Разительно контрастировала манера ведения заседаний Кабинета министров Горбачевым и Павловым. Выступления Горбачева отличались аморфностью, неопределенностью, вилянием, неточностью в изложении своей позиции и фактической ситуации в стране. Выступления же Павлова были содержательными, компетентными, логичными, нередко концептуальными, с предложениями конкретных мер по выводу из кризиса. Сравнения были явно не в пользу Горбачева, что раздражало последнего, особенно если иметь в виду его самолюбие.
Весной 1991 года началась новая серия забастовок шахтеров. Прекращение добычи угля, задержки его поставок потребителям отрицательно сказывались на работе многих отраслей промышленности. Появились ощутимые трудности в энергетической области.
Требования шахтеров были непомерными, предлагаемое ими повышение заработной платы было непосильным для государства. Кроме того, оно немедленно вело к разрыву в уровне материального обеспечения шахтеров и других категорий рабочих, что, бесспорно, в недалеком будущем должно было инициировать выступления остальных категорий, занятых в промышленности, не говоря уже о бюджетных.
В этих условиях позиция Павлова была правильной: с одной стороны, вести переговоры с шахтерами, доказывать им неприемлемость требований, идти на частичное удовлетворение этих требований в разумных пределах, с другой — давать отпор демагогии, популизму и показывать народу с помощью средств массовой информации, куда мы придем, если встанем на путь полного удовлетворения подобных требований.
В случае с шахтерами Павлов, прекрасно отдавая отчет в том, что за этим последует, пытался придерживаться решительных взглядов, предупреждал, иногда даже нервничал, что вообще-то ему не присуще, однако, будучи какое-то время в плену иллюзий относительно позиции президента, сдерживал себя в надежде, что рано или поздно Горбачев поймет ситуацию и займет оптимальную позицию применительно к сложившимся условиям.
В марте 1991 года в Москве состоялась своеобразная «проба мускулов». Организаторы так называемого демократического движения решили провести демонстрацию силы. Лозунги, объявленные заранее, — «На Кремль», «Долой президента», «Долой правительство» — характеризовали намерения не каких-то отдельных лиц, а всего движения в целом. Создавалась опасная обстановка.
В этих условиях в целях предотвращения нежелательных эксцессов было решено принять необходимые меры, в том числе и силового порядка. Как всегда, Горбачев, дав согласие на это, ушел в сторону, и все необходимые меры пришлось взять на себя Павлову.
Было принято соответствующее решение правительства, к Кремлю подтянуты воинские подразделения. Оппозиции показали, что она встретится с силой, если вздумает пойти на Кремль. Этого было достаточно для того, чтобы в Москве не был нарушен порядок. Оппозиция не решилась пойти на экстремистские действия и отступила.
Но через несколько дней демократическая пресса обрушила град критики в адрес правительства за приведение в готовность отдельных воинских частей и возможность, в случае необходимости, их задействования. Павлов не дрогнул, а Горбачев стал оправдываться, высказывать сожаление по поводу этих мер. «Слушайте, зачем нам нужна демонстрация силы? Надо договариваться», — настаивал он на заседании в Кремле. Но ведь если бы правительство в тот момент бездействовало, трудно сказать, как сложилась бы ситуация и какой бы оборот приняло развитие событий в Москве.
А тем временем, вследствие сокращения производства в промышленности и в сельском хозяйстве, пошли в ход остатки золотого запаса страны. В поисках выхода из создавшегося положения Павлов принимал меры к получению зарубежных кредитов для закупок продовольствия и крайне необходимых промышленных товаров.
В частности, была предпринята попытка приобрести оборудование для нефтяной промышленности и на этой базе обеспечить, по крайней мере, если не подъем ее, то хотя бы сохранение добычи нефти на уровне 1990 года. Кое-какие кредиты Советский Союз получил, но они не спасали положение, давали лишь небольшую, временную передышку.
А что дальше? А дальше, при последующем падении промышленного и сельскохозяйственного производства никакие кредиты нас уже не спасли бы. Нужны были радикальные, прежде всего политические и экономические, меры, которые могли бы задействовать собственный потенциал и со временем создать здоровую основу для выправления экономики.
Так, шаг за шагом к лету 1991 года создалась ситуация, когда хаос и кризис в стране усиливались, углублялись, расширялись, а Горбачев, будучи облеченным огромной законодательной и исполнительной властью, не шел ни на какие меры, позволившие бы затормозить эти негативные процессы. Он был целиком и полностью поглощен проектом нового Союзного договора и увлек в эту область бесплодных ожиданий всю центральную власть.
Для всех, как с той, так и с другой стороны, было абсолютно ясно, что новый проект договора, разрушая Союз, ничего конструктивного взамен не предлагает. Если он будет подписан, то гибель Союза неотвратима. Чтобы попытаться спасти положение, требовались иные подходы.
Эти мысли витали в воздухе, они были очевидны для всех. Нужно было неординарное решение.
К августу 1991 года мы подошли с проектом Союзного договора, противоречащим и Конституции СССР, и итогам референдума о Союзе. Есть смысл поподробнее остановиться на проблеме Союза — теперь уже бывшего. Можно и нужно было поступиться многим — отказаться от жесткой централизации и всеобъемлющего планирования, однопартийной системы, предоставить реальные права и полномочия союзным республикам, решительно изменить соотношение властных, управленческих прерогатив между центром и местами, пойти на радикальные изменения в социально-политическом строе, в частности сделать крен в сторону рыночных отношений, предоставить право на жизнь всем формам собственности, осуществить в строго определенных рамках приватизацию и многое другое. Главный исторический итог развития нашего тысячелетнего Отечества — Союз, единое государство, подлежал сохранению во что бы то ни стало.
К сожалению, несчастье, обрушившееся на нашу страну, прошло весь путь до трагического финала и завершилось развалом совсем недавно мощного союза народов, проживавших на территории Советского государства.
Просматриваются разные точки зрения на распад Союза. Есть такие, кто однозначно одобряет подобный конец, считая, что покончено с империей угнетения, социальной и исторической несправедливостью, политическим диктатом, источником тоталитаризма. Таких меньшая часть. Другие исходят из того, что развал Союза — всего лишь этап на пути обновления союзной федерации, пройдет время, и Союз будет воссоздан еще более могучим, чем прежде. Думающих так оптимистов немного, большинство людей спустились с небес на грешную землю и стали реалистами.
За 70-летнюю историю Советского государства, да и в предшествующие периоды, все его районы и отдельные территории настолько переплелись между собой, срослись всевозможными нитями, что для них деление по национальному признаку стало противоестественным делом.
Для предотвращения нежелательного, губительного для Союза развития нам не хватало не так уж много — политической воли, терпимости, последовательности, принципиальности, короче говоря, четкой линии.
Конечно, со временем историки, будущие политики во многом разберутся, сделают соответствующие выводы. Грядущие поколения наверняка окажутся умнее и рациональнее и, возможно, поразятся, как мы легко позволили развалить Союз. Но к сожалению, Союз будет, несомненно, труднее воссоздать, чем развалить.
У руководства не хватило решимости опереться на мнение большинства советских людей, а у горбачевцев не было и желания! Возникает безответный вопрос: почему не выполнена воля большинства народов, высказанная на общесоюзном референдуме?
До самого последнего времени в России вообще не возникало вопроса о Союзе, единстве, территориальной целостности самой России, межнациональных границ в ее рамках. Идеи суверенитета, независимости, возможность самостоятельного развития России возникли не в глубине души народной, а были привнесены сверху, навязаны насильно.
Правда, Россия не была первопроходцем, она следовала за некоторыми другими союзными республиками, открывавшими «парад суверенитетов». Однако сила воздействия российского примера ни с чем не сравнима. Мало кто предполагал, что за разрушением союзной федерации последует кризис, развал федерации России.
Российской политике никогда в принципе не был свойствен геноцид. Не подходит это теперь и для нас. Следовательно, путь — в поиске решения, удовлетворяющего интересы всех групп населения, проживающих в одной местности. Одинаковые возможности и полное исключение дискриминации, экстремизма в словах и действиях.
Определение границ исключительно по национально-этническому принципу таит в себе много опасностей, но как сделать, чтобы это поняли и согласились с этим стороны, противостоящие друг другу? Вполне возможно, что в Советском Союзе не был найден оптимальный вариант решения национального вопроса по форме и существу, и нам еще предстоит сделать это.
Мне представляется единственно верное решение — это одинаковые гарантированные права для человека любой национальности, где бы он ни проживал. Человек — высшая ценность. Никакие национально-территориальные образования не могут служить источником ущемления личности.
Число самостоятельных национальных государств будет, надо полагать, расти, словно снежный ком. Подобный факт развития был просчитан американцами еще в 1989 году. По их прогнозам, пик распада или ослабления Союза и России, в частности, приходился где-то на рубеж нынешнего и следующего веков. Реальность внесла существенные коррективы в их расчеты. В Советском Союзе никто из политиков или ученых подобных прогнозов не делал: все внимание сосредоточивалось на критике, пересмотре, разрушении.
Комитет государственной безопасности бил тревогу. Он направил руководству страны не одну тревожную информацию по национальной проблеме. Ни одна из них не стала, к сожалению, предметом специального глубокого разбирательства.