О». Наверно, это очень нужные траты. Возможно, даже безотлагательные. Не берусь судить. Задачи у нашего региона грандиозные. Имидж области, инвестиционный климат, опять же иностранцы смотрят! Все для фронта, все для победы. Ладно, чего уж там. Рапортуйте. Мы как-нибудь здесь сами справимся.
PS. В конечном итоге отделение в Верх-Нейвинске было открыто и заполнилось моментально. Когда же я стал мэром Екатеринбурга, открылся первый двухэтажный хоспис и в городе. Через некоторое время мы своими силами, без копейки бюджетных денег, отремонтировали третий этаж, и в хосписе появилось еще двадцать два места.
30.07.2012
Люди идут и идут. Истории одна сильнее другой. Привезли парня четырнадцатилетнего. Рыжий. Бухал и курил. Дерзкий. Достаточно развитой. Мать воспитывает его одна. За последние годы превратил ее в старуху. Совершенно загнанная, и никто не может ей помочь. Он ее бьет. Бьет – когда она не выпускает его из дома. Бьет – когда денег не дает. Бьет мать по-настоящему – кулаками. Вся в синяках. Заступиться некому. Она плачет.
Разговариваю с ним – очень трудный.
– За что мать бьешь?!
– А че она?
Смотрю – на шее крестик.
– Ты православный?
– Да.
– Ты русский?
– Да.
– Как ты, русский, православный человек, бьешь свою мать?!
Молчит, в пол смотрит.
Я уже не спрашиваю его: как ты, мужчина, можешь бить женщину?! Как ты, сильный, можешь бить слабого?! Как ты вообще, животное, можешь бить свою мать?!
14.01.2013
Зашли серьезные парни и с ними взрослый человек. Все воевавшие. Привезли сослуживца. Взрослый – его отец. Сослуживец стал жрать соль. (Соль – это дешевый наркотик группы МДПВ, метилендиоксипировалерона, последствия употребления часто необратимые.) Похудел и двинулся умом. При этом социализирован, работает на хорошей работе с чужими деньгами. Чувство самокритики отсутствует напрочь. Развивает сумасшедшую активность, совершенно непродуктивную. Например, объевшись, всю ночь отжимался на кулаках. Развалил до крови. Не замечает. И при этом его прет, невероятный гонор и чувство собственного превосходства. А сослуживцы – парни горячие и еле сдерживаются, чтобы ему по репе не настучать. Но не бросают. Я им говорю:
– Парни, он очень сложный. Он сам от себя прется и не слышит ничего. Я пока не понимаю, как с ним работать.
А они отвечают:
– Если у вас не получится, у нас есть гараж капитальный с ямой, мы его туда поселим и будем год держать, пока в себя не придет. Мы его не бросим.
Вижу, и отец настроен решительно. И в ситуации этой только решительность родителей и друзей дает шанс.
Ладно, давайте попробуем. И вспомнил одну историю…
У нас в Перми один Саня кололся героином. У них весь двор кололся. Родители бились, бились с ним, что только не придумывали, где его только не лечили! Кучу денег потратили. Все впустую. А он уже вообще в животное превратился да еще и отъехал несколько раз чуть не до смерти. Еле откачали. И что делать, не понятно. Тогда отец его, мужик серьезный и решительный, сказал: я знаю, что делать.
И вот однажды Саня, такой раскайфованный, заходит домой, а в гостиной сварена из толстых прутьев большая железная клетка.
– Это еще зачем?!
– А затем, гад!
Саню туда втолкнули, и решетка захлопнулась. Сначала он думал, что это шутка. Потом надеялся, что это его решили попугать. Потом бился об эти прутья, рычал, угрожал, но всем было пофиг. Потом начал просить прощения и клясться самыми страшными клятвами. Через несколько дней ему в клетку втолкнули раскладушку и небольшой тазик, который был ему вместо параши. Воду и жратву ставили на пол. И он, к своему ужасу, понял, что это не шутки… В клетке он провел восемь месяцев.
С тех пор уже много лет про героин он даже думать не может без спазма в горле. Сверстники, с которыми он кололся, кто не сидит, – все умерли. Саня сейчас успешный человек, помогает другим, и родителей своих любит, и относится к ним с большим уважением. И родители его, действительно, это уважение заслужили.
21.01.2013
В две тысячи пятом году ко мне пришла встревоженная женщина по фамилии Соловьева и сказала, что у нее пропал племянник. Обычный парень, положительный. Он у нее был единственный близкий человек. Она обратилась во все правоохранительные органы, но никто мер не принимал. Я стал ей помогать. В результате все как-то сдвинулось.
Стали заниматься. Поняли, что парень убит, и даже приблизительно догадывались, кто убийца, но тело не нашли. Дело возбудили, но толком расследовать никто не стал, время прошло, улики исчезли, и дело похоронили. Она ходила по инстанциям, но ничего не могла добиться. Пришла ко мне. Мы включились изо всей силы. Вмешалась прокуратура. Всем напинали, дали по шее – выговоры, неполное служебное, депремирование и т. д. Все забегали. Что-то стронулось, потом опять заглохло. Она снова пришла ко мне. Я написал кучу запросов. Всем опять напинали. Потом опять все заглохло. Она опять пришла ко мне. Я договорился, что ее примут в окружной прокуратуре и лично примет начальник ГУВД. Снова все стронулось с места. А так как работать никому неохота, а убийство, не раскрытое по горячим следам, вообще маета, – опять все заглохло. Мы, как могли, снова качнули, уже через Генпрокуратуру, Администрацию президента – опять все забегали. Потом опять заглохло.
И вот две тысячи одиннадцатый. Она снова пришла. Она все правильно делает. Она не может смириться. Систему от нее уже просто колбасит. Ее никто не хочет принимать. Они извели на нее тонны бумаги. Они отточили свои отписки до виртуозности. Они наполучали из-за нее подзатыльников и оплеух. Но они и дальше будут врать. Чего было проще отработать по горячим следам и раскрыть преступление! Но это надо не спать ночами, сидеть в засадах и мокнуть под дождем. А они, похоже, не за этим сюда пришли, и врать им проще и привычнее.
Чем человека мурыжить, дали бы официальную бумагу, где сказали бы следующее: «Мы, сотрудники правоохранительных органов, занимавшиеся вашим делом и живущие на деньги налогоплательщиков, работать не умеем, не хотим и не будем, и вообще отъебитесь от нас!» – так бы было гораздо честнее.
И вот мы сидим снова, поднимаем все документы и думаем, что делать дальше. Эта скромная, уставшая женщина вызывает у меня уважение.
Что делать-то?
И снова пришла ко мне эта женщина. Она поседела и постарела. За две тысячи одиннадцатый – две тысячи двенадцатый годы она написала во все инстанции сто сорок четыре обращения. Причем все конкретные, по делу. За это время дело несколько раз прекращали, приостанавливали и вновь начинали. Все это время бедная пожилая женщина помогает системе, собирает доказательства, просит, уговаривает, заставляет систему возбудиться и что-то сделать. Система раздражается, злится и проделывает огромный объем побочной работы, чтобы не выполнять свои прямые обязанности!
Но женщина эта будет писать, ходить, записываться на прием, стучаться во все двери и не отступится. И все начальники всего не смогут смотреть ей в глаза. От нее будут бегать, прятаться и скрываться, потому что им стыдно и неловко. Но работать они все равно не будут.
Но она все равно не остановится. Я уважаю эту женщину, и мне жалко ее до слез.
09.02.2013
Мужик заходит.
– Слушай, – говорит, – Женя, я к тебе по делу. Может, поможешь чем.
– Ну, говори.
Отвечает:
– Работа нужна. Я сам с Бутки́, работы никакой, четыре пилорамы. В Талице тоже работы нет. Все закрывается.
Я спрашиваю:
– Что ты умеешь делать?
– Да все, что надо. Ельцин моя фамилия…
Я засмеялся:
– Родственники, что ли?
Он говорит:
– Ну да.
Позвонил Юре Потапенко:
– Посмотри, может, сумеешь чем помочь?
Вроде решили.
Я говорю мужику:
– Там люди нормальные, но зарплата невысокая, тысяч пятнадцать.
Он только плечами пожал.
– Да ничего, мы, Ельцины, люди скромные…
12.02.2013
Когда я был депутатом Госдумы, у меня на Белинского, 19 на протяжении четырех лет каждый день с утра до ночи работала приемная. Люди шли не переставая. Порой у нас даже стояла очередь от крыльца до второго этажа, и мы работали всегда до последнего посетителя. Двадцать человек нас было – юристы по уголовке, юристы по гражданским делам, специалисты по ЖКХ, по социалке, по медицине, по пенсионерам. Самые разные вопросы приходилось решать. И вся команда наша собралась с улицы. Кто-то отсеивался, кто-то приходил. Но все, кто остался, работали по-честному и в полную силу.
Однажды сижу работаю, полный коридор народу. Вдруг какая-то возня, недовольство на повышенных тонах, и заходит человек.
Люди сердятся: «Он без очереди! Без очереди!»
А я смотрю, это мой товарищ из прошлой жизни.
Он говорит:
– Я на секунду, – и дает мне конверт с деньгами. – Тут, – говорит, – тридцатка. Мало ли что, может, кому-то из пожилых помочь надо будет. Сам смотри, распоряжайся.
Я поблагодарил его, положил деньги в правый ящик стола и сижу работаю.
Заходит женщина. Уставшая, придавленная, волосы гладко зачесаны и забраны на затылке. Села напротив меня и расплакалась. Я давай ее успокаивать, а она плачет всерьез и повторяет:
– Нет, я не верю! Я не верю! – И смотрит в глаза.
Спрашиваю:
– Что случилось-то?
А она говорит:
– Я не верю, что вы взяли за это с меня тридцать тысяч рублей!
– Какие тридцать тысяч?! За что?!
– Ну за то, что написали ходатайство начальнику колонии, чтобы моего сына отпустили по УДО!
Я еще ничего понять не могу: какое ходатайство? Какое УДО?! Какие деньги?!
Она говорит:
– Да вот у вас там внизу-то адвокаты сидят. Они взяли с меня тридцать тысяч и пообещали, что за эти деньги вы напишете ходатайство. А сына не отпустили, а деньги у меня были последние! Но я не верю, что вы могли так сделать. Ведь если бы вы деньги взяли, вы бы ходатайство точно написали!