Среди них практически не было случаев измены или коррупции, в своей повседневной работе и в ходе боевых операций сотрудники афганских органов госбезопасности проявляли образцы мужества и героизма, демонстрировали высокий профессионализм. На их счету предотвращение многочисленных терактов, диверсионных операций, попыток агентурного проникновения в госаппарат, армию. Они проводили огромную работу в племенах, среди полевых командиров, помогали обеспечивать безопасность советских людей, находившихся в Афганистане.
Неплохие позиции сотрудники МГБ приобрели в зарубежных афганских организациях, проводивших враждебную кабульскому режиму деятельность.
Кадры для афганских органов безопасности готовились с нашей помощью как в Кабуле, так и в Советском Союзе — в Москве и других городах, на краткосрочных курсах продолжительностью по 2–6 месяцев, а также в специальных учебных заведениях, в том числе высших, с более длительным сроком обучения — до 2 лет.
За 10 лет, с 1980 по 1989 год, такую подготовку прошли в общей сложности около 30 тысяч человек — сотрудников органов госбезопасности и военнослужащих МГБ. Афганские слушатели, получившие у нас соответствующее образование, как правило, в последующем оправдывали оказанное им доверие.
Огромная работа проводилась советскими чекистами с помощью наших афганских коллег по вызволению попавших в плен советских и афганских военнослужащих. Об одном случае хочу рассказать и приоткрыть некоторые детали, о которых, пожалуй, мало кто знает.
4 августа 1988 года советский летчик полковник А. В. Руцкой был сбит ракетой, выпущенной с истребителя пакистанских ВВС, когда он совершал патрульный полет в воздушном пространстве Афганистана вблизи границы с Пакистаном. В результате прямого попадания самолет потерял управление, и Руцкой катапультировался. Ветром летчика отнесло в пределы пакистанской территории, на которой он и приземлился.
Правда, граница там довольно условная и с уверенностью утверждать, что это была земля Пакистана, нельзя.
Ушибы, ранение руки и вообще вся ситуация не сломила воли этого человека, он не потерял самообладания и приготовился к встрече с теми, кто попытался бы его захватить. Пять суток, отстреливаясь, уходил от преследования, получил еще одно ранение. На шестые сутки был схвачен. «В плену также вел себя мужественно — говорю это объективно, отдавая должное Руцкому, несмотря на то что годы спустя судьба поставила нас с ним по разные стороны баррикад и именно он руководил моим арестом.
В Москве узнали о случившемся спустя 4–5 часов. Пропажа самолета, да еще пилотировавшегося летчиком довольно высокого звания, — событие серьезное. Ясно было, что с самолетом что-то произошло и нужно срочно выяснять судьбу пилота: душманы в таких случаях были скоры на расправу.
Прежде всего необходимо было узнать, жив ли Руцкой. Первое Главное управление КГБ вместе с Главным разведывательным управлением Генштаба немедленно подключилось к розыску пропавшего летчика.
Вскоре по радиоперехвату прошло сообщение о том, что над территорией Пакистана был сбит советский самолет (по другим сообщениям проходило, что самолет потерпел катастрофу) и что летчик погиб. Не верить этим сообщениям у нас оснований не было, но мы все же продолжали поиски, хорошо осознавая, что если пилот уцелел, то его жизни угрожает серьезная опасность.
Кстати, такого подхода и Москва, и командование наших войск в Афганистане придерживались всегда, не только в случае с Руцким, история с которым не является исключением. Я могу привести множество других подобных примеров, когда боролись за наших людей, попавших в беду, до самого конца. Говорю это потому, что лично мне глубоко оскорбительны утверждения о том, что советская сторона якобы относилась к попавшим в плен воинам как к потенциальным предателям и даже предпринимала попытки их физического устранения. К сожалению, подобные инсинуации иногда подхватывались и весьма авторитетными людьми, как это имело место, например, в случае с Андреем Дмитриевичем Сахаровым.
Итак, несмотря на первые неутешительные сообщения, мы продолжали активную работу. Для начала была инспирирована передача в эфир информации о том, что советская сторона располагает достоверными данными о судьбе летчика, который удачно катапультировался и остался в живых. Вся ответственность за его судьбу ложится теперь на пакистанскую сторону.
Попутно для выяснения истинного положения были задействованы все каналы нашей разведки. По линии ПГУ мы обратились к афганской стороне с просьбой предпринять все возможные шаги через ее контакты в пуштунских племенах, населявших район предполагаемого падения самолета.
Начали действовать также по оперативным каналам Комитета госбезопасности СССР и министерства государственной безопасности Афганистана в Исламабаде, Карачи и Пешаваре. Обратились и к нашим индийским партнерам с просьбой оказать содействие в выяснении судьбы летчика и в случае, если он жив, помочь в его вызволении.
По линии МИД СССР был предпринят официальный демарш перед пакистанскими властями с требованием немедленного возвращения пилота.
Тем временем в Москве воцарилось тревожное ожидание: всех волновал вопрос, жив летчик или погиб. И вот вскоре после начала операции одновременно получили обнадеживающую весть сразу из двух источников — по линии ПГУ из Исламабада и от афганских друзей в Пешаваре.
В эфир тотчас же полетело еще одно организованное нами сообщение о том, что советский пилот находится в руках военного формирования одного из племен. Как потом выяснилось, небесполезными оказались и наши контакты с резидентурой ЦРУ в Карачи, в ходе которых наряду с предупреждением об ответственности американской стороны за судьбу Руцкого мы попросили оказать содействие в его освобождении и возвращении в Союз.
Во всей этой истории нам очень помог вождь одного пуштунского племени, находившегося в Пакистане. Мы связались с ним через афганских друзей сразу же после поступления информации об исчезновении самолета Руцкого. Именно этот человек по нашей просьбе вступил в переговоры с вождем того племени, на территории которого находился Руцкой. В итоге вопрос разрешился как нельзя лучше — через полтора месяца летчик был освобожден и возвращен советской стороне.
За проявленную солидарность и братскую помощь не сколько сотрудников афганских органов безопасности были удостоены орденов, а труды вождя пуштунского племени, который принимал непосредственное участие в вызволении Руцкого, были щедро вознаграждены.
К сожалению, не все подобные операции заканчивались так успешно. Были и тяжелые неудачи, но могу сказать одно: мы никогда не оставляли людей в беде, всегда действовали по морскому закону, согласно которому поиски потерпевших бедствие прекращаются, лишь когда уже не остается ни одного шанса на их спасение.
С главными действующими лицами этой истории, имен которых я, по понятным соображениям, привести пока не могу, жизнь и до этого, и впоследствии сталкивала меня не раз. Так, например, с упомянутым выше вождем пуштунского племени я познакомился задолго до описываемых событий. В один из моих многочисленных приездов в Кабул афганские друзья организовали мне личную встречу с ним. Хорошо запомнилась наша многочасовая беседа и сам этот человек, дипломатическому искусству которого во многом обязан своей жизнью Александр Владимирович Руцкой.
Вождю, когда мы с ним познакомились, было всего лет сорок пять, хотя выглядел он гораздо старше. На встречу он пришел в традиционной пуштунской одежде. Каждая деталь одеяния что-то означала: род, местность, религиозную и племенную принадлежность, миролюбие или воинственность, вид землепашества, семейное положение и еще многое другое.
Оказалось, что у моего собеседника четыре жены и шестнадцать детей. Один из его сыновей учился в Германии, другой — в Карачи, а третьего, кстати сказать, в конце нашей беседы вождь попросил устроить на учебу в Советский Союз (я обещал помочь и, разумеется, сдержал свое слово).
Племя у нашего знакомого вождя небольшое — девять тысяч человек, но родственников, как он выразился, и того меньше, всего около шести тысяч (а это весьма важный показатель — чем больше родни, тем надежнее племя). В племени сохранились старинные обряды и обычаи, в нем царит строгий порядок и военная дисциплина. Все до одного мужчины и даже часть женщин находятся под ружьем.
Посвящение юношей в воины — один из самых торжественных ритуалов.
Женщины находятся в полном подчинении у мужчин, но в то же время свято оберегается и их честь. Так, если мужчина покушается на достоинство женщины племени, то он подвергается «строгой каре».
На мой вопрос, в чем заключается эта кара, вождь пояснил: «Если посторонний мужчина бросил плотский взгляд на женщину, то он уже не жилец на этом свете!»
На протяжении всей беседы собеседник усиленно приглашал посетить его племя. «Вы узнаете, насколько теплым, и дружеским является пуштунское гостеприимство», — повторял он.
На наше шутливое замечание о том, что мы опасаемся кары, если не удержимся от соблазна посмотреть на славящихся своей красотой пуштунских женщин, вождь торжественно заверил, что для советских друзей будет сделано исключение.
Была и еще одна, мало кому известная сторона совместной деятельности советских и афганских спецслужб. Корни ее уходят в далекое прошлое, к традициям ЧК времен Ф. Э. Дзержинского. Речь идет о детях-сиротах и беспризорниках, искалеченные судьбы которых становятся едва ли не самыми тяжкими последствиями любой войны.
По инициативе Комитета госбезопасности СССР при активном участии министерства госбезопасности Афганистана была проведена большая работа по организации среднеобразовательных интернатов в Советском Союзе и отбору в них афганских детей-сирот, родители которых погибли в борьбе за народную власть. Таким образом, на учебу в Союз только в 1984–1985 годах было направлено 2 тысячи афганских ребят. После окончания интерната им предоставлялась возможность продолжить учебу в высших учебных заведениях, с тем чтобы они вернулись в Афганистан хорошо подготовленными к новой жизни специалистами.