Побывали в колхозе, на заводе, в университете и, как водится, в ЦК Компартии Латвии у тогдашнего первого секретаря ЦК, ныне покойного, Восса.
По рассказам и по всему, что удалось увидеть, республика жила полнокровной жизнью, в магазинах широкий ассортимент продуктов питания и промышленных товаров. Жаловались на трудности с продажей, на затоваривание. Теперь трудно поверить, но было и такое.
В один голос все говорили, что нет каких-то особых настораживающих проблем в отношениях между коренным и некоренным населением. Даже подчеркивали, что из Прибалтийских республик Латвия к Москве всех ближе, ее народ интернационален по духу и в силу исторических традиций: красные латыши принимали участие в охране Ленина, Кремля и т. д. Но, по словам Пуго, национальную проблему нельзя упускать из виду, нужно проявлять осторожность, внимательность, предупреждать появление или усиление моментов, могущих вызвать социальное обострение на почве национализма. Сам Пуго был интернационалистом, большим патриотом своей республики, пользовался уважением в народе и в руководящих кругах слыл серьезным, рассудительным человеком.
В 1984 году Пуго избрали первым секретарем ЦК Компартии Латвии. Это был верный выбор. На этой должности он пробыл до 1988 года. Возник вопрос об укреплении Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, и выбор пал на Пуго. Сыграли роль такие его качества, как принципиальность, честность, требовательность и вместе с тем чуткость к людям. На посту председателя Борис Карлович подтвердил эти свои качества.
В 1990 году Пуго назначается министром внутренних дел СССР. Кстати, при назначении учитывалась его принадлежность к национальным кадрам.
К тому времени национальные проблемы становились наиболее трудными, сложными, все острее заявляли о себе и прямо касались работы органов внутренних дел. В своей деятельности Пуго уделял большое внимание именно этим проблемам.
У меня было с ним немало разговоров о судьбе Союза, о положении в Прибалтике и, разумеется, о Латвии. Латвия беспокоила его и в личном плане — там его родные, домашний очаг, с ней он был связан тысячами нитей, там хотел провести остаток жизни.
Запомнился еще один момент. Недалеко от Риги сооружен внушительный памятный мемориал жертвам фашизма в годы Великой Отечественной войны. Достойный памятник тем, чья борьба и жизнь — в фундаменте нашей общей победы.
Пуго рассказал, что среди латышей высказывается мнение о сооружении памятника всем погибшим, независимо от того, по какую сторону баррикад они сражались и отдали жизнь. Пуго не исключал такого варианта воссоздания памяти всем погибшим в знак примирения и согласия. Мне эта идея показалась разумной.
В случае победы националистических, сепаратистских сил в Латвии Пуго не видел места для себя и многих на своей родной земле. Может быть, сооружение общего памятника и явилось бы вкладом в мир и согласие?
Шли дни. Каждый день одно и то же от подъема до отбоя. Неволя пронизывает все клеточки. Радиоточка да одна-две газеты — вот и весь источник информации. Узнать можно многое, однако объем информации — голодный паек по сравнению с тем, что несколько дней назад было в моем распоряжении. Счет ведется на недели, от бани до бани. Тюремные радости — лишняя газета, хороший матрац, второе одеяло, чудом полученная весточка от родных и друзей. Вот, пожалуй, и все. Иногда даже не знаешь, то ли радоваться им, то ли печалиться.
Среди сокамерников царит дух равноправия. В одночасье все становятся зэками, их объединяет одно горе, одинаковые условия, неизвестность судьбы, беспомощность каждого и всех вместе.
Здесь никто не спрашивает друг у друга о деле. Рассказывают сами, если сочтут нужным, слушают, но любопытство непозволительно, даже осуждается. Вот чего в изобилии, так это успокоительных слов, потому что каждое утешение, даже иллюзорная надежда — бальзам на рану. Человек действительно не может жить без веры. Любой из охраны — над тобой начальник. Следует немедленно исполнять любое указание.
Как-то сокамерник попросил охрану изменить очередность бани и прогулки, пояснив при этом, что, как он думает, так будет удобнее. Дежурный не без юмора ответил: «В тюрьме не надо думать, тут думают за вас. Сидите спокойно».
Ежедневные прогулки поначалу воспринимаются как нечто полезное и приятное, ждешь приглашения. Но очень скоро они становятся обузой, и многие, за исключением достаточно уже насидевшихся, стараются уклониться от них. Часовая прогулка позволяет физически размяться, но усугубляет постоянное неприятное ощущение: ни на минуту не отключаешься от тюрьмы, неволю чувствуешь еще острее. Подумать над чем-то не удается. Мозг не сосредоточивается, тем более что по этому маленькому бетонному пятачку мечутся в ходьбе кроме тебя еще три-четыре человека. И здесь — под постоянным надзором. С громким железным скрипом захлопывается за тобой массивная дверь, но не останешься наедине с собой — смотровое отверстие напоминает, что за тобой ведется постоянное наблюдение.
Вызов на допрос — событие и для тебя, и для сокамерников. Последние провожают тебя, словно на бой, желают успеха, дают советы, ждут возвращения, чтобы услышать хоть что-то новенькое. Оценят твой вид: хорошо или плохо выглядишь, каково настроение; по сути же дела — никогда ни одного вопроса. Расскажут о своем опыте общения со следователями и адвокатом.
При вызове на допрос — тщательный личный обыск и осмотр бумаг, с которыми ты направляешься к следователю или адвокату. Что же, к этому заключенный относится с пониманием, нет, не с пониманием, а как к чему-то неизбежному.
У подследственного, в отношении которого мерой пресечения избрано содержание под стражей, по ходу следствия есть несколько особо значимых моментов, играющих в его деле ключевую роль. По крайней мере, эти моменты говорят о многом, приоткрывают результаты следствия, его планы, позволяют подследственному оценить свое положение.
Одним из таких моментов в уголовном процессе является предъявление постановления о привлечении в качестве обвиняемого.
Первый раз обвинение было предъявлено мне 31 августа 1991 года. Постановление подписал заместитель Генерального прокурора РСФСР Лисов. Статья 64, пункт «а» УК РСФСР — измена Родине. Постановление с большими заявками относительно «преступных» действий, которые в нем обозначены и которые, как можно полагать, следствие собирается доказывать. Тут и захват власти, и корыстные мотивы, ущерб безопасности и обороноспособности страны, и ликвидация властных структур. И тем не менее чувствовалось, что обвинение сугубо прикидочное, предварительное, серьезной доказательной базы у следствия нет.
Как юрист по образованию, сам находившийся в прошлом, в начале своей трудовой деятельности, на прокурорской работе, я думал над замыслом составителей первого постановления о привлечении меня в качестве обвиняемого.
Следствие, хотя я, конечно, понимал, что дело не в нем, пошло по максимуму и включило в обвинение позиции, которые, как мыслилось режиссером будущего процесса, могли образовать состав преступления в виде измены Родине, якобы совершенного мною и другими. Исходя из этого в постановление включили все мыслимое и немыслимое.
С самого начала была также очевидной полная нестыковка между составом преступления, предусмотренного 64-й статьей, и действиями, совершенными лицами, привлеченными по делу ГКЧП. Напрочь отсутствовала субъективная сторона — умысел совершить измену Родине; много несуразного было с объектом преступления — на что же мы покушались?
В связи с этим стоит рассказать о том, как к этому выводу пришло само следствие. В декабре 1991 года, за день-другой до предъявления второго по счету обвинения, дежурный по коридору через окошко передает мне в камеру бумагу, на которой после ознакомления просит расписаться. Это было короткое письмо из Генеральной прокуратуры России, адресованное всем проходящим по делу ГКЧП лицам. В нем сообщалось, что Генеральная прокуратура приняла решение о прекращении уголовного дела по факту измены Родине, то есть по статье 64 пункт «а» УК РСФСР. Основание — отсутствие состава преступления, которое бы квалифицировалось как измена Родине.
Решение и сама бумага были весьма странными, но одно было ясно — следствие пришло к выводу, что измены Родине обвиняемые по делу ГКЧП не совершали. Тогда что же остается? В очередном постановлении о привлечении меня к уголовной ответственности в качестве обвиняемого от 13 декабря 1991 года остался, таким образом, заговор с целью захвата власти. Статья та же, а обвинение другое.
Для того чтобы понять, что никакой измены Родине и в помине не было, следствию потребовалось четыре месяца!
Итак, новое обвинение гласит, что я совместно с группой лиц организовал и осуществил заговор с целью захвата власти, то есть совершил преступление, предусмотренное статьей 1 Закона СССР «Об уголовной ответственности за государственное преступление» (статья 64, пункт «а» УК РСФСР).
По смыслу статьи эта формула тоже предусматривает сотрудничество с иностранным государством, но на это следователи просто закрывали глаза. По их словам, ничего более близкого в уголовных статьях к тому, что содеяно привлеченными по делу ГКЧП лицами, якобы нет.
Таким образом, Генеральная прокуратура под предлогом несовершенства законодательства пошла на приблизительную квалификацию, допустив тем самым полный разлад с правом! Вот только интересно, при чем тут обвиняемые?!
Вскоре после начала общения с адвокатами у меня сложилось впечатление, что с ними мне повезло. Со временем это мнение только усилилось. Старший из них — Юрий Павлович Иванов, второй — Юрий Сергеевич Пилипенко. Оба знающие, энергичные. Первому в 1991 году было 47 лет, второму — 32 года.
Иванов — личность во многих отношениях колоритная. Блистает умом, знаниями, логичность мышления — близкая к совершенству. Принципиальность и в малом, и в большом. Есть твердая жизненная позиция. Поначалу у меня не сложилось о нем какого-то четкого представления, да и не в моих правилах судить о человеке по первому знакомству. В ходе нескольких встреч я узнал, что он не коммунист, в партии никогда не состоял. В идейно-политическом плане мы с ним придерживались различных точек зрения, не все ему было ясно в выступлении Государственного комитета по чрезвычайному положению. К Комитету госбезопасности Иванов относился неоднозначно.