ада Жанны.
– Не уезжайте, пока я не закончу. Вы мне нравитесь. Я хочу, чтобы у вас что-то осталось на память об этом месте. Что-то кроме раздражения.
– Почему вы решили, что я раздражаюсь? – Илья Борисович присел на бревно и почувствовал запах средства от комаров и другой, какой-то густой, сладкий запах специй.
Он нахмурился, вспомнив слова горничной о восточном запахе от Артура. Эта было похоже на еще одну зацепку, но такая зацепка Илье Борисовичу не нравилась.
Жанна не ответила. Она разглядывала букет и смешивала красный цвет с белым на пластиковой дощечке.
– Вы не подскажете время?
– Я не взяла телефон, хочется посидеть в тишине. Мы ведь скоро уже уедем. Я понимаю, надо следить за временем, но сейчас оно бежит слишком быстро. Кажется, если не смотреть на часы, можно сделать вид, что у меня очень много времени. А мне уже тридцать семь.
– Вы прекрасно выглядите. Я бы не дал вам больше тридцати.
– Дело не во внешности. Я иногда чувствую себя ужасно старой. В тридцать семь уже хочется быть кем-то. А я так и не решила, кем стану, когда вырасту.
– Вы же писатель! И художник!
– Знаете, очень сложно понять, хороший ты писатель или нет. Есть ли у тебя талант. Вот я пишу и думаю – кому это все надо? Зачем это? Не лучше ли устроиться на нормальную работу и заняться делом? И тогда я действительно устраиваюсь куда-нибудь в офис. Какое-то время все идет хорошо, а потом мне начинает казаться, что все, что я делаю, не имеет никакого смысла. Мне становится неловко, стыдно получать зарплату просто так.
– Но вы ведь что-то делаете?
– Делаю. Но мир от этого не становится лучше. Я восхищаюсь людьми, которые создают что-то… Большое, классное. То, что меняет все. Лекарства, самолеты, искусственный интеллект… Кто-то строит красивые дома. Я ничего из этого не могу. Даже готовить не умею. У меня все сгорает, даже если ставить на самый маленький огонь. Единственное, что у меня получается, – сочинять истории. Мне иногда пишут разные люди… О том, что прочли мои книги, и это как-то изменило их жизнь. В такие дни я счастлива. Еще я счастлива, когда у Сержа что-то получается. И когда в голове появляется идея, и я понимаю, что из нее получится повесть или рассказ. И когда пишу, я счастлива. И только этим я могу приносить пользу.
– Вы простите, что помешал!..
– Это вы простите, что накричала на вас вчера. Удалось что-нибудь выяснить? По вашему делу. Точнее, по нашему делу.
– Ну… Здесь действительно есть калитка. И камер над ней нет.
– Значит, любой, кто пришел пешком, мог убить этого Артура?
Ее голос звучал низко, мягко и очень приятно. Илье Борисовичу хотелось слушать его бесконечно.
– Мотив. Для преступления нужен мотив, – Илья Борисович вгляделся в кострище. – Как будто недавно жгли? Угли свежие. Тут был какой-то праздник?
– Не думаю… Вообще, мы собирались встретиться здесь после прощального ужина. Аня хотела спеть. Но потом, когда выяснилось, что ничего не будет, настроение у всех испортилось. Разошлись.
Илья Борисович подошел к кострищу и расковырял угли палочкой. На палку намотались какие-то тряпки. Где-то он видел что-то похожее. В голове вспыхнуло и сразу погасло. Нужно было вспомнить, но все уже ускользнуло. Он машинально оторвал кусочек тряпки и положил в пакетик для улик.
– С вами все хорошо? – Жанна отложила краски и обеспокоенно смотрела ему в глаза.
– Просто не выспался. Никак не мог уснуть.
– Если сегодня опять не сможете, заходите к нам. У нас есть мелаксен. У Сержа с детства проблемы со сном. Ему мелаксен давно не помогает, больше от нервов его пьет. Но вам поможет, если не злоупотребляли раньше. О! Серж! Как раз о тебе и говорим!
Четве́ргов появился откуда-то из-за спины Ильи Борисовича.
– Не могу тебе дозвониться! Куда ты дела телефон? Рисуешь? Жанка, пойдем на обед! Я прошу тебя! Не оставляй меня с ними! Там Иванов опять хвастается статистикой. Четыре авторских за два дня. Хочется его убить. Да, я завидую. Да, я так не умею. Ну что ты смотришь? Семенова сейчас зачитывала вслух рецензию Скоповой… И там все эти «пронзительно точный, безжалостный текст», «точка боли» и прочая пошлятина. Нет, я не завидую. Мне правда противно это слушать. Пожалуйста! Пойдем вместе, а то я опять скажу что-то бестактное… – Четве́ргов говорил так, как будто вообще не замечал следователя. – Я не хочу пропустить обед, там все очень вкусное!
– Сержик, как же я тебя люблю, – Жанна обняла Четве́ргова.
Илья Борисович хотел предупредить, что она сейчас испачкает мужа краской, но промолчал. Только поморщился от того, как неуместно прозвучало это признание в любви на фоне затянувшегося каприза Четве́ргова.
– Илья Борисович, вы пойдете обедать?
– Попозже. Вы не боитесь оставлять здесь ваше рисование?
– Нет, не боюсь. Тут, конечно, убивают людей, но вряд ли здесь воруют краски и флоксы.
Они ушли, а Илья Борисович затушил палочку от насекомых и медленно двинулся дальше, стараясь держаться тени. Он попытался представить себе свою жену, но ничего не получилось. Ему как будто уже не хотелось домой. Но и на обед он не пойдет. Они все будут на него смотреть.
Среди пустых лежаков на траве сидела поэтесса Анна, та самая, которая проверяла на нем рассказ. Илья Борисович решил незаметно пройти мимо.
– А вы почему не идете на обед?
Заметила. Илья Борисович обернулся.
– У меня свой график.
– Прекрасно понимаю. И у меня тоже. Свой график и своя жизнь. Мы же не в детском лагере. Меня здесь не любят, вы еще не заметили? Считают стервой. Хотя я просто одиночка. Хотите, научу вас расслабляться? Мне кажется, вы не можете сосредоточиться. Наблюдаю, как вы тут ходите.
Илья Борисович поморщился.
– Знаю, знаю, я тоже не доверяю таким необязательным штукам, как психология и самопознание, но это вроде правда работает.
Илья Борисович почувствовал, как отяжелел. Он послушно сел и положил ноутбук на траву. Откуда-то сверху раздавался голос поэтессы Анны.
– Вот я сижу и вспоминаю свои занятия йогой. Вообще, я люблю что-то нормальное – плавать или поднимать штангу. А на йогу я случайно попала. Давно. Когда мне было очень плохо, а бассейн был на профилактике. Пришла поздно, никаких занятий, одна йога. Точнее, две йоги. Йога один и йога два. Так они называются. И с тех пор я ходила туда раз или два в год, когда совсем плохо. Я сижу на коврике и слушаю тренера Надю. Такая взрослая женщина с лицом, прической и телом девочки-подростка. Я знаю, что ей лет сорок. Знаю, потому что уже лет пятнадцать хожу в этот клуб рядом с домом. И она пятнадцать лет назад была такая же. Я сижу здесь и представляю, что я на йоге. И вы представьте. Закройте глаза! Надя в моей голове говорит: йога – это про полное расслабление и идеальный закат и пейзаж. Ничего этого у вас сейчас не будет, но вам нужно представить себе, как будто это все есть. Дышите медленно. Дыхание замедляется, слушайте себя и получайте ответ. Почувствуйте в ногах силу. Сосредоточьтесь на своих ощущениях, услышьте, как расслабляются мышцы. Перенесите внимание на свое дыхание. Сделайте вдох. Как будто вы пришли на рынок и вам сказали, что можно взять черешни, сколько сможете унести. Вот такой вдох. Если вас бесит йога, значит, она вам нужна. Учитесь контролировать себя. Свое тело. Думайте телом. Ваше тело решает, что сейчас самое время притвориться спящим. Тянемся в бесконечность. Голос Нади успокаивает. Вы засыпаете.
Кто-то другой
Илья Борисович открыл глаза. «Кажется, уснул», – промелькнуло в голове. Рядом никого не было, по ощущениям было уже больше трех дня. Он нащупал телефон, но время по-прежнему не отображалось. Связи и сети тоже не было, и это уже нисколько не удивляло. Он встал и пошел по тропинке к корпусу.
– Это последняя капля. Вот почему я выкинул, не посмотрев! – послышался из-за кустов голос Четве́ргова.
Илья Борисович прислушался.
– Злой, неспавший, после тяжелой недели, даже не позавтракал – поесть ведь мне нормально не дали! И не поужинал. Не мог есть. Ты зря это все на свой счет приняла! Я был один, я ходил и до*бывался до людей. Я просто хотел выйти из этого номера. Мне там плохо! Было очень тяжело на душе… Как еще объяснить?! Не мог там оставаться! Я зашел, посмотрел, увидел, что тебя нет, спустился вниз и демонстративно сел в фойе.
– Тебя кто-то видел?
– Конечно! Меня видели все. Никто же не спал!
– Сержик, но зачем ты ему сказал, что сразу после ужина лег спать? Все же знают, что ты никогда не спишь!
– Да он все равно ничего не поймет!
– Ты его недооцениваешь! Пойдем отсюда, жарко!
Сержа с женой было слышно все хуже. Илья Борисович задумался. «Нужно поговорить с фотографом. И все-таки почему Маша меня не ищет вторые сутки? Неужели ей совсем все равно?..»
Навстречу шла эффектная женщина с длинными черными волосами, заплетенными в две небрежные косы. Она цокала каблуками по каменным плитам и выглядела среди деревьев неуместно. Черные колготки, кожаная юбка, которая почти ничего не прикрывала. «Неуместно», – подумал Илья Борисович и вспомнил женщину по фото. Агния Семенова. «Красавица» – так о ней сказал Доспехов. «Видали и красивее», – решил Илья Борисович и кивнул головой, здороваясь.
– Это вы – следователь? – женщина медленно провела руками по косам, а потом средним пальцем – по губам.
– Агния? Агния Семенова? Мне нужно задать вам несколько вопросов, я как раз иду…
Женщина подошла совсем близко, она была чуть выше его и смотрела сверху.
– Вы здесь совсем один. Я решила вас поддержать. Я понимаю, как вам трудно. Мы все… Непростые. Нервные люди. Я тоже, но вы мне симпатичны, я давно за вами наблюдаю. Давайте зайдем в шатер…
– Мы можем поговорить в библиотеке. Там вода… – Илья Борисович вытер пот со лба рукавом рубашки и показал в сторону корпуса, но Агния нежно и настойчиво взяла его под руку и повела к беседке, которую называла шатром.
– У меня есть вода, – она вынула из маленькой лаковой сумочки малюсенькую бутылочку. – А я как раз вас искала. Хотела вас спросить, о вас кто-нибудь беспокоится? Кто-то вас ищет?