– Так, – Кинт вернул нож за голенище сапога, – если еще кто сунется, вязать и в кладовую, потом будем разбираться, а сейчас у меня важное дело образовалось. И смотри, Дирр…
Показав охраннику кулак, Кинт вышел, Дирр виновато вздохнул, а потом, наподдав инспектору сапогом в живот, крикнул:
– Рассупонивайся! Живо!
Старый ремесленный квартал давно перестал быть таковым, то есть местом проживания мастеров на все руки. Нет, сам квартал никуда не делся, но вот ремесленников там теперь днем с огнем не сыщешь, зато сыскать можно ворох неприятностей. До войны здесь еще кое-как сводили концы с концами сапожник, в цоколе покосившегося каменного домишки, да пекарь в начале улицы держал булочную, теперь и тех нет. Зато есть превратившаяся в ночлежку в свое время неплохая гостиница для небогатых приезжих, в которой теперь обосновались люди одного полковника…
Кинт не стал проезжать по широкой мостовой, в тупике которой находилась ночлежка – двухэтажное каменное здание с фасадом, завитым до самого фронтона пышным зеленым вьюном так, что даже вывески «Степной ветер» не видно. Редкий для этого места транспорт привлечет слишком много внимания, и Кинт, выключив двигатель, скатился со стороны задних дворов квартала, вдоль канавы с нечистотами и слежавшихся куч мусора. Еле заметная тропинка шла вдоль канавы под уклон и выходила к одному из каналов Зиды через заброшенный из-за плохого соседства парк.
«То, что нужно», – подумал Кинт, слезая с сиденья и оглядываясь на заколоченные досками и закрытые ставнями окна, затем достал из багажного кофра тяжелую холщовую сумку и закинул лямку на плечо. Теперь в ремесленном квартале пустуют три четверти домов, даже нищие не стремятся здесь обосноваться, предпочитая жить под мостами каналов, там хоть изредка, но появляются городовые, здесь же их не видели очень давно и непонятно, почему совет Латинга до сих пор не вычистил этот рассадник жулья и убийц.
Оторвав одну из болтающихся ставен, Кинт пролез в разбитое окно первого этажа третьего от ночлежки дома. Из-под сапог бросились врассыпную крысы, Кинт осторожно прошел по еще крепким доскам пола, заваленного тряпьем и мусором, к выходу в общий коридор, затем к двери парадной. Её половинки поскрипывали от сквозняка, но не были распахнуты – снаружи ручки были связаны гнилыми кусками упряжи. Из темноты, через щель в дверях Кинт некоторое время наблюдал за тем, что происходит у ночлежки: у крыльца тарахтел фургон городовых, тот самый, на котором уехал от конторы один из инспекторов, ага, вот и сам инспектор, вышел вместе с полковником на улицу, они поговорили еще минуту, а затем инспектор уехал. Полковник что-то сказал сидевшему на открытой веранде человеку с карабином в руках и вошел внутрь, хотя нет, карабин лежал на коленях, в руке была высокая глиняная кружка.
Кинт расстегнул куртку, чтобы был свободный доступ кобурам с пистолетами, затем присел на корточки и извлек из сумки два чугунных цилиндра, проверил взрыватели и положил обратно. Достал тяжелый, шестиствольный ручной картечник с кургузым прикладом – страшное оружие в тесном пространстве, шесть зарядов охотничьего калибра выплевывали из коротких стволов снопы картечи, точности особой нет, но на расстоянии в десять шагов она и не нужна, перезаряжать его долго, зато можно использовать в рукопашной. Закинув сумку за спину, Кинт постоял еще немного, думая о том, что собирается сделать, нет, никаких колебаний не было, лишь появился привкус металла во рту и шум в ушах…
Охранник на веранде услышал, как где-то что-то скрипнуло, он сделал глоток теплого пива, приподнял голову и посмотрел поверх перил веранды, завитых вьюном, но кроме двух бродячих псов, что валялись посередине мостовой, никого не разглядел, но спустя несколько секунд он все же увидел… увидел быструю фигуру и приближающиеся к его лицу шесть вороненых стволов… больно было совсем недолго, какое-то мгновение, а потом хруст и забытье.
Кинт придержал за рукав охранника, не дав свалиться с лавки и прислонил его к стене, взвел единственный курок картечницы, потом, при повороте стволов, курок взводится сам… Из-за дверей несло перегаром и какой-то тухлятиной, Кинт поморщился и толкнул их плечом, сделав шаг внутрь. Два здоровенных детины и тот самый дерганый парнишка, что приходил в контору, играли в кости за единственным столом посреди просторного зала бывшей закусочной. Парнишка оказался действительно шустрым, он успел юркнуть под стол за мгновение перед тем как грохнуло словно из пушки и двое его приятелей свалились замертво. Кинт провернул стволы, два раза щелкнул механизм взвода курка, второй выстрел пришелся под стол, основание которого разлетелось в щепки, а парня откинуло, и он уже был мертв. Быстро вбежав на второй этаж по широкой лестнице, Кинт не стал сразу выходить в коридор с десятком комнатушек по обе стороны, а высунув ствол из-за стены, выстрелил. Кто-то взвыл зверем, Кинт выглянул, быстро подбежал к корчившемуся на полу человеку и опустил стволы картечницы ему на голову, избавив от мучений, а потом замер и прислушался – за чуть приоткрытой дверью что-то звякнуло, Кинт достал из сумки гранату, сорвал стопор пружины-взрывателя и катнул ее за дверь, отбежав обратно к лестнице. В коридор тут же выскочили двое, спасаясь от взрыва и сразу напоролись на сноп картечи, а потом грохнуло, да так, что разнесло хлипкие перегородки в коридоре и комнатах, кто-то застонал…
– Полковник! – заорал Кинт, – где ты прячешься?
Вдруг звякнуло стекло в дальней комнате по коридору, Кинт понял, в чем дело и припустил вниз по лестнице, уже выбегая на веранду, он увидел, как прихрамывая, по мостовой бежит полковник, еще несколько секунд, и он добежит до спасительной двери старой лачуги… Одолжив у покойного охранника карабин, Кинт быстро отвел скобу, убедившись, что патрон в стволе, быстро прицелился и выстрелил в убегающего и тот, как сломанная кукла закувыркался по грязному булыжнику получив пулю в позвоночник. Сунув картечницу в сумку, Кинт быстро дошел до тела, лежащего в неестественной позе и харкающего кровью полковника, схватил его за шиворот и потащил к ночлежке…
– Подожди, не умирай… – поцедил Кинт сквозь зубы, – еще не все.
Затащив тело внутрь, Кинт немного расстроился, что тот уже отошел к праотцам, потом снял со стены старый абордажный палаш, отсек голову полковнику, завернул ее в скатерть из алого бархата, затем разбил о пол пузатую колбу масляного светильника и, осмотрев в окно улицу, с которой исчезли даже бродячие псы, вышел из ночлежки, где уже занимался пожар.
Шум в ушах прекратился тогда, когда Кинт, не запуская двигатель, скатился вниз к каналу через заброшенный парк, завернул за старый пакгауз у сгнившей деревянной пристани и остановился. Там он раскурил наконец трубку и уселся на чугунный кнехт, глядя на неторопливое течение Зиды. Так Кинт и сидел около часа, не шевелясь и глядя на воду, трубка давно потухла… вдруг, откуда-то из прошлого, из уголков памяти отчетливо прозвучала фраза: «…я вижу, как ты на нас смотришь, как держишь оружие, от тебя пахнет войной, горем потерь и тоской о близких людях, их немного, но некоторые из них мертвы. А еще… еще ты скоро испытаешь голод крови, да, это особый голод, и если случится его утолить, то потом не сможешь остановиться и не насытишься никогда.» Эти слова произнес несколько лет назад странный кочевник, Кинт даже его лицо вспомнил на мгновение, но оно развеялось как туман.
– Чего уж… жили б как люди, кто б их тронул? – поковыряв трубку спичкой и вытряхнув пепел в воду, Кинт несколько раз прокрутил ручку подпружиненного маховика, затем сдвинул рычаг запуска, двигатель завелся сразу, сейчас прогреется и можно ехать, закончить начатое.
Нет, Кинт не собирался расправляться с секретарем городского совета, он просто отправил за пару серебряных кестов шнырявшего у рынка мальчишку с посылкой для господина Идьяра Канна. Мальчишка принес к ратуше большую подарочно украшенную коробку с приклеенным к крышке конвертом с надписью аккуратным женским подчерком «Для секретаря городского совета, господина Идьяра Канна, лично в руки». Посылку забрал городовой, что стоял в будке у входа в ратушу…
Уже вечерело, а Идьяр Канн все еще сидел в своем кабинете. С востока набежали тучи еще в полдень, а теперь задул ветер, и начался дождь, сначала слабый, моросящий, а потом, когда стемнело, городовой уже сменился, и его место в будке занял другой, дождь усилился и начался ливень. Наконец, свет на втором этаже ратуши погас, здание погрузилось во мрак и лишь три газоразрядных фонаря оранжевыми шарами зависли в дожде над землей. Городовой в будке обрадовался, что теперь можно будет присесть на ящик, закутаться в плащ и дремать до утра. То, что в окне погас свет, заметил и механик личного парового фургона господина Канна, накрывшись обрезиненным армейским плащом, он быстро развел пары, схватил зонт и побежал ко входу, встречать хозяина.
– Эй, приятель! Постой-ка, тут мне по смене передали посылку, лично господину Канну, – прокричал ему, опомнившись, городовой.
Механник развернулся, подбежал к будке, хапнул посылку и, накрыв ее плащом, побежал к уже ожидающему на крыльце секретарю совета.
– Вы припозднились… Что-то случилось? – поинтересовался механик, раскрыв над господином большой купол зонта.
– Просто много работы… полковник или кто-нибудь из его ребят не появлялся?
– Нет.
– Странно… а инспектор Сурр?
– Нет… вот, постовой мне отдал, сказал, для вас еще днем принесли… пахнет духами, да и подчерк женский, – сказал механик, но осекся – понял, что сболтнул лишнего.
– Кто принес? – Канн открыл дверь и уселся в салон фургона.
– Я не знаю, – механик пожал плечами.
– Сходи, узнай, – Канн взял посылку и поставил ее на сиденье рядом с собой.
Механик убежал выполнять распоряжение, а Канн аккуратно оторвал конверт, который был приклеен лишь уголком, открыл его и прочитал пару строчек на клапане конверта, написанных все тем же, изящным почерком – «Вы ухватили слишком большой кусок пирога, господин Канн, осторожно, полковник уже подавился. Довольствуйтесь тем, что уже получили».