
Любимец нескольких царей Андрей Безобразов, заметив охлаждение к себе со стороны царя Алексея Михайловича, прибег к помощи колдунов. Про то проведали, Безобразова схватили, пытали, приговорили к смерти, но в последний момент заменили казнь пострижением и ссылкой.