Я искупалась в море и не почувствовала холода. Мы долго сидели в баре, пили и говорили. Постоянно трогали друг друга, слушали музыку и смотрели сложное кино. Он показал мне Кустурицу и Мингеллу, я ему – Бертрана Блие и Бертолуччи. Мы не спали и не хотели спать.
Вернувшись в Москву, сразу же придумали, как уехать еще дальше. Меня позвали на выставку в Париж, и я, краснея, спросила, можно ли поехать со своим фотографом. На этот раз фотографом был Дима, который вообще ни разу в жизни не держал в руках камеру. Нам выдали целых два номера. В одном мы курили (да, тогда в отелях еще были номера для курящих), в другом – делали все остальное. За четыре дня и четыре ночи мы перепробовали все позы и все напитки, пересмотрели горы хороших фильмов и нагуляли тысячи шагов по январскому бесснежному Парижу. Я прекрасно знала город, была в нем десяток раз, но тогда не узнавала улиц и домов. Мы гуляли без цели, катались на колесе обозрения, пили глинтвейн и чувствовали себя так, как будто можно вообще не возвращаться назад. Из дорогого отеля, который предоставили организаторы выставки, переселились в простенькую трешку у северного вокзала. Не сговариваясь, решили покончить с романтикой именно там. В последнюю ночь мы не прикасались друг к другу и обсудили, как будем жить дальше. Вернемся к дружбе. И никто ничего не узнает. В самолет купили еще одну бутылку коньяка. Прощальную. Вылет задержали, в самолете четыре часа целовались на прощанье. Потом застряли в курилке в Шереметьево. Там тоже прощались. Делили совместно нажитые парижские сувениры. После паспортного контроля нас, пьяных, похудевших, счастливых, встречали. Меня – Витя. Диму – жена. По дороге домой Витя, который обо всем догадался по моему довольному лицу, спокойно сказал, что он не против моего романа. Главное, чтобы меня хватало и на него тоже. Я не отвечала.
На следующий день мы заболели – я и Дима. Видимо, нельзя столько пить и столько не спать. Через неделю появились в редакции с виноватыми лицами.
Дима отвел меня в сторону и сказал, что признался жене.
– Зачем?
– У меня болела спина. Мне было так плохо, она меня так жалела. И мне стало ужасно стыдно. И я сказал…
– Как ты это сказал?
– Так и сказал. Сказал, что это было много часов подряд, что такого со мной еще не было.
– Как можно было так сказать?
– Мне нужно было с кем-то поделиться.
– Ты не мог поделиться с кем-то другим?
– Но у меня больше никого нет. Она и ты. Ты и так знаешь.
– И что теперь?
– Она сказала, что ей все равно. Потому что она очень занята детьми.
Мне стало жалко Диму. И себя тоже стало жалко. И Витю. И Димину жену.
Надо было как-то заканчивать. Я предложила избавиться от романтики.
– Мы никогда не остановимся, если будем продолжать вместе летать в разные красивые места и трахаться в пятизвездочных отелях.
– Да, пожалуй.
– Но мы же хотим перестать?
– Конечно.
– Значит, надо ухудшить условия.
Я предложила встречаться в дешевых гостиницах «на час». Казалось, унылая обстановка должна была нас успокоить, но это не сработало. Мы продлевали «час» на три-четыре часа. В одной из таких гостиниц Дима снял с руки часы и подарил мне.
Вечером мне позвонила Димина жена.
– Верни часы и не лезь больше к моему мужу.
Я даже позавидовала немного Диме. Все-таки кто-то вспомнил о его существовании и решил вернуть его на место. Или все дело было в часах?.. На следующий день я отдала часы и выслушала нотацию от очень трезвого и серьезного Димы. Он говорил о том, что вспомнил, как они познакомились с женой, и решил восстановить отношения. И теперь «фотографом» будет она.
Я решила тоже попробовать что-то восстановить. Мы с Димой организовали два сложных декабрьских пресс-тура в Италию. Он – с фотографом-женой, я – с фотографом-Витей. Что-то вроде медового месяца. Они путешествовали из Флоренции в Венецию через Рим. Мы – из Рима во Флоренцию через Венецию. Мы прилетали в Рим почти одновременно, но разными самолетами, и по всем законам природы не должны были встретиться. Димин поезд уезжал во Флоренцию в тот же день, а мы оставались в Риме. Но в Риме бастовали железнодорожники. И поезд не уехал. Пятизвездочный отель во Флоренции ждал Диму с женой, но им пришлось снять комнату в привокзальном хостеле. Витя уснул, а мне пришло сообщение от Димы, что жена его тоже спит, а он просто сидит. Мы встретились и прогуляли почти всю ночь, перемещаясь из одного кафе в другое, били бокалы «на счастье», незаметно пьянели, и, кажется, между нами опять было много всего. На следующий день мы с Витей сидели в каком-то очень красивом месте, ели что-то безвкусное. Я говорила, что мне плохо и, наверное, нам надо расстаться, потому что у нас не осталось ничего общего. Витя как заклинание повторял, что я буду счастлива только с ним. Я ревела и повторяла, что все закончилось. Он был совсем чужим, и я пыталась вспомнить, с чего все начиналось, но ничего не получалось вспомнить. От его слов становилось совсем страшно и холодно. Витя говорил, что жизнь не может быть праздником, что ему не может быть хорошо, потому что он несет ответственность за «старшее поколение». Я думала о том, что ничего хорошего у нас не будет. В Венеции нас немного отпустило. Я пыталась шутить, а он – не раздражаться на мои шутки. Мы «официально» встретились с Димой и его женой и провели полный неловкости вечер в ресторане. Жена вышла со мной покурить и рассказывала историю о подруге, которая увела у кого-то мужа, после чего они с Димой перестали с ней общаться. Я поняла намек и заверила ее, что не планирую уводить никого из семьи (и чужие часы мне, кстати, тоже не нужны). Я и правда не собиралась. Было очень весело пробовать разное в необычных местах и совершенно невозможно представить нас с Димой в повседневной семейной жизни. Он много пил, а я догадывалась, что жить с пьющим человеком – совсем не то же самое, что летать с ним в трехдневную командировку в Париж…
Все четверо вернулись в Москву и стали жить. Долго и счастливо.
«Обижена на всех мужиков, – подумал Илья Борисович. – Видимо, это и называется “женская проза”. Наверное, такое нравится женщинам. Рассказы, в которых все мужики ведут себя как мудаки, а бабы безвинно страдают». Он бросил журнал на столик, откинулся в кресле и закрыл глаза. Воспоминания о шатре и машине никуда не делись. Наоборот, теперь он представлял себя с ней в Сочи, в Дубае, в Италии… Илья Борисович прошел вглубь библиотеки, нашел полку с «Закатами», взял несколько журналов и последовательно просмотрел содержание. Было неловко перед самим собой, и все-таки себе можно было признаться. Да, он хотел найти еще какой-нибудь ее рассказ. И он его нашел. Посмотрел, не стоит ли кто-то у двери, сунул журнал в сумку и завалил бумагами. «Как украл. Можно же было просто попросить. Да нет, не тот случай!..» Он прочитает рассказ и вернет журнал на место. И никто не заметит его нездорового интереса к современной литературе. Страница восемьдесят восемь.
– Федор!
– Да, я здесь.
– Тут есть хоть одно место, откуда можно позвонить?
– Нет, тут всегда была плохая связь. А сейчас ее нет совсем. Но это нестрашно! У нас есть все необходимое.
– Это для вас нестрашно. Обо мне беспокоятся!
– Вы, главное, сами не беспокойтесь. Мы найдем способ сообщить вашей жене, что с вами все в порядке. Мой ноутбук вам больше не нужен?
– Черт! – Илья Борисович не помнил, в какой момент пропал ноут. Он был с ним на прогулке, кажется, в последний раз он видел его в беседке. – Я оставил его в беседке. Сейчас схожу.
– Не беспокойтесь, я сам схожу. Беседку мы называем шатром.
– Нет, мне все равно надо на свежий воздух. Пусть фотограф приходит к этому вашему шатру.
Котов
– Котов, – представился немолодой опухший мужчина с огромным фотоаппаратом, висящим на груди, и протянул руку следователю. – Михаил.
Илья Борисович сделал вид, что не заметил руку и, не отрывая глаз от блокнота, показал на плетеное кресло напротив. Котов послушно сел.
– Михаил, вы снимали все два дня?
– Ну… Я снимал основное. Главное. Поворотные моменты. Федор вам показывал? Я ему все скинул.
– Вы скинули все-все?
– Ну конечно! Все, кроме дублей и брака. Знаете, искусство фотографа состоит не в том, чтобы хорошо снять, а в том, чтобы не показывать заказчику неудачные кадры… – он издал звук, похожий на попытку рассмеяться и схватился за голову. – Болит, зараза! Ничего не помогает. Главное, привезли же нормальный алкоголь, но нет, эти писатели везде найдут дрянной спирт!
– Я слышал только о коньяке.
– Это Рублев пил коньяк, я пил водку.
Илья Борисович мрачно посмотрел на фотографа и вернулся к блокноту.
– Да разве тут не запьешь? Они все поехавшие! Вы разве не видите? Они психи! Конченые психи!
– Солярский пил с вами?
– Ну как пил?.. Что-то пил, да.
– А Рублев никуда не отлучался?
– Да кто же их помнит? Я вообще уснул в этом шатре. И проснулся в нем же. Они же поехавшие, я говорю!
– Послушайте, только не надо мне жаловаться! Меня интересуют ответы всего на два вопроса, – устало сказал следователь. – Первый вопрос: по какому принципу вы осуществляли съемку. Второй: почему в свойствах файлов, то есть фотографий, стоит одна и та же дата, третье июля, хотя съемку вы должны были проводить первого и второго!
– А какой был первый вопрос?
– Принцип! Что вы снимали?
– Ну как что?.. Вот знаете… – Котов как будто разозлился. – Я сотрудничаю с премиум-брендами, с фэшн… Я не буду сейчас всех перечислять.
– Не нужно.
– Может быть, в ходе нашей беседы я расскажу об этом подробнее. Жизнь так повернулась. Я работал слесарем четвертого разряда. Фотоаппарат подарили на день рождения. Сначала просто ходил с камерой везде и абсолютно все, что снимал, выкладывал в соцсети. Слесарем тогда мало зарабатывал. Но и фотографии не лайкали. А потом меня тесть пристроил фотографом в кино. У меня тесть в пожарной инспекции работает. Они как раз инспектировали один фильм…