К ноябрьским праздникам 1991 года я с огромным удовлетворением отметил, что наши позиции сблизились практически по всем параметрам, чему в значительной мере помогала динамика развития обстановки в стране — она все более ухудшалась, социальное напряжение росло, государство приближалось к своему краху.
Иванов — большой, сознательный и страстный патриот Родины. Его отец был адмиралом, верно и доблестно служил Отечеству, Юрий Павлович в нем души не чаял.
Короче говоря, я ему поверил. И не потому, что не было другого выхода, а потому, что увидел в нем единомышленника, а он поверил в меня и проникся ко мне добрыми чувствами.
В 1993 году Коммунистическая партия Российской Федерации пригласила Иванова в качестве беспартийного для участия в выборах в Государственную думу по партийному списку. Он согласился и был избран. Перед ним открылось новое поприще — работа в Государственной думе.
В 1995 году Юрий Павлович вновь избирается в Думу.
Иванов, насколько я знаю, очень хотел выступить на нашем судебном процессе с защитительной речью. Однако по известным причинам до речи дело не дошло. Как профессионал, он, видимо, сожалел об этом, но как человек, ставший мне близким товарищем, отнесся к этому с удовлетворением и чувством исполненного долга.
У второго адвоката — Пилипенко — не было такой большой практики, как у Иванова. Иванов пригласил его, поскольку объем работы был значительным и ему требовался помощник.
Мы сходились с Пилипенко медленнее, чем с Ивановым. Он дольше приглядывался ко мне, поначалу не шел на разговоры на крупные политические темы. Мягко, но решительно давал понять, что во взглядах на многие политические проблемы у нас с ним разные точки зрения. Я не пытался его в чем-то переубеждать и полагал, что за меня это сделает жизнь. Она перековала даже некоторых рьяных «демократов», которые в свое время забрались на Олимп власти и думали, что никогда с него не сойдут. Но решились сойти, поняв, что к чему. Правда, для такого шага кроме способностей требуются честь, совесть и чувство справедливости. И те, кто этими качествами обладает, вернулись или со временем вернутся на путь праведный. Что касается заблуждений и ошибок прошлого, что же — с каждым бывает.
Пилипенко глубоко изучал дело, точно улавливал все, что может нам повредить, и очень скоро понял, что моя защита может успешно строиться только на принципиальной основе. Для меня это было очень важно, из этого мы исходили, когда вели разговоры о концепции защиты, а главное — о предъявлении политического счета тем, кто разрушил Союз и довел страну до столь плачевного состояния.
Пилипенко быстро пришел к выводу о бесперспективности обвинения, считая, что судебное разбирательство неизбежно причинит немало неприятностей властям, поскольку вскроет их неприглядную роль в развале государства, а это — самое крупное противоправное деяние.
Я дал письменные показания по существу предъявленного обвинения, обстоятельно изложил мотивацию своего участия в августовских событиях. Считаю нужным воспроизвести свои показания по отдельным позициям, тем более что в прессе был целый поток негативных публикаций в мой адрес в связи с делом ГКЧП.
В тяжелое для страны время, писал я в своих показаниях, у группы лиц созрело решение выступить с тем, чтобы изменить положение дел, остановить кризисное развитие обстановки в стране. Дело не в том, что я, как председатель КГБ, пошел на это из-за того, что разделил их взгляды и озабоченность. Со всеми участниками отношения у меня были обычными, служебными. Некоторых я знал мало, а со Стародубцевым вообще не был знаком. Конечно, какие-то договоренности играли свою роль, однако главное в другом.
Благодаря своему служебному положению я располагал обширной информацией об обстановке в стране, анализом перспектив ее развития. Информация поступала от наших отечественных источников, было немало важных, достаточно глубоких аналитических материалов, которые направлялись в КГБ советскими научно-исследовательскими институтами.
Поступали представляющие большой интерес зарубежные материалы, продолжал я. Ценность последних в том, что они готовились не для нас, а в первую очередь для внутреннего использования, для руководителей тех или иных стран. Из всего этого потока информации следовало, что Советский Союз в самое ближайшее время ожидают трагические события, тяжелейшие потрясения: развал страны, падение промышленного и сельскохозяйственного производства, опасное снижение жизненного уровня, нехватка продуктов питания, а в целых регионах страны просто полуголодное существование значительных масс населения.
Отношение сокамерников к событиям в стране и мире было самое заинтересованное. Суждения откровенные, никакой дипломатии. Друг перед другом никто не подхалимничал, да и к критическим замечаниям относился правильно, не обижался. У каждого был свой рецепт выхода из кризиса. Надо отметить, что в этих суждениях было много объективного, принципиального.
27 ноября 1991 года произошел такой случай. По радио шла передача о Ленине, приводились добрые высказывания о нем. Говорили в основном простые люди. Слова были какие-то проникновенные, теплые.
Один из сокамерников, подчеркивавший свою принадлежность в прошлом к элитной среде (доктор наук), остро среагировал на положительные высказывания о Ленине, к которому относился резко отрицательно, не жалел соответствующих эпитетов. Перешел на действительность, стал ругать советскую власть, всю ее историю. И вдруг раздался голос другого сокамерника: «Слушай, не плюй в колодец, из которого ты пил воду все свои 53 года».
Сказавший это считался «мафиози», в прошлом был неоднократно судим, находился в заключении по делу, которое он сам считал тяжелым. Но чего у него не отнимешь, так это природный ум, смекалку и житейскую справедливость.
Камера для заключенных — целый мир! В ней проходит тюремная несвободная жизнь — переживания, думы — неотступные и тяжелые. Мысленное общение, диалоги с родными, друзьями и, далеко не самое легкое, с самим собой.
В четырех мрачных стенах еще и еще раз прокручивается долгая или короткая жизнь. С тюремных позиций в деталях воссоздаются жизненные эпизоды, явственно видишь, где ты совершил неверный шаг, и даже удивляешься тому, как могло такое случиться, ведь ясно, что шаг этот не был всесторонне и глубоко продуманным. Думаешь, не сон ли это? Но смотришь вокруг, и перед глазами — те же стены, и они возвращают тебя в мрачный, но реальный на сегодня мир. Проблеск иллюзорной маленькой надежды на что-то благополучное быстро исчезает, и опять — черная действительность.
Если когда-нибудь эти строки увидят свет и с ними ознакомится широкий читатель, на что у меня смутная надежда, то может возникнуть вопрос: «Но разве автор не знал многое из того, о чем пишет? Ведь он должен был бы знать об этом по долгу службы».
Трудный вопрос, но правомерный. На посту председателя Комитета госбезопасности я работал недолго, около трех лет, срок не такой уж большой для того, чтобы разобраться во всех сторонах деятельности большого ведомства, но не хочу искать себе оправданий, просто все дело в том, что до сих пор на всю судебную систему, включая содержание под стражей в местах лишения свободы, я смотрел исключительно сквозь служебную призму, как говорится, с одной колокольни. Сейчас к этому добавился чисто личный аспект.
23 декабря 1991 года все радиостанции передали сообщение, которое удивило меня больше, чем что-либо другое в то время: против Бакатина возбуждено уголовное дело по обвинению в измене Родине! Да ведь это же статья 64 УК РСФСР, то есть «моя» статья! Сообщение передавалось многократно.
Несколько дней назад радио, печать поведали миру историю, уникальную по своему содержанию, исполнению и даже по тому, каким путем о ней стало известно миру.
5 декабря 1991 года Бакатин, будучи председателем КГБ СССР, передал американскому послу Роберту Страусу материалы о внедрении техники для съема информации в недавно построенное здание американского посольства США в Москве. Вместе с материалами были переданы образцы специальной техники.
Мне известно, что Комитет госбезопасности в свое время действительно занимался этой проблемой. Были там и новинки, составлявшие тогда вершину наших фундаментальных научно-технических исследований, аналогов которым не знал мир.
Судя по сообщениям, Бакатин передал американцам эти материалы конфиденциально, но посол объявил об этом в одном из своих заявлений для печати. При этом Страус отметил экстравагантность шага советской стороны и не скрыл своего крайнего удивления по этому поводу. Примечателен еще один аспект американской реакции: они выразили сомнение, а все ли им передано, возможно, кое-что все же оставили, и это обеспечит российским спецслужбам съем информации.
По российской официальной версии, в основе жеста Бакатина лежало желание предотвратить снос здания американского посольства и тем самым сэкономить до 300 миллионов долларов. Таким образом американцы, по мысли инициаторов этой затеи, как бы вознаграждались за оказываемую нам помощь.
В отечественной печати появилось довольно много публикаций по этому чрезвычайному происшествию, и ни одна из них не поддержала шага Бакатина.
В органах КГБ, как писала пресса, возмущение сотрудников вылилось в открытый протест. Он был направлен против Бакатина, его политики и действий. Оно и понятно: ущерб многоплановый — политический, экономический, оперативный, морально-психологический. Беспокойство оперативного состава имело еще одну сторону: где предел, как далеко новое руководство КГБ может зайти в своей «откровенности» со спецслужбами других стран.
Бакатин ссылался на согласие, полученное им «наверху». Но ведь дело в разумности данного решения, не говоря уже о том, что подобный шаг никого не освобождает от ответственности. И хочется надеяться, что когда-нибудь Бакатин и те, кто санкционировал это предательство, за него ответят!
В этот же день 23 декабря 1991 года было передано сообщение об интервью Горбачева американской газете. В ближайшие дни, судя по его словам, он подает в отставку, но из политики уходить не намерен. Оценил как интересные сделанные ему предложения о работе в ряде университетов США, Германии, Японии, Франции, отметил, что мог бы совмещать продолжение политической деятельности с чтением лекций за границей.