За полтора-два года перед августом 1991 года в результате этапа наиболее интенсивной перестройки, когда ломалось все, что попадалось на пути, кризис экономики начал проявляться драматически.
Люди не знали подлинных причин надвигавшейся катастрофы, путей выхода из создавшегося положения, а сверху на их головы обрушивалась уничтожающая критика в адрес советской власти как виновницы происходящего, неспособной выправить положение в стране.
Но зрели и другие настроения. Люди стали разочаровываться в ходе и целях перестройки. Они хорошо помнили, что до 1985, даже до 1988 года в стране дела обстояли не так уж плохо. Полки в магазинах не были пустыми, продукты питания и промышленные товары стоили дешево. На зарплату 100–200 рублей можно было сносно прожить и, более того, обеспечить себя кое-чем впрок. Миллионы людей ежегодно отдыхали в южных краях. Трудящиеся Крайнего Севера позволяли себе проводить отпуск у Черного моря, и для них это было не так уж обременительно. Миллионы детей воспитывались в детских яслях и садах, летом выезжали в пионерские лагеря по льготным путевкам или вообще бесплатно.
Мучительно вставал вопрос: что же делать в этой ситуации? Как спасти Родину? Как уберечь ее от неизбежного хаоса, до которого оставалось всего полшага?
4 августа 1991 года Горбачев отправился отдыхать на юг, а страна вышла на финишную прямую к своему развалу.
Могу категорически сказать, что для уведомления об этом по линии КГБ СССР было использовано все: официальная информация, информационно-аналитические записки, мои личные разговоры с Горбачевым, прямые предупреждения о надвигающейся беде.
Горбачев как бы соглашался с выводами, сетовал на тяжелую ситуацию, крутил, вертел, словоблудничал, а в последнее время вообще перестал реагировать на тревожные разговоры, стал отделываться ничего не значащими фразами. Не хотелось в это верить, но было совершенно очевидно: президент СССР или бессилен, или не хочет предпринять реальные меры для спасения государства.
Я часто встречался с представителями советской общественности, с государственными деятелями, руководителями министерств, ведомств. Ко мне напрашивались с визитами общественно-политические деятели из зарубежных стран, по тому или иному поводу приезжавшие в нашу страну. Бесед было много, и все они носили настораживающий характер. Собеседники не скрывали своих тяжелых впечатлений о нашей ситуации, говорили о необходимости решительных действий для предотвращения окончательного разрушения государства.
Сотрудники органов госбезопасности также имели многочисленные встречи с представителями советской общественности и приносили такую же информацию. Стоило собраться на совещание в ЦК КПСС, в Кабинете министров, в Верховном Совете СССР или в Совете безопасности или на какую-либо рабочую встречу для обсуждения текущих вопросов, как речь неизменно заходила о критической ситуации в стране. Всем была очевидна неминуемость трагедии, никто не понимал бездействия Горбачева.
Никто не ждал ничего хорошего от предстоящего подписания нового Союзного договора.
После каждого разговора об обстановке в стране Горбачев, как правило, давал указания, поручения продолжать анализ ситуации, готовить на всякий случай соответствующие материалы, предложения. Не исключал возможности введения то ли президентского, то ли чрезвычайного положения в стране или отдельных ее регионах, использования жестких мер в экономике для предотвращения ее полного краха. Все чаще такие поручения он давал председателю Кабинета министров Павлову, министрам Язову, Пуго, мне, ответственным сотрудникам аппарата Президента СССР, руководителям ЦК КПСС. Все подготовленные материалы затем возвращались на доработку или с командой «ждать момента».
При каждом таком поручении Горбачев обычно говорил: «Поднимите старые материалы, актуализируйте их, подправьте с учетом происшедших изменений и будьте наготове». Правда, уже мало кто из нас верил в решимость и способность Горбачева отважиться на решительные меры. Одни списывали это на его характер, на нерешительность, другие приходили к тяжелому выводу, что целью его действий, всей политики являлся развал Советского Союза, смена общественного строя, раскол КПСС, дальнейшее проведение пагубного курса перестройки, полностью себя скомпрометировавшей. Но большинству было очевидно, что президент, лидер партии встал на путь обмана, политического двурушничества и ренегатства.
Перед своим последним отъездом на юг Горбачев поручил Язову, Пуго и мне еще раз проанализировать обстановку, посмотреть, в каком направлении может развиваться ситуация, и готовить меры на случай, если придется пойти на введение чрезвычайного положения.
Я понимал, что Горбачев боялся исключительно за себя, боялся, что с ним могут рассчитаться те, кому он когда-то, как он выразился, «насолил», имея в виду прежде всего Ельцина. В последнем разговоре со мной перед отъездом в отпуск он многозначительно заметил: «Надо смотреть в оба. Все может случиться. Если будет прямая угроза, то придется действовать».
5 или 6 августа 1991 года я встретился с Язовым, и мы во исполнение поручения Горбачева договорились изучить обстановку, подготовить предложения, полностью отдавая себе отчет в том, что ситуация ухудшается с каждым днем.
Было еще одно поручение Горбачева, связанное с нашим военным разведчиком, вокруг которого сложилась ситуация, грозившая нежелательными осложнениями в отношениях с одной западноевропейской страной; важно было принять предупредительные меры.
Тем временем продолжались рабочие контакты с Горбачевым. Ежедневно с ним связывались по телефону председатель Кабинета министров В.С. Павлов, председатель Верховного Совета СССР А.И. Лукьянов, министр обороны СССР Д.Т. Язов, руководитель аппарата президента В.И. Болдин, первый заместитель председателя Совета обороны О.Д. Бакланов, член политбюро, секретарь ЦК КПСС О.С. Шенин, осуществлявший во время отсутствия Горбачева руководство партией. Почти каждый день разговаривал по телефону с Горбачевым и я.
Все мы докладывали Горбачеву об ухудшении обстановки, о том, что ситуация выходит из-под контроля. Страна становится неуправляемой. Конечно, эти темы мало подходили для отдыха, они раздражали Горбачева, — другой реакции у него не было.
После опубликования Союзного договора брожение в обществе резко усилилось. Люди недоумевали, выражали явное несогласие с положениями, содержащимися в Союзном договоре. Они только сейчас стали понимать, что речь идет о кончине государства, но их реакция не могла вылиться в какие-то организационные формы и обрести необходимую силу, поскольку до подписания договора осталось всего несколько дней, из которых два приходилось на дни отдыха, субботу и воскресенье.
Не раз в те дни мне приходилось говорить по телефону с Язовым, Шениным, Павловым, Баклановым, Болдиным, другими товарищами; все полагали, что Горбачев вот-вот прервет отпуск, прилетит в Москву, вернется к рассмотрению Союзного договора и примет решение, которое позволило бы избежать беды. Но, к сожалению, этого не произошло.
В дни, предшествовавшие подписанию договора, Горбачев стал жаловаться на состояние здоровья, на радикулит, который якобы не позволял ему передвигаться и активно работать, говорил, что интенсивно лечится, поскольку 20 августа совсем близко. Все свидетельствовало о том, что он и мысли не допускал, чтобы как-то прервать нежелательный процесс и еще раз вернуться к Союзному договору. Было ясно — он взял курс на подписание договора и ни о чем другом не хотел слышать.
Горбачев никогда не признавал своих ошибок, ни в чем не раскаивался, на все смотрел через призму своего «я». Главным для него была карьера! Как-то один его давний сослуживец, близко знавший Горбачева многие годы, разоткровенничался со мной. Он заметил, что у Горбачева осталось мало совести. Но ведь совесть или есть, или ее вовсе нет. Так вот на мой взгляд, Горбачев совести лишен напрочь. Возможно, в данном случае мы имеем дело со своеобразной нравственной патологией. Но от этого никому не легче. Сейчас, когда результаты «деятельности» Горбачева оказались столь трагичны для нашего Отечества, а его роль в этом даже непосвященному очевидна, с него как с гуся вода. Всмотритесь в его глаза, посмотрите на его поведение, послушайте, что он глаголет, — ни тени раскаяния. Хотя кому его раскаяние сейчас нужно!
Когда я стал председателем КГБ, а затем членом Политбюро ЦК КПСС и у меня появилась возможность и необходимость чаще с ним общаться, поближе наблюдать его, мое в целом положительное отношение к нему стало быстро меняться в худшую сторону. Сначала вызывали недоумение его отдельные высказывания, шаги, потом становилось все более очевидным несоответствие между словами и делами. С одной стороны, говорил о преданности КПСС, чести быть ее членом, а с другой — всеми своими действиями наносил по ней один разрушительный удар за другим. Вдруг бросал: «Ничего с этой партией не сделаешь. С этим ЦК ничего не выйдет. Надо реформировать партию». Это не были слова, сказанные в пылу эмоционального накала. Это были пробные шары с намерением проверить реакцию людей, подготовить их к очередному роковому повороту.
Под лозунгом укрепления государственности он бил по плановым началам, централизации, разжигал местничество, националистические настроения, безудержно сносил союзные структуры, под корень рубил основы управления экономикой. Все это порождало в стране хаос, обусловливало стремительный рост социальной напряженности. Именно Горбачев своей политикой лишал Советский Союз всех его союзников и друзей, свел его роль как великой державы до уровня второразрядного государства, лишенного позиций, влияния и веса в мире, жалкого просителя кредитов.
Все больше и больше членов партии, советских людей начинали понимать, что надвигается большая беда, что страна идет к пропасти, но пороки внутрипартийной жизни, государственной системы делали их беззащитными перед лидером, оказавшимся не тем человеком, за кого он себя выдавал и кем он на поверку оказался. Беззащитность народа перед высшим руководителем! Не с этим ли мы сталкиваемся и сегодня?