Крайний индивидуализм стремится к солипсизму, аморализму и деспотизму, тогда как анархизму дорога ценность и свобода каждой личности, и потому невыносимо всякое рабство. Поэтому анархизм «освобождает личность через свободную общественность».
Боровой ощущал проблему личности, трагическую драму личности, как никто и никогда из анархистов: личность невозможна без общества, но и целиком не сводится к нему; не может с ним полностью слиться, не может не бунтовать, но не может и отвергнуть его, покинуть его. Общество в учении Борового предстает одновременно и как условие появления и развития личности, условие ее свободы, и как ее антагонист, тормоз на ее пути.
Боровой (предваряя многие мысли Эриха Фромма) выделяет в структуре личности как индивидуальное, неповторимое, творческое начало, так и «сверхличное», альтруистическое, социальное. Конфликт и сотрудничество, о котором идет речь, таким образом, имеет место не только между обществом и личностью, но и внутри самой личности. Причем этот конфликт, неразрешимый теоретически, может разрешаться только в практике – через непрерывное самоосвобождение личности, которое будет иметь своим следствием непрерывное развитие общества. И борьба личности против социальных условностей и оков за свою свободу, за свое личное освобождение, есть, одновременно, и борьба за прогресс самой общественности, в силу глубокого «параллелизма» между судьбами общества и личности.
Итак, Боровой честно и в полной мере сознавал наличие данной проблемы, признавал законность определенных притязаний общества, и все же в конечном счете вставал на сторону личности. Как личность никогда не остановится в своем развитии и не будет целиком сводима к обществу и предсказуема, так и общество, сколь бы либертарно оно ни было организовано, все же никогда не откажется от своих посягательств на суверенность личности и неизбежно будет игнорировать данную личность в ее цельности, неделимости и уникальности, рассматривая ее лишь как социальную единицу и функцию: «Антиномия и заключается в необходимости для личности последовательного отрицания всех избираемых и утверждаемых ею форм общественности при неизбежности для нее общественного состояния».
Резюмируя свое понимание этой вечной и драматичной проблемы, Боровой заявляет: «Анархизм есть апофеоз личного начала; общественный процесс для него есть процесс непрестанного самоосвобождения личности через прогрессирующую же общественность… Анархизм строит свои утверждения на новом понимании личности, предполагающем вечное и антагонистическое ее движение (борьба с культурой за культуру). Поэтому он объявляет антагонизм личности и общественности неразрешимым и не формулирует никаких программ».
Несложно заметить, что эти мысли Борового продолжают и развивают замечательное учение Бакунина о бунте.
Как понимает «личность» Алексей Боровой? В духе исступленного персоналистического социализма Н.К. Михайловского и А.И. Герцена: «Современная личность есть конкретная, своеобразная, единственная, неповторимая индивидуальность, интегральный человек, умеющий гармонически сочетать в себе „святость духа“ и „святость плоти“, не остающийся чуждым ни одному из возможных человеческих чувствований. Самая совершенная моральная бухгалтерия была бессильна справиться с живыми антагонизмами личности. Личность же оказалась неспособной поступиться своими „правами“, не поступаясь чувством человеческого „достоинства“, чувством, бухгалтерии совершенно неизвестным».
Из признания вечным антагонизма между личностью и обществом, для анархического мировоззрения неизбежно вытекает отрицание возможности конечного общественного идеала – подчеркивает Алексей Боровой: «Конструирование конечных идеалов – антиномично духу анархизма. Анархизм – миросозерцание динамическое». Он даже неоднократно называл эту замечательную и парадоксальную идею о невозможности конечного идеала основным мотивом своего анархического миросозерцания. Таким образом, анархизм оказывается не застывшей догмой, не наивной и унылой финалистской утопией конечного Царства Божьего на Земле, но вечным движением, открытым и динамичным учением, вечно воодушевляющим вольнодумцев на непрестанную борьбу за личную эмансипацию против любых форм отчуждения (государственных или общественных, материальных или духовных), которое принципиально не может быть «закончено», без риска превратиться в казарменный утопизм и маниловское прожектерство. Интересно отметить, что к подобному же выводу – о невозможности конечного идеала в рамках анархического миросозерцания, о невозможности «анархического общества», как чего-то застывшего и раз навсегда установленного, одновременно с Боровым и под его влиянием пришел и другой видный и интересный теоретик русского анархизма – Яков Новомирский (в своей поздней работе «Петр Лаврович Лавров на пути к анархизму»). Созвучны Боровому и высказанные Новомирским мысли о необходимости возврата от догматических кропоткинских схем к воодушевляющему и более актуальному и философски глубокому бакунинскому наследию, и положение о том, что в будущем безгосударственном социалистическом обществе сохранится антагонизм между личностью и обществом (то есть не все социальное «зло» сводится лишь к наличию государства) и делом анархизма станет защита прав личности от посягательств на нее со стороны общества.
Идейные искания Борового и Новомирского подвели своеобразный итог классическому анархизму и способствовали превращению анархизма в «объемное» (а не плоское), динамичное мировоззрение с глубокой философией и широкими теоретическими перспективами, а также отходу от догматизма и механицизма зашедшего в тупик и не соответствующего «веку-волкодаву» кропоткинского «научного» анархизма.
Указав на основные слабые моменты современного ему анархизма, Алексей Боровой ищет адекватное философское обоснование для возвышенных целей и интересных социологических построений анархизма и находит его – в «философии жизни», отрицающей застывшие формы, признающей разум в качестве инструмента, а не господина и верховного судьи познания, провозглашающей примат жизни и практики над теорией, отвергающей «конечный идеал». Как и «философия жизни», Боровой стремительно эволюционировал в сторону экзистенциальной философии, выдвинувшей в центр внимания трагический опыт личности, проблему специфики человеческого существования, тему бунта и обоснование онтологии свободы личности. Боровой ищет также и адекватное духу анархизма социальное движение – и находит его в революционном синдикализме: творческом, боевом, не скованном догмами и бюрократическими формами, рабочем движении, направленном против власти и эксплуатации, сохраняющем автономию индивидов и одновременно объединяющем их в совместном действии.
Алексей Боровой стремился углубить философию анархизма и расширить его теоретические перспективы, подвергнуть его самокритике и придать ему динамизм и открытость. Он поставил и всесторонне рассмотрел вопрос о философских основах анархизма (в сравнении с либерализмом и государственным социализмом), разработал учение о личности и о невозможности конечного идеала в анархическом мировоззрении, дал новую интересную критику философии марксизма, обратился к возрождению бакунинского наследия, пытался преодолеть крайности чисто индивидуалистического и чисто социалистического направлений в анархизме, сочетав идеи Бакунина с идеями Штирнера и осуществив «прививку» социализма к индивидуализму и «прививку» индивидуализма – к социализму. Боровой отдал должное обществу, но провозгласил примат личности, как высшей ценности и основополагающей данности и точке отсчета анархического миросозерцания.
Устами Алексея Борового, выступившего с прогремевшей на всю страну публичной лекцией об анархизме в Государственном Историческом музее, анархизм в России впервые в 1906 году открыто, легально и публично высказал свое бунтарское кредо. Алексей Боровой подвергался гонениям и при самодержавном, и при большевистском режиме и, в отличие от многих своих соратников и единомышленников, (в частности, в отличие от своих соратников и идейных учеников, упомянутых И. Гроссман-Рощина и Я. Новомирского) до конца остался верен своим взглядам и идеалам. Ему выпало тогда, в 1930-е годы, завершить – на целых полвека! – русскую анархическую традицию и кануть в безвестность.
Сегодня наконец следует воздать должное этому замечательному мыслителю, проповеднику свободы и певцу личности. И, по моему убеждению, из всех анархических мыслителей ХХ века, именно Алексей Алексеевич Боровой сегодня актуален в наибольшей степени. Помимо конкретных идей, современные анархисты могут позаимствовать у Алексея Борового его честность как мыслителя и его способность к бесстрашному отрицанию устаревших догм, его романтический пафос свободы и борьбы, поэтическое воспевание личности, веру в свободную волю свободного от опеки человека. Алексей Боровой сделал все, что мог, для того, чтобы анархизм стал глубже и современнее, он поставил многие вопросы, которые и по сей день ждут своего ответа. Возрождаемый русский анархизм (как часть мирового либертарного движения) не может игнорировать этого выдающегося, честного и благородного мыслителя и не должен забыть его.
Алексей БоровойЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО В АНАРХИСТСКОМ МИРОВОЗЗРЕНИИ[1]
Моему другу Эмилии Васильевне Струве[2].
Предисловие
Предлагая читателю чрезвычайно интересный этюд тов. Ал. Борового, мы считаем нужным заявить, что далеко не во всем согласны с автором. Нам кажется, что автор вплотную подошел, но не разрешил основной проблемы отношения личности к обществу. Автор несомненно перегибает палку в сторону индивидуализма, в индивидуальном видит он конец, начало и смысл социального бытия. Но тов. Боровой чересчур научно образованный человек, чтобы не знать призрачности и научной бесплодности того индивидуализма, который впадает в «грех» атеизма, и иллюзионизма. Автора можно упрекнуть лишь в том, что он скорее утилитарно-психологически, но не методологически, связывает личность с обществом, и потому-то связь личности с обществом является для автора в значительной мере актом волеизъявления со стороны личности. Мы могли бы указать на много существенных разногласий между нами и автором, но ограничимся сказанным. Добавим лишь вот что: этюд тов. Борового по широте захвата, по свежести тона, по громадной эрудиции автора заслуживает серьезного внимания со стороны читателя, ищущего не готовых рецептов, а постановки проблем.