– И все?
– Нет, не все. Накануне я отправила ему рассказ. Он сказал, что персонажи размыты, что ему хотелось бы порельефнее, к тому же герои не меняются. Сказал, что это типичная ошибка дилетантов и что мне требуется серьезная подготовка. Думаю, он не читал рассказ. Дорогой следователь, – она подмигнула Илье Борисовичу и провела пальцем по губам, – мы все возненавидели Артура, но никто из нас его не убивал. Это Рублев. У них были свои дела. Я помню, как он стоял у меня за спиной и ждал, пока мы закончим разговор в ресторане. Он сказал, что пил с Солярским и фотографом. Но Солярский не пьет. Это все знают. Он же завязавший алкоголик. Подумайте об этом.
– Спасибо. Думаю, достаточно, – Илья Борисович уткнулся в блокнот.
– Хотите меня обыскать? – Семенова улыбнулась, поставила на столик свою крохотную сумочку и подняла вверх руки.
– Думаю, нет.
– Как хотите.
Семенова вышла, стуча каблуками, и тихо прикрыла за собой дверь.
Перерыв
– Мне нужен перерыв. У вас здесь есть что-то из книг этой Агнии Семеновой?
Доспехов кивнул и прошел вглубь библиотеки.
– К сожалению, книг нет, но есть подборка журнала «Закат Европы и Азии». Там должен быть рассказ… Вот, правда журнал трехлетней давности, но…
Доспехов вышел с журналом, положил его на столик перед следователем и встал в позу официанта.
– Еще что-нибудь?
– Нет, спасибо, дайте мне несколько минут. Мне нужно побыть одному.
– Это хорошо, потому что фотограф уже успел принять, то есть выпить. Сейчас я попробую привести его в чувство. Или, может, без него обойдемся?
– Нет, не обойдемся, – сказал Илья Борисович и открыл новую бутылку воды.
– Уборная здесь, за дверью, – Доспехов кивнул головой и вышел.
Илья Борисович прекрасно понимал, что рассказ Семеновой никак не поможет ему в расследовании. Он толком не мог понять, зачем читать, но чувствовал, что это единственный способ избавиться от обиды и от желания вернуться на час назад, оказаться в шатре, а потом в машине, и повторять этот маршрут до бесконечности.
Он сразу открыл журнал на нужной странице и пролистал рассказ до конца. «Тут немного», – решил он и начал читать.
Агния Семенова
Никому не нужные
На новой работе, в редакции журнала о дизайне на проспекте Мира, я подружилась с коллегой – Димой, многодетным отцом, тихо подбухивающим по пятницам. Он был такой же ненужный своей жене, какой ненужной я была мужу Вите. В тридцать Дима выглядел и вел себя на сорок пять. Жену по телефону называл «моя милая» и казался совершенно безнадежным. Но мне сразу понравилась его улыбка, и рядом с ним с первого дня было весело и легко. Он вслух осуждал меня за измены мужу (я не стеснялась рассказывать истории про Сеню на работе), хвастался тем, какой он верный супруг. Много говорил о том, как счастлив со своей семьей. Но на работу приходил с бутылкой шампанского и задерживался допоздна. Они жили на Рублевке, в коттедже из девяностых. Этот коттедж оставил Диминой жене в наследство отец, и вся небольшая журналистская зарплата Димы уходила на оплату коммуналки и обслуживание этого огромного дома с баней, тренажерным залом, площадкой для игры в большой теннис и бильярдным столом. Никто в семье не занимался на тренажерах, не играл в бильярд, и уж тем более в большой теннис. В бане Дима ночевал, когда приезжал домой слишком поздно и в таком состоянии, в котором появляться дома было неловко.
Мы много времени проводили на работе. Вполне содержательный ежемесячный журнал на двести сорок полос научились делать втроем с Димой и арт-директором за неделю. Еще три недели мы собирали материал: болтали, смотрели мультсериалы, ездили на интервью, объедались хинкали, пили вино и шампанское. По вечерам Дима бывал злым и начинал хамить, если выпивал больше, чем обычно. Тогда я сбегала домой.
Потом начались пресс-туры. Пресс-туры заменяли нам зарплату. Наш издатель развелся с женой, которая до развода занималась экономикой журнала и сводила концы с концами. Издатель к деньгам относился свободно, считать их не умел, его не пугали долги, кредиты и не волновали проблемы сотрудников. Он устраивал свою личную жизнь, на это требовался бюджет, бюджета у него не было, и поэтому просто тратил все, что журнал зарабатывал на рекламе, на иллюзию красивой жизни, какой он ее себе представлял: водил девушек в рестораны с цыганами и медведями и летал с ними на экзотические острова. Время от времени он забывал заплатить нам зарплату. Можно было бы просто уволиться и найти нормальную работу, но мы успели здорово привыкнуть друг к другу. Тогда нашли странный выход и заменили заработок бесплатными поездками. Ездили по всему миру и писали в журнал об отелях и крупных компаниях, которым в то время было выгоднее пригласить журналиста на пару дней в поездку, купить ему билет, поселить в лучшем номере и накормить до отвала, чем оплачивать рекламные полосы в глянце. Эйфория от первых путешествий быстро сменилась легким разочарованием. Поездки получались очень одинокими. В компании приятных, но чужих людей путешествовать оказалось уныло, но от постоянной смены впечатлений было уже невозможно отказаться. Будни смешались с праздниками. Точнее, праздники не кончались, но превращались в будни.
Сначала я привозила Вите из поездок сувениры, со временем стала ограничиваться яблоком с завтрака и тапочками из отеля. Цели у этих поездок не было: бесконечное бегство, погоня за впечатлениями. Совсем неплохая жизнь. Очень хорошая. Жизнь, в которой тебе не нужны деньги, чтобы делать все, чего хочется, dolce vita, которой ты ни с кем не можешь поделиться.
Через пару лет наш арт-директор умер от рака. Накануне издатель обещал заплатить ему долги по зарплате. Деньги нужны были на операцию. Издатель не заплатил, вместо этого он нашел другого арт-директора и поставил нас перед фактом. Вот тут мы с Димой уж точно должны были уволиться. Так мы и собирались сделать. Сидели растерянные, с каменными лицами и молчали. И издатель о чем-то сам начал догадываться. Не знаю, сознательно или нет, но он сделал то единственное, что могло заставить нас задержаться. Он отправил нас с Димой в наш первый совместный пресс-тур.
Наверное, мы этого ждали, и давно хотели друг друга или, как минимум, друг другу сильно нравились. Издатель организовал поездку на мебельную выставку в Эмираты. Витя и Димина жена легко нас отпустили, не задавая никаких вопросов. Доверие, граничащее с полным пофигизмом.
Летели с пересадкой в Риге, в полете выпили бутылку коньяка и посмотрели «Касабланку». Это могло стать началом большой дружбы. В каком-то смысле, оно и стало. Еще одну бутылку коньяка выпили в Риге. Сонные и пьяные, встречали розовый дубайский рассвет в первом вагоне беспилотного поезда. Мы как будто высадились на луне.
В отель приехали в шесть утра, и на ресепшене нам предложили два варианта – ждать чек-ина до обеда или заселиться прямо сейчас, но в один номер. Мы еле стояли на ногах и точно не дотянули бы до обеда. Поэтому виновато переглянулись и согласились на один номер.
Это был номер для новобрачных с разбросанными по кровати лепестками роз, разложенными журналами Wedding и прозрачной стеной между ванной и спальней.
Мы не сразу заметили эту стену. Только после того, как я пошла в душ, разделась и открыла воду. До начала выставки оставалось несколько часов – поспать. Мы завернулись в махровые отельные халаты и легли по разные стороны огромной кровати – боялись влезть под одно одеяло, чтобы случайно не дотронуться друг до друга. Оба понимали, как это глупо, и чувствовали себя кроликами, загнанными в одну клетку. Мы без сна пролежали до самой выставки, потом переоделись и поехали работать. Весь день мы задыхались от смеха над собственными странными шутками. Микроскопическую выставку обошли за час, гуляли по жаркому городу, плавали в море и в бассейне. Возвратиться в номер и оказаться под одним одеялом боялись. Тянули время, как будто надеялись, что номер, пока нас нет, преобразится, а огромная кровать и стеклянная стена исчезнут. Наконец, в городе, где повсюду запрещен алкоголь, все-таки нашли и купили за безумные деньги еще одну бутылку коньяка, дошли до отеля, приложили карточку к замку и осторожно заглянули внутрь. Кровать и стеклянная стена, конечно же, никуда не делись. На двери номера могла бы висеть табличка «просто сделайте это». Спать все еще не хотелось, и так и не захотелось. Открыли бутылку и смотрели кино, сидя в креслах. Потом мы сидели уже вдвоем в одном кресле. Кажется, целовались. Да. Мы целовались, но это было уже под утро. Потом лежали в кровати, переплетя ноги, и говорили о том, почему мы не трахаемся.
– Почему мы не трахаемся? Ты меня не хочешь?
– Я думаю о том же. Потому что это было бы глупо. Нас отправили сюда, чтобы мы трахались. И потом, мы же друзья. Если мы это сделаем – мы испортим дружбу.
– Точно! Совершенно точно. Я думаю о том же.
За завтраком пили кофе и говорили о судьбе и творчестве Достоевского. И пожали друг другу руки.
– Все-таки мы молодцы. Мы этого не сделали!
– Сила воли!
– Сила воли!
– А тебе хотелось?
– Еще как.
– И мне.
– Но мы молодцы.
Потом мы ждали свой рейс на дубайском пляже. Пели русские народные песни, пока солнце не ушло в море, а потом в темноте слушали «Голубую луну» Элвиса Пресли через одни наушники и танцевали, медленно покачиваясь из стороны в сторону, как танцуют на школьных дискотеках. Мы были молодцы.
Молодцами мы вернулись в Москву и продержались еще два дня. На третий мы трахнулись в убитой подворотне ближайшего к редакции дома.
С той подворотни нам с Димой стало совершенно наплевать на зарплату. Мы работали на совесть и часто задерживались на работе. Ждали, пока все уйдут. А потом мы нашли еще один выход. Диму позвали в пресс-тур в Сочи, и он сказал, что хочет поехать с фотографом. Организаторы неожиданно легко согласились. Фотографом была я. Вообще, я тогда почти везде ходила с фотоаппаратом, но в ту поездку фотоаппарат взять забыла. Целый день мы стояли в пробке от аэропорта до отеля, всю ночь делали то, о чем мечтали последние несколько месяцев, а утром, сонные и все еще пьяные, пошли на экскурсию по отелю. Журналист и фотограф без фотоаппарата. Тактичная женщина-пиарщица сделала вид, будто так и надо. Был декабрь. Мы гуляли по саду, слушали про безбарьерную зону. От отеля до пляжа была устроена бетонная горка, по которой вроде бы без препятствий могли передвигаться инвалиды и мамы с колясками. Ближе к пляжу бетон был уложен неаккуратно, там образовалось что-то вроде трамплина. Таким образом безбарьерная зона превращалась для человека в инвалидной коляске в плацдарм для эффектного, но смертельного трюка.