«Артура надо вывезти, — говорю я. — Мальчика вам травмируют».
Он звонит, я сбрасываю, потому что голос уже не слушается. Челюсть стучит без остановки.
«Понял уже. Спасибо, Савелий. В долгу не останусь».
И, находясь ночью на трассе, я вдруг ясно понимаю, какую услугу хочу.
Время тянется, сначала бегу вдоль дороги, потом иду. Шлепаю босиком в сторону города, искренне надеясь, что Саша не спит так же сладко в своей постели, как Артур.
Хотя это было бы вполне в стервозном стиле.
И четки забрали.
Становится нехорошо. Движения какие-то нелепые, как в замедленной съемке. Телефон показывает, что на улице ноль, и я всерьез начинаю опасаться гипотермии.
Никак не выходит согреться.
В тот момент, когда накрывает отчаяние, впереди вспыхивают фары. Машина летит навстречу, я включаю фонарик, поднимаю вверх телефон и машу.
Глава 27
Александра
Я тревожусь за Савелия так сильно, словно он мой по-настоящему близкий человек. Будто мы давным-давно вместе, прошли огонь и воду, вырастили детей и выплатили ипотеку.
Машина летит по трассе, рассекая светом фар темноту, и мелькает мысль, что, наверное, некоторые вещи объяснить просто невозможно. Как нельзя заставить себя симпатизировать человеку, так немыслимо запретить себе это делать.
Можно лишь притворяться, что тебе все равно. Что я и планировала делать до конца своих дней, пока полчаса назад не решилась набрать номер Савелия. Перед этим ничего особенного не происходило: я как обычно почитала Матвею перед сном, уложила его и пошла на кухню выпить чашку чая. Коля и Люба только-только вернулись от друзей, и мама жаловалась, что они мешают ей спать.
Чай заваривался, я смотрела на уличные фонари и думала о том, что жизнь одна и, если она перестает устраивать, стоит, пожалуй, с себя начать. Самой измениться. Глупо делать одно и то же, надеясь на разный результат.
И вот я в полночь несусь по незнакомой трассе. Мои бедные родители в ужасе! Брат хотел отправиться со мной, и мы поссорились.
Возможно, я сошла с ума. Волнение усиливается с каждой минутой. В тот момент, когда я замечаю одинокую фигуру на трассе, оно взрывается паникой!
Резко жму по тормозам. Скорость была приличной, и я пролетаю Савелия на десяток метров.
Сердце колотится где-то в горле. Это же он?
Тормозить ночью рядом с каким-то мужиком — опасное мероприятие.
Сама виновата. Зачем позвонила Исхакову?
Сидела бы дома, пила себе чай с пряником.
Я качаю головой, врубаю заднюю и плавно выжимаю газ. Мужчина медленно идет ко мне, и эта его медлительность усиливает тревогу. Качусь назад, пока мы не равняемся. В висках бахает, он наклоняется и стучит по стеклу.
Савелий.
Как только я понимаю, что это действительно он, что это не дурацкая шутка… Мало ли, вдруг Адвокат дьявола решил надо мной посмеяться? Было бы обидно — повестись и нарваться на маньяка… Как только я осознаю, что он минимум час провел при таком холоде на улице, мое сердце разбивается.
Поспешно открываю замки, и Савелий моментально забирается в салон.
— Одежда. Пожал... — произносит невнятно.
Замерз он, а дрожу я.
Врубаю печку на максимум и тянусь на заднее сиденье за свертком.
— Черт. Черт. Савелий! — бормочу.
Он двигается непривычно медленно, а еще без былой плавности.
— Ты здесь один?
Кивает.
Я помогаю ему надеть толстовку, и он принимается натягивать штаны. Морщится словно от боли.
— Я в шоке. Савелий. Твою... мать.
— У кого-то. Закон.... чились. Сло... ва, — выговаривает он, силясь улыбнуться. — Ух ты.
— Ради этого ты решил погибнуть. Потрясающе!
Савелий криво усмехается, бросив на пол какую-то тряпку. Мокрую? Приподнимается и таки натягивает штаны. Трет ладони, прижимает их к радиатору, стонет и снова трет. Его начинает трясти, и я понятия не имею, хороший ли это знак. Передаю ему термос:
— Эй, держи.
Не реагирует.
— Будешь чай?
Он поворачивается, и я заглядываю ему в глаза. Сердце снова сжимается. Очевидно, что Савелию больно.
— Отку.… да?
— Ты же сказал, что замерз. Я прихватила.
Он соединяет ладони, будто в молитве, потом берет термос, но руки так сильно трясутся, что у него не получается. Возвращает.
— Поз.... же.
Савелий опять пытается улыбнуться. Или это скорее... судорога? Господи Боже. Я наливаю немного чая в крышку, пробую — горячо. Дую.
— Я как раз заварила чай, когда решила позвонить тебе. А ты сказал, что замерз. И я налила с собой. Да и жаль было оставлять, Коля бы с Любой выдули. А мне этот чай Марго привезла из Индии. Ты же помнишь Марго?
Он вновь кивает.
Убедившись, что Савелий не обожжет пищевод, подношу чай к его рту. Он снова усмехается нелепости происходящего.
— Давай пей. Гордость потом врубишь.
Что он и делает, закашлявшись.
— Дай еще.
— Имей в виду, я расскажу всем.
— Туше. (признание поражения. — Прим. автора)
Мы оба слегка улыбаемся. Осушив еще пару крышек, Савелий говорит хрипло:
— Спасибо. Саша.
— Не за что. Постарайся дожить до больницы, сохранив руки и ноги. Тебе же их не ампутируют?
— Все. В порядке. Я чувствую. Почти пальцы. Черт.
Его сознание будто путается, и от страха я начинаю болтать:
— Это радует. Потому что ты уж очень мне нравился со всеми своими пальцами и прочими органами.
Савелий снова кивает. Не пойму, хороший ли знак, что он не развивает тему.
— Почему. Так холодно. Еще только. Сентябрь, — вопрошает он спустя пару минут, когда я разворачиваю «солярис» и выжимаю газ.
— Да, в следующий раз, когда захочешь погулять голым по пустырям, выбери июль.
Савелий бросает на меня убийственный взгляд, и я улыбаюсь тому, что он, кажется, оживает.
Сама изрядно нервничаю.
— Я ни разу не попадала в аварии и надеюсь, что сегодня не будет первый. Не хотелось бы терять время.
— Все хорошо. Не переживай, — успокаивает он меня, стуча зубами.
— Да конечно уж. Вижу.
— Спасибо тебе. Спасла.
— Перестань.
Савелий снова подносит руки к радиатору. И я решаюсь на вопрос:
— Кто с тобой так?
Мурашит от осознания.
Он молчит, и я вкидываю:
— Ты же не лунатил? В этом случае оставаться с тобой на ночь опасно. Мало ли что придет тебе в голову?
— Это. Шут.... ка.
— Савелий!
— Бывают. Плохие. Дни.
— У меня тоже бывали плохие дни, но я никогда не стояла на обочине голая.
Он дергается.
— Саша, — рычит хрипло. — Ты женщина. Это другое.
— Разве?
— Заткнись.
— Ладно, прости, — бормочу.
Савелий определенно не хочет обсуждать, где бы я стояла на трассе, и вот это наверняка хороший знак.
— Я просто не знаю, что еще сказать.
Он касается моей руки, но его пальцы такие холодные, что я машинально дергаюсь, и он, извинившись, поспешно отодвигается.
В салоне из-за печки трудно дышится, но Савелий продолжает дрожать. А когда спустя несколько минут перестает, я не успокаиваюсь.
— Савелий? Сава?
Смотрю на него и понимаю, что он задремал. Интуиция шепчет: «Это плохо».
ПЛОХО.
Понятия не имею, можно ли ему спать! Господи! А вдруг он умирает? Прямо сейчас!
Умирает.
Ужас пронзает насквозь. С этой секунды мною движет, разумеется, страх за живого человека. И то, что это Савелий, не имеет никакого значения, я бы сделала это для любого другого.
Точно.
Сворачиваю на обочину. Ставлю машину на ручник и тормошу его.
Перебираюсь ближе, не думая ни о приличиях, ни об абсурдности происходящего. Только бы согреть. Льну к нему, вжимаюсь щекой в ледяной лоб — тепло от меня должно передаться. Пожалуйста.
Обнимаю крепко. Целую в лоб, щеки.
— Эй, Савелий. Савелий, хороший мой, ты же не умираешь? Сава, не вздумай.
Я кое-как устраиваюсь у него на коленях, ругаясь на тесноту своей машины.
Он снова начинает трястись, и я с облегчением выдыхаю: так-то лучше. Жалею, что не прихватила из дома одеяло. Думала, буду выглядеть смешно, так сильно беспокоясь.
— Надо было в скорую звонить, а не мне. Я считала тебя умным парнем.
Савелий открывает глаза, и я глажу его по лицу.
— Ты же умный, а тут так сильно протупил.
— Может. Хотел на.... последок. Тебя уви.... деть.
— Я тебя щас укушу!
Он улыбается, и у меня камень падает с души. Шутит. Значит, в сознании. Изо всех сил обнимаю его за шею, прижимаюсь. Я намерена терпеть, но все же вздрагиваю — холод от его тела неприятен даже через две толстовки и майку между нами.
— Саша. Саша. Не надо. Тебе плохо.
— Нормально.
— Саша, — повторяет Савелий предостерегающе. Обхватывает меня за талию, видимо, чтобы снять с себя, но я так сильно дергаюсь, что он тут же убирает руки. — Прости.
— Перестань извиняться.
— Не хотел. Тебе. Звонить. Зря я.
— Почему? Я делаю что-то не так?
— Жалкий.
— Перестань.
Я прижимаюсь к нему всем телом, целую в щеки. Стараюсь греть изо всех сил. Наверное, эффективнее было бы кожа к коже. Но страшно причинить Савелию боль, раздевая, поэтому продолжаю просто обнимать. И верить, что этого хватит.
Не знаю сколько проходит времени, прежде чем я ловлю себя на том, что он почти не дрожит. Это происходит плавно и не пугает, как раньше.
Дыхание Савелия тоже становится ровнее. Он не в порядке, но уже не на грани жизни и смерти. Хочется верить.
Так выходит, что я мажу своими губами по его сухим, потрескавшимся. Еще раз. Савелий обхватывает мою нижнюю, касается языком, и я вздрагиваю, но уже не от холода. Замираю, чувствуя, как он дышит мне в губы. Не целуется. Буквально дышит мной.
Закрываю глаза, растворяясь в касаниях, в его вкусе, знакомых аккуратных движениях. По телу Савелия проносится дрожь, и он впивается в мой рот, раскрывая его, проскальзывая языком по моему.
Я тихо ахаю. Потому что еще два часа назад была уверена, что он никогда больше меня не поцелует. Савелий обнимает так, чтобы касаться лишь через рукава, и вжимает в себя. Моё сердце ускоряется, но уже не только от тревоги. Кровь закипает в венах.