Бомжам, как водится, не поверили и задержали их «до выяснения». Однако вскоре пришлось их отпустить: документы и деньги Стеценко оказались на месте, так что никакого резона убивать его у бомжей не было. Правда, сперва предположили, что денег у Стеценко было много больше, чем осталось, то есть какую-то сумму бомжи все-таки позаимствовали, потому и мурыжили их в камере, но когда выяснили, где работал погибший, и допросили бригадира ремонтников, то стало понятно, что у убитого осталось ровно столько денег, сколько ему выдали по окончании работ. А уж когда подоспела экспертиза, то несчастных сразу отпустили – на куске арматуры не обнаружили их потожировых следов.
Самым же любопытным было то, что на этой арматурине вообще никаких потожировых следов не обнаружили, равно как и крови, мозгового вещества и волос. То есть складывалось такое впечатление, что арматурина валялась в беседке сама по себе, а убили Стеценко каким-то совершенно иным предметом. Однако вывод экспертизы был четок и однозначен: совпадение формы предмета и краев раны идеально. То есть либо череп Валерию проломили именно этой арматуриной, либо точно такой же, в точности совпадающей по форме, но которую преступник унес с собой. Последнее предположение показалось сыщикам и следователю маловероятным, а вот над первым пришлось подумать. И ничего другого им не придумалось, кроме версии о том, что убийца принес эту злосчастную арматурину с собой, предварительно завернув во что-то, например, в полиэтилен, и ударил Стеценко по голове, не разворачивая, а потом снял то, во что орудие убийства было завернуто, и унес, а само орудие бросил. Кстати, зачем? Наверное, тяжело было нести. Да и вообще, зачем оно ему? А полиэтилен или что там было на самом деле – это уже опасно, на этом остались его следы, так что надо убирать с места преступления подальше.
И еще одно обстоятельство озадачивало: в беседке не обнаружилось ни бутылки со спиртным, ни стаканов. То есть справедливости ради надо сказать, что бутылок и пластиковых, а также бумажных стаканчиков там валялось в избытке, но ни на одном предмете не было следов Стеценко. Другими словами, стакана, из которого он пил, там совершенно точно не было. И куда он делся? Ясно, куда: убийца унес вместе с бутылкой, потому что там есть его следы. Но существует ведь и другое объяснение, куда более простое. Мужики, которые прогнали бомжей, задобрив их двумя бутылками пива, были сами по себе, посидели, выпили и разошлись. А Стеценко и его убийца пришли в эту беседку позже, и вовсе они в ней никакие спиртные напитки не распивали. Зачем они тогда туда пришли? Место-то стремное, темное, бомжи опять же. Ну, мало ли… Может, нужда какая случилась.
В общем, после того, как отпустили на все четыре стороны бомжей, основным направлением работы стал поиск того, с кем Стеценко мог встретиться поздним вечером 11 апреля. Нашли фирму, в которой он работал, дотошно опросили всех членов бригады, выяснили, что в день убийства сдали объект, отметили, как полагается, потом Стеценко вместе с двумя товарищами по бригаде, братьями Руссу из Смоленска, зашел на съемную квартиру за вещами, они вместе доехали до «Белорусской», где Руссу вышли, а Стеценко поехал по Кольцевой линии дальше, до «Комсомольской», ему нужно было попасть на Ленинградский вокзал. Убит же он был неподалеку от станции «Проспект Мира». Непонятно, пил он в Грохольском переулке или нет, но уровень алкоголя в крови у него был достаточно высокий, хотя это можно объяснить и коллективным отмечанием сдачи объекта. В любом случае он пришел в беседку не один, в этом сомнений нет: он ведь ехал на вокзал, и зачем бы он стал выходить на полдороге, если бы не встретил кого-то? Или у него эта встреча была назначена? Тоже может быть. Хотя братьям Руссу Валерий Стеценко ничего об этом не говорил, но, возможно, встреча была очень секретной? Опять же непонятно, какие такие невозможные секреты могли быть у рабочего-ремонтника? Шпионские, что ли?
– Так вы выяснили, кого он мог встретить? – нетерпеливо спросил Селуянов, слушая подчиненного.
– По Москве весь круг его знакомств проверили. Никого на подозрении нет. Главное – нет мотива. Ни с кем не ссорился, в долг ни у кого не брал и никому не давал, жену ни у кого не уводил.
– Ну, и дальше что? – Селуянов явно начинал сердиться.
– А дальше надо ехать в Тверь, выяснять круг его знакомств и возможные мотивы для убийства. Может, встретил случайно земляка, решили выпить, отметить встречу, потом чего-то не поделили, разругались, и вот результат. Только сомнительно, чтобы случайно встреченный земляк мог иметь с собой завернутую в полиэтилен арматурину и чтобы у него хватило ума бутылку и стаканы с собой забрать, если убийство было спонтанным.
– Так почему ты до сих пор не поехал? Я что, должен над душой у вас стоять и каждый шаг контролировать? Детский сад, ей-богу! Ты чем вообще целыми днями занимаешься, Ежов? Почему до сих пор самого элементарного не сделано?
– Николай Александрович, у меня, кроме этого гастарбайтера, знаете еще сколько дел? – огрызнулся Ежов. – Рук на все не хватает, будто вы не знаете.
– Знаю. Иди давай, работай. Чтоб завтра же был в Твери!
Дождавшись, когда за оперативником закроется дверь, Селуянов с горестным вздохом обернулся к гостю.
– Вот я ору на них, изображаю из себя крутого босса, а чем я лучше? Когда опером бегал, так тоже разрывался между десятком дел, одно делаю – другое провисает, об одном помню – другое напрочь забуду, одно мне интересно, а другое – скучно, вот хоть стреляй меня, не могу себя заставить, пока следак мне уши не надерет. А у следака-то еще хуже ситуация, мы-то, опера, хоть какую-никакую специализацию имели: у одних кражи, у других грабежи с разбоями, у нас убийства были и тяжкие телесные, то есть хочешь не хочешь – а мозги в определенном направлении настраивались, и работать было полегче. А следаки все подряд дела волокли, у них специализация чисто номинальная была, а разве в голове все удержишь? Следак замотается и забудет, а я и рад, что не спрашивают. Хреново быть начальником, когда с самых низов начинал, все время помнишь, как сам работал, и ругать просто язык не поворачивается.
Они еще посудачили о трудностях работы в уголовном розыске, и Хан начал прощаться.
– Подружке своей привет передавай, – сказал он.
– Подружке? Это кому же?
– Каменской. Давно мы что-то с ней не сталкивались.
– Так она в отставку вышла, – сообщил Селуянов. – Зимой еще.
– Да что ты? – удивился Хан. – Что так? Надоело? Устала? Или денежная работа привалила?
– Возраст ей вышел.
– Да брось ты! – не поверил Алекперов. – Какой такой возраст? Сколько ей?
– Пятьдесят через месяц будем праздновать.
– Быть не может! – ахнул Хан. – Я был уверен, что ей не больше сорока. Она же как девочка выглядит, худенькая такая, с хвостиком, в джинсиках. Ну, если пятьдесят, тогда понятно, сейчас сроки всем без разбора не продлевают, не то что раньше. Это раньше полковник мог до шестидесяти лет служить без головной боли. Меня тоже скоро попросят выйти вон. А у тебя как с этим делом?
– Мне продлили, – почему-то грустно ответил Николай. – Так что еще пару лет оттрублю на своем месте, а там придется что-то искать.
Информация, полученная в кабинете Селуянова, обескуражила Хана. Сомнений нет, убийство Стеценко мало похоже на случайное, уж очень предусмотрительным и хладнокровным оказался преступник. Но это как раз занимало Ханлара Алекперова в самой малой степени. Его интересовало другое: если Стеценко уже три недели как покойник, то кто же шлет Борису Кротову загадочные письма? Может быть, все дело в плохой работе почты? Стеценко отправил оба письма с интервалом в несколько дней еще перед смертью, а шли они долго, сейчас это бывает куда чаще, чем прежде. Надо повнимательнее посмотреть конверты и изучить штемпели, на которых проставляется дата, когда письмо обработали в почтовом отделении.
Он сел в машину, включил свет в салоне и достал оба конверта. На первом письме стояла дата 18 апреля, на втором – 24 апреля. То есть к тому моменту, как первое письмо было извлечено из почтового ящика и прошло обработку, Стеценко уже неделю как был мертв. Хан еще раз внимательно изучил штемпели. Первое письмо было отправлено из подмосковной Дубны, второе – из Малоярославца, что в Калужской области. И никаких образцов почерка, и адрес в окошечке конверта, и тексты писем напечатаны на лазерном принтере. Очень современно и крайне неудобно для расследования.
Итак, он оказался в той же точке, с которой начал: в момент убийства Ларисы Кротовой в квартире находились три человека, двое из них мертвы, а третий получает письма с предложениями рассказать, как все было, как будто он сам этого не знает. Чушь несусветная.
В первый после праздников рабочий день Настя и Алексей с самого утра отправились на набережную искать Галину Симонян, но ее киоск по-прежнему был закрыт.
– Да тетя Галя никогда так рано не открывается, – весело заявила девушка, та самая, которая накануне вручила Чистякову чудовищную мышь в качестве приза за «лопнутые» шарики.
– Но она сегодня будет? – спросила Настя.
Девушка пожала печами:
– Должна быть. Она каждый день работает.
– А вчера вечером ее не было, – заметил Чистяков.
– Пораньше закрылась.
По мнению девушки, объяснение было исчерпывающим, она отвернулась от них и снова принялась зазывать редких прохожих на свой аттракцион.
Набережная с утра была еще более безлюдной, чем вечером, однако пляж оказался битком забит отдыхающими, лежащими на подстилках и полотенцах. Вдоль берега стояли девственно-пустые белоснежные шезлонги, за которые никто не хотел платить.
– Ну что, будем гулять и ждать, когда откроется киоск? – спросил Алексей.
– Поехали в налоговую, – решительно сказала Настя. – Во второй половине дня повторим попытку с Симонян, а сейчас не будем терять времени.
– А ты знаешь, где здесь налоговая?
– Понятия не имею, но Интернет знает все. Пока ты с утра пораньше плавал в бассейне, я посмотрела официальный сайт и выписала адрес. Будем надеяться, что местные водилы нас доставят.