Но к кому еще могла она выскочить на тайное любовное свиданье? Иван Сергеевич ее родной брат. Господин Самородов – женатый человек. Все окрестные помещики, которых я нынче повидала, во‑первых, тоже женаты, а во‑вторых, ни один из них не стоит даже ее взгляда, не то что нежных ласк!
Но так же, как вчера я была уверена, что это Данилов, так же теперь я поклялась бы, что это не он. Это кто-то, кого я не знаю, да и знать не хочу, еще один тайный любовник, к которому Вера Сергеевна езживала верхом на Кроу и кому передала сундучок своего мужа.
О господи, какое-то чрезмерное количество открытий вдруг обрушилось на меня, открытий и загадок, и мне захотелось скорей, скорей к Алексу. Я любила его как собственное дитя не только потому, что он нуждался во мне, но и потому, что я нуждалась в нем, я хотела видеть его счастливым и спокойным!
И я побежала наверх со всех ног, почему-то почувствовав облегчение при мысли, что смогу снять с себя наряд Веры Сергеевны, надеть свое привычное любимое платье и заплести чрезмерно раскудрявившиеся волосы в косу.
Любаша пыхтела мне в спину и что-то бубнила, однако я была слишком занята собой и своими мыслями, чтобы обращать на нее внимание, как вдруг два слова заставили меня не только споткнуться, но чуть не упасть.
Эти слова были – «невеста Данилова».
– Что? – обернулась я, чувствуя, что вся помертвела. – Что ты говоришь?
Похоже, Любаша даже испугалась моего неожиданного поворота и выражения моего лица, ибо попятилась и едва не свалилась с лестницы – я ее поймала за руку и помогла снова ухватиться за перила.
– Кто невеста Данилова?! – воскликнула я.
– Ну как же, – пролепетала Любаша, – про это я вам не раз говорила… раньше… а вы все мимо ушей пропускали…
Может быть, она и в самом деле что-то говорила мне раньше, но это и впрямь было раньше – до того, как мы с Григорием Васильевичем посмотрели друг другу в глаза.
– Племянница бедных Деминых, Мелания… ее же прочили в невесты господину Данилову! Она родня нынешней госпожи Самородовой и подружка Надежды Самойловны. Даром что бесприданница, но она Григорию Васильевичу покойную жену напоминала, такая же рыженькая, с веснушечками да карими глазками… наверное, надеялся в ней забвенье былого отыскать, а тут словно бы сызнова былое горе пережил!
Я как будто увидела себя в зеркале и придирчиво осмотрела свое отражение. Глаза у меня не то серые, не то голубые, не то зеленые, не поймешь толком, волосы пепельные, лицо чистое, без малейшего намека на веснушки… слава тебе, господи, я не напоминаю Григорию Васильевичу его жену, и если он влюбился в меня, то лишь ради меня самой!
Некая прошлая часть меня смотрела на меня нынешнюю, буквально вытаращив эти самые глаза – не то голубые, не то зеленые, не то серые, не поймешь толком! – но я совершенно точно знала, что он любит меня и что вся жизнь моя переменилась нынче – к добру или худу, но совершенно.
Мы поднялись на площадку третьего этажа, и вдруг Любаша схватила меня за руку:
– Погодите, барышня! Что хочу вам сказать… я нынче опять погадала. На сей раз на Сеньку-кузнеца. И знали бы вы, что мне книга предсказала! Будто я в ангела превращусь!
– В какого ангела, что ты говоришь? – отмахнулась было я, но вдруг сообразила: – Ты опять прикасалась к этим ужасным книгам?! Ох, Любаша, не доведет тебя это до добра! И что это у тебя… то Сенька, то Федька… вечно ты меж двух огней!
– Ах, Марья Павловна! – воскликнула она лукаво. – Что ж нам, девушкам, делать, когда впереди все как в тумане?! Ведь я на вас гляжу – а понимаю, что и вам до смерти сейчас в будущее заглянуть охота! Разве не так? Вы тоже сейчас меж двух огней!
Да, Любаша была глазаста и приметлива… Однако как ни манила она меня к гадальным книгам, я осталась тверда и прошла через кабинет Веры Сергеевны, избегнув искушения.
– Лучше шкаф прикрой, – буркнула я Любаше, заметив щелку. – Коли узнает хозяйка, что ты сюда лазила, велит тебя отодрать – навеки запомнишь!
– Ох, барыня сможет, она такая! – вздохнула сокрушенно Любаша и подбежала к шкафчику, чтобы закрыть дверцы, но сначала, наоборот, отворила их, чтобы выровнять книги, и я увидела нечто, что заставило меня оторопеть.
Сундучок Вольфа Дугласа стоял на своем месте на нижней полке!
Но когда он туда попал? Кто его принес? Это не Вера Сергеевна – я ведь слышала ее легкие шаги! С этой ношей она шла бы иначе! Значит, кто-то из домашних это сделал…
Странно. Одному мужчине она сундучок принесла, второй его вернул в кабинет… или этот тот же самый мужчина? Тогда почему он не мог забрать его сам?
Ах, не все ли мне равно, подумала я сокрушенно, вбегая в спальню Алекса, главное, чтобы это не оказался Григорий Васильевич!
Может быть, просто перечислить свои выводы?.. Но если они не будут ничем подкреплены, Грушин может просто не поверить…
Ладно, тогда по порядку!
Она опять вернулась к тексту «Уленшпигеля».
«В Дамме и его окрестностях с некоторых пор чинились неслыханные злодейства. Если было заранее известно, что какой-нибудь паренек, девушка или же старик собираются в Брюгге, в Гент, в любой другой фландрский город, в любое селение и берут с собой деньги, то их неукоснительно находили потом убитыми и раздетыми догола, со следами чьих-то длинных и острых зубов, перегрызших им шейные позвонки.
Лекари и цирюльники определили, что это зубы крупного волка. «Загрызал волк, а грабили потом, конечно, воры», – говорили они».
Дальше, дальше, скорей, весь текст не нужен, достаточно только отдельных абзацев… Если Грушин захочет, он сам перечитает книгу, а дело Лидии – подсказать, на что обратить особенное внимание.
«Жители Дамме были до того напуганы, что никто из них не решался выйти ночью без охраны.
И вот наконец на волка устроили облаву: нескольким храбрым солдатам был дан приказ искать его днем и ночью среди дюн, вдоль морского побережья.
Спустилась ночь. Один из них, понадеявшись на свою силу, отделился от товарищей и пошел с аркебузой на волка один.
Солдаты развели огонь и, прикладываясь к фляжкам с водкой, стали играть в кости.
Вдруг до них долетел страшный, как бы предсмертный вопль, и они стремглав пустились бежать в ту сторону, откуда он доносился.
– Держись! Мы бежим на помощь! – кричали они.
Наконец, оглядев с фонарем дюну и поле, они обнаружили тело товарища: он был укушен сзади в руку и в ногу, и шейные позвонки у него были сломаны, как и у других жертв.
Он лежал навзничь и в судорожно сжатой руке держал шпагу. На песке валялась аркебуза. Поодаль лежали три отрубленных пальца, но это были не его пальцы; солдаты подобрали их.
Осмотр отрубленных пальцев показал, что это пальцы старика, никогда не занимавшегося ручным трудом, ибо пальцы у него были тонкие, а ногти длинные, как у судейского или же как у духовной особы».
Что-то вдруг прошло перед глазами… На миг сгустилась тьма, которая сразу рассеялась, и Лидия увидела бледного черноволосого мальчика с настороженными зелеными глазами. Одетый в одну только рубаху с длинными рукавами, он сидел в углу между стеной и узким книжным шкафом, напоминающим пенал… сидел прямо на полу и дрожал. Комната была довольно тесной, вдобавок скошенный потолок делал ее ниже и еще теснее. Из мебели в ней было только бюро у окна, тонконогий стул с гнутой спинкой – Лидия вспомнила, что такие стулья называются венскими, – ну и этот узкий шкаф. Здесь было почти темно, только горела оплывшая свеча в оловянном подсвечнике. Она стояла перед дверью – прямо на полу. Мальчик был один в комнате. В руке он держал маленький перочинный нож.
Из-за двери слышались шаги. Мерные, тяжелые шаги. Глаза мальчика расширились. И Лидия поняла, почему. Он знал, что это приближается железный волк!
Волк идет, чтобы перегрызть ему горло. А спрятаться негде! И нет оружия, кроме маленького перочинного ножа с белой костяной рукояткой!
Лидия тряхнула головой, отгоняя странное видение.
Она не сомневалась, что видела тот самый ножик, который отец всегда носил в кармане. Фамильный нож Дугласов. Что значит все это? Что стало с мальчиком?..
Нет, сейчас не до видений, на них нет времени!
Лидия вернулась к тексту.
«На другой день рыбаки обнаружили на дюне мертвую девочку, совершенно раздетую, – воры не оставили на ней даже сорочки, – и пятна крови вокруг. Рыбаки приблизились и увидели на ее прокушенной шее следы длинных и острых зубов.
Лекарь объявил, что у обыкновенного волка таких зубов не бывает, что это зубы исполненного адской злобы вервольфа, оборотня, и что надо молить бога, чтобы он избавил от него землю Фландрскую».
И вот за дело берется Уленшпигель, ибо пепел Клааса стучит в его сердце…
«Никому во всем Дамме ни слова не сказав о своем замысле, Уленшпигель пошел в кузницу и тайком от всех выковал большой превосходный капкан для ловли диких зверей».
Лидия вспомнила, каким он был, Тиль Уленшпигель, когда заглянул в ее видения: высоченный, длинноногий, худой, светловолосый, в грубой, небрежно подпоясанной рубахе до колен и короткой кожаной безрукавке, он настойчиво смотрел на нее своими светлыми отважными глазами. Лидия словно бы вновь увидела эти глаза и мельком улыбнулась. Вот уж не представляла испуганная двенадцатилетняя девочка, какой она была, читая эту страшную книгу, что когда-нибудь вместе с Уленшпигелем отправится охотиться на верфольфа!
«Уленшпигель спустился в долину, раскачиваясь так, словно в голову ему ударил хмель.
Он напевал, икал, пошатывался, зевал, плевал, останавливался, будто бы оттого, что его тошнит, на самом же деле зорко следил за всем, что творилось кругом, и вдруг, услыхав пронзительный вой, остановился, делая вид, что его выворачивает наизнанку, и при ярком лунном свете перед ним явственно обозначилась длинная тень волка, направлявшегося к кладбищу.