Личность и общество в анархистском мировоззрении
Есть вопросы старые, как человек.
Такова – проблема о взаимоотношении между личностью и обществом.
Задолго до того, как человек сумел возвыситься до первых социологических обобщений, инстинкт самосохранения, голос зоологии раскрыл ему тайну противопоставления между «я» и «не я», между «личностью» и «миром-природой», в области общежительной – между личностью и обществом подобных ей.
Проблема эта встает во весь рост в самых ранних политических трактатах. У софистов, Платона, Аристотеля мы находим уже глубокое и мучительное выражение ее. И по сию пору остается она значительнейшей темой человеческих размышлений.
Авторитетнейший публицист современности – Еллинек[3] писал однажды: «Познание правильной границы между личностью и обществом – вот величайшая из проблем обществоведения».
Но и доселе не только нет общего согласного мнения о преимуществах одного разрешения антиномии перед другим, но по мере роста общественного самосознания, по мере развития и укрепления в современном человеке чувства его личного достоинства, проблема становится все более острой, мучительной, необходимость разрешения ее – неотложной.
Однако наряду с бесчисленными рецептами, предлагаемыми отдельными мировоззрениями или учениями, есть и сейчас философы, политические мыслители, социологи, отрицающие принципиальный антагонизм между личностью и обществом и пытающиеся растворить антиномию в пустых и поверхностных компромиссах.
Задача настоящего очерка – подвести вкратце итоги тому, что доселе было сделано в разрешении вечной проблемы и наметить возможности ее решения в анархистском мировоззрении.
Антиномия личности и общества. – Основные воззрения на человека и человеческую природу. – Мир людей и мир животных
В огромном разнообразии воззрений на человека и человеческую природу, можно выделить два основных утверждения.
Первое гласит, что человек, не взирая, на все частные его совершенства, есть лишь некоторая подробность мироздания, второе, что человек, невзирая на его отдельные дефекты – есть величайшая загадка бытия, естественный центр мироздания.
Оба убеждения с необыкновенной силой были раскрыты уже на рубеже нового времени.
Великое открытие Коперника невыносимой тяжестью легло на нравственное самосознание человечества. И планета, на которой живет человек, и сам человек – песчинки, несомые гигантским непостижимым вихрем, жертвы мировых случайностей. Они – бессильны противостоять увлекающему их потоку, и в бессилии этом тонут человеческие цели; человеческие ценности кажутся случайными и ненужными.
В пантеистическом учении Джордано Бруно о единстве мироздания это убеждение в ничтожестве человека и случайности его целей получило законченную форму.
Человек – не центр космоса. Он – ничтожная частица в бесконечной связности миров. Нет в человеческой природе таких особенностей, которые бы требовали особого исследования. Она строится и развивается согласно непреложным и всеобщим космическим законам. В них решение ее запросов и ее последующих судеб.
В мировом процессе нет особых человеческих целей. Человеческие чувства, их характер и напряженность безразличны космическому потоку, который есть вечный, единый и замкнутый в себе порядок, безграничное, непрерывное чередование жизни и смерти.
И в этом круговороте безвозвратно тонут представления, понятия и нравственные законы человеческого мира.
Так во вселенском потоке Бруно нет места человеку. Он исчезает в его пучинах. Ему предоставляется одно – стремиться к постижению единства всех жизненных явлений, к уловлению закономерностей, регулирующих космическую жизнь. Этим разрешаются все противоречия: противоречия внутреннего мира человека так же, как противоречие между ним и окружающей его природой. Человек становится лишь одушевленной ее частью. И поскольку сама природа была неистощимым творческим источником истины и добра, человек, растворявшийся в ней, приобщался абсолютному благу[4].
Но тот же великий индивидуалистический поток, из коего вышел Бруно, мог противопоставить учению его утверждения и прямо противоположного характера.
Пикоделла Мирандола, столетием почти предварявший Бруно, тот, в ком современники видели «совершеннейшее произведение природы», сложил самую удивительную апологию человека, какую знает его история.
Для Мирандолы человек – центр мироздания, естественная связь между всеми тварями вселенной и бесспорный господин над ними.
Уже в том нам раскрывается его значение, что он – последнее слово Творца, его последняя и наиболее трудная работа. Человек наделен всеми качествами, которые другим тварям принадлежат лишь в раздельности[5].
Великий мастер, создавший все живое, сказал человеку: «Я поставил тебя в центре Вселенной, чтобы ты мог свободно избрать то, что наиболее тебе подходит. Ты не принадлежишь ни небу только, ни земле… Ты – не смертен и не бессмертен… Ты можешь пасть до последних ступеней животности, ты можешь возвыситься до божества… Ты можешь быть тем, кем пожелаешь быть».
И в патетическом motto одного из близких уже нашей современности философов (Страхов) мы чувствуем как бы отзвук парящей души Мирандолы: «Человек – вот узел мироздания, его величайшая загадка и, если бы ее удалось объяснить, совершенная разгадка этого «мироздания».
Та к в утверждении этом человек есть как бы исключение в общем строе природы. Ошибкой, преступлением против нашего самосознания было бы смешать его со стихийными силами природы или подчинить его действию законов, управляющих и миром животных.
И анархистское мировоззрение в этом споре – в общем и целом – должно быть с Мирандолой.
Разумеется, мы далеки от мысли – вернуться к старому, отжившему убеждению о непроходимой пропасти, лежащей между психической жизнью животных и человека, убеждению, жившему долго силой невежества или своеобразного благочестия. Эспинас был прав в своем возражении мыслителям, с чрезмерной ревностью оберегавшим достоинства человеческой природы: «Возвышая общество животных, мы возвышаем вместе с тем общество человека, которое так далеко оставляет их за собой и так неоспоримо над ними господствует»[6].
Это господство измеряется не количественными различиями, но по существу.
Уже Фихте говорил о вечном прогрессе человеческой культуры в отличие от хозяйственно-бытового консерватизма в мире животных. Еще более подчеркнул эту мысль марксизм своим учением о техническом прогрессе (производство средств производства). Сообщившем человеческому обществу прогрессивный динамизм, в отличие от мира животных, остающихся неизменно на старых ступенях развития и не меняющих основных форм своих общежитий. Вариант этой мысли мы находим у тех социологов, которые утверждают, что животный мир не знает социальной эволюции, не знает истории, предполагающей непрерывность, развитие, образование традиции.
Превосходное объяснение этого различия было дано Шопенгауэром, указавшим, что уже Локк говорил об отвлеченных общих понятиях как отличительном признаке между животными и людьми, и Лейбниц сочувственно повторил это в своих «Новых опытах о человеческом разуме»[7].
«Главное различие между всеми нашими представлениями сводится к различиям между интуитивным и абстрактным, – писал Шопенгауэр. – Последнее составляет только один класс представлений – понятия: они на земле – достояние одного лишь человека и его способность к ним, отличающая его от всех животных, искони называется разумом… Все животные, даже самые несовершенные, обладают рассудком: ибо все они познают объекты, и это познание, как мотив, определяет их движения. Рассудок у всех животных и у всех людей один и тот же… По наиболее умным животным мы можем с достаточной точностью измерить, насколько силен рассудок без помощи разума, т. е. без отвлеченного познания в понятиях… Абстрактное отражение всего интуитивного в не-интуитивном понятии разума и является единственно тем, что сообщает человеку ту обдуманность, которая так безусловно отличает его сознание от сознания животных и благодаря которой все его земное странствие столь непохоже на странствие его неразумных собратьев… Животное ощущает и созерцает; человек сверх того, мыслит и знает»[8].
Именно этой способностью человека руководиться отвлеченными представлениями, ими стимулировать свои действия, обуславливается возможность накопления и отбора ценностей, образования традиций, созидания культуры. Вместе с тем в этой же способности, сообщающей человеку «независимость», кроется возможность образования ее от стихийной, слепой подчиненности инстинкту, всецело властвующему в мире животных.
Животное также сознает свое личное бытие, как и человек, но у него нет сознания сознания своего личного бытия. Между тем вне этой способности самосознания, весьма отличной от элементарного чувственного сознания своего бытия, нет возможности образования индивидуальности[9].
И то, что в человеке для нас особенно драгоценно – его личное, конкретное, своеобразное, – это отсутствует совершенно у животного. «Только у людей есть биография, – читаем мы у одного социолога. – Еще никто не наблюдал animal sui generis[10], и, наоборот, homo sui generis[11] – самое дорогое, что есть только на свете…»[12].
Наконец глубочайшую грань между миром человека и миром животных положило великое человеческое изобретение – язы