– Давно уже они собирались, – буркнул вертолетчик, сворачивая трясущимися руками «козью ножку». – Запасались всяким добром, карабины себе растиражировали, патроны, сухой паек…
– Чего ж вы мне-то не сказали? – взорвался Саша.
– Чего-чего… Стукачом отродясь не был, – насупился мужик.
– Стукачом… Они же погибнут в тайге!
Словно в подтверждение его слов, где-то далеко, один за другим, раздалось несколько винтовочных выстрелов…
На лагерь беглецов вышли к утру.
– Никого вроде нет, – напряженно прошептал прапорщик, вглядываясь через просвет между кедровыми лапами в маленькую поляну, посреди которой чуть дымилось остывшее кострище. Тонкая струйка голубоватого дыма поднималась вертикально вверх и терялась в кронах обступивших лагерь деревьев.
– Пойдем?
– А вдруг там засада? – схватил Александра за рукав Олег Алексеевич. – Подождем!
– Чего? – вырвал рукав бизнесмен: после бессонной ночи, проведенной на ногах, он был сердит и раздражителен. – Они что – шпионы?
– Шпионы не шпионы, – пожал плечами Михалыч, – а пойду я один. Я все-таки погоны носил… Да и жизнь повидал…
«Погоны… – проворчал ротмистр. – Тоже мне Натти Бумпо… Будь я на месте этих беглецов, сто раз бы ему задницу отстрелил – бабы и то скрытнее ползают!»
Саша не стал спорить. Он и сам видел, что если когда-то бывшему прапорщику и приходилось ползать по-пластунски, то было это давным-давно…
– Идите сюда! – наконец высунулся из-за кедра, перекрывающего обзор, вертолетчик. – Живее!
Что никакой засады не было и в помине, выяснилось сразу: возле костра безжизненными мешками валялись два тела, давно остывшие. Стало быть, палили беглецы вовсе не от лихости или избытка чувств.
– Чего они не поделили? – поднялся на ноги кандидат.
– Кто знает… Отдыхаем пятнадцать минут и догоняем двух оставшихся.
– Одного, – покачал головой фантаст. – Вон еще чьи-то ноги из кустов торчат.
Третий бродяга лежал, свернувшись зародышем и прижимая к груди вещмешок, будто самое дорогое на свете.
– Это Хрипатый!
На заросшем щетиной изможденном лице приоткрылись страдающие глаза.
– Пи-и-ить… – прошелестел едва слышный голос. – Пи-и-ить дайте…
Общими усилиями раненого перевернули на спину, выкрутили окровавленный рюкзак из намертво стиснутых рук.
– Ё-ка-лэ-мэ-нэ… – Саша замер с открытой фляжкой в руках.
«Нельзя ему пить, – буркнул ротмистр. – Пуля в животе. Питье его убьет. Самое большее – губы смочить».
«Как же быть? Может, все-таки что-нибудь можно сделать?»
«Вы хирург? Ранение в живот в девяноста процентах случаев означает смерть. Долгую и мучительную. А если ранение не сквозное – в девяносто девяти…»
«В животе, говорите…»
– Так, берем раненого на руки и – к звездолету!
– Не донесем, – покачал головой Михалыч. – И растрясем, и все такое… Его сейчас трогать нельзя. Я таких в Афгане во как навидался! – он ткнул открытой ладонью себе в горло. – Разве что бортом… Вертолетом то есть. Короче, вы его тут поддержите, а я – за вертушкой, напрямки.
– А горючка?
– Да хватит на туда-сюда! А потом что-нибудь придумаем…
Это он говорил уже на бегу.
– Не успеет, – безнадежно махнул рукой кандидат. – Отсюда до тарелки часов восемь хода…
– Попытаемся продержаться, – пожал плечами бизнесмен. – Аптечка где?
Пока Хрипатого перевязывали и укладывали на некое подобие носилок, сооруженных из двух жердей, разорванных вещмешков и кедровых лап, он то впадал в бессознательное состояние, то приходил в лихорадочное возбуждение. Пуля вошла чуть ниже и левее пупка, и, видимо, началось воспаление – живот посинел и вздулся, словно у беременной женщины. Антибиотики в аптечке были, но только в таблетках. А как дать их человеку, которому нельзя пить? Но обезболивающее Петров, стиснув зубы, вколоть раненому сумел, с горем пополам. И тот, пусть на время, перестал стонать, открыл воспаленные глаза.
– Золото проклятое… – прошелестел он. – Все беды от него…
– Какое золото? – не понял Саша. – Откуда золото?
– Там… В рюкзаке…
Небольшой, но увесистый мешочек, завернутый в тряпье, обнаружился на дне вещмешка раненого.
– Килограммов семь будет, – с усилием покачал на ладони находку Агафангел. – Может, больше.
– Десять, – прохрипел умирающий. – Считали…
Александр отобрал гирю у фантаста, развязал стянутую шнурком горловину, и на ладонь хлынул поток каких-то маленьких блестящих кусочков.
– Ну-ка, ну-ка… – взял один из них кандидат. – Не понимаю… Это же…
– Зуб это… – попытался улыбнуться Хрипатый, но лишь скривил губы в мучительной гримасе. – Мой зуб… Мой запас… золотой… на черный день…
– Вы размножили свой зуб?
– Да… я… когда голову сунул… он и вылетел…
– Подняли!
Окончательно впавшего в кому бродягу удалось доставить на корабль глубокой ночью. Самым трудным участком пути было протаскивание носилок через игольное ушко шурфа, ведущего к люку. Когда раненый оказался у мерцающих разноцветными бликами «ксероксов», он казался мертвым. Лишь поднесенное к губам зеркальце давало понять, что в Хрипатом еще едва-едва теплится жизнь. И жизни этой оставалось всего чуть-чуть.
– А если он прямо тут концы отдаст? – засомневался фантаст в последнюю минуту.
– Если, если… Да он по-любому сейчас кончится! – одернул болтуна Михалыч. – Подняли!
Множитель, как и ожидалось, не принял ни одежды раненого, ни носилок. Обнаженное тело зависло в розовом киселе без всякой опоры, и непонятно было – жив Хрипатый или нет.
– Вот она! – Олег Алексеевич выкопал из вороха окровавленной одежды кусочек металла. – Можно вынимать!
Хорошо сказать, а как сделать? Первым решился вертолетчик.
– Принимайте, – запустил он в «ксерокс» руки, закатав до локтей рукава. – Я один не удержу!
Общими усилиями раненого извлекли из «сигары».
– Кажется, дышит, – неуверенно заметил Саша.
Хрипатый и правда дышал. Редко, медленно, но вколотые антибиотики, видимо, оказали свое действие: восковое лицо чуть порозовело, но в сознание раненый так и не приходил. Но все, что можно было сделать, уже было сделано…
– Может, взглянем, что там получилось? – несмело шепнул кандидат Александру, когда раненого уложили и приставили присматривать за ним Агафангела.
Петрова и самого подмывало сходить в «приемный зал» и поглядеть, что на этот раз выдал множитель. Поэтому он не стал отказываться.
Шлепанье босых ног по полу они услышали, еще не дойдя до транспортерной.
– Вы как знаете, – запаниковал бывший научник, интерес которого мигом испарился при этих звуках, – а я дальше не пойду!
Саша пожал плечами и шагнул вперед. Только рука сама собой легла на кобуру пистолета…
По залу слонялся голый человек. Сутулый, длиннорукий, кривоногий, он ничем не напоминал Хрипатого, и лишь когда повернулся, бизнесмен узнал в нем одного из «лихих».
– Хрипатый, – окликнул Александр голого бродягу. – Ты как?
Тот настороженно глядел на начальника и не произносил ни слова.
«Мне кажется, – подал голос ротмистр. – Что он вас не понимает».
И в самом деле – в глазах новорожденного светилась пустота…
«Что нужно сказать в этом случае?»
Михалыч аккуратно подровнял лопатой свежий холмик над могилой – по всему было видно, что ему не впервой работать могильщиком, – и оперся на черенок, вопросительно глядя на невеликое население инопланетного корабля: Александра, кандидата Олега Алексеевича и «фантаста» Агафангела.
– Помянем раба Божия? Никто не знает, как его звали?
– Вроде бы на Николая откликался, – пожал плечами фантаст. – А фамилию я не знаю.
– И я не знаю… – пожал плечами бывший научник. – Привыкли все больше по погонялам общаться.
– Я знаю, – сказал Саша. – Корольков Николай Сергеевич, одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения.
У ротмистра, что ни говори, была превосходная память…
– Ого, моложе меня, – крякнул кандидат. – А я-то думал, что ему за пятьдесят…
Прапорщик присел на корточки и вывел на дощечке, приколоченной к стволу векового кедра, под корнями которого был погребен незадачливый экспериментатор, имя, отчество, фамилию и даты непутевой жизни. Три свежие могилы рядом – убитых «лихих» тоже решили не бросать на растерзание диким зверям – не слишком веселое зрелище. Хотелось думать, что ими погост и ограничится.
– А с этим что делать будем? – кивнул вертолетчик на слоняющегося вокруг «найденыша» – назвать его прозвищем покойного Хрипатого не поворачивался язык.
Как оказалось, мозг сотворенной Кораблем точной копии бродяги, умершего вскоре после операции, не был чистым листом. Он обладал определенными навыками, не присущими новорожденному: умел ходить, не пугался людей, не возражал, когда его одели (даже, пусть и неуклюже, но сам застегнул пуговицы)… Он даже пытался что-то говорить, в тему и не в тему выговаривая невнятные слова. Но это, конечно же, была только внешняя копия умершего.
Граф, подумав, выдал гипотезу, что все это оттого, что копия Хрипатого – неполноценный человек. А неполноценен он оттого, что у него нет души. Мол, Корабль, конечно, практически всемогущ, но душой наделить сотворенное им существо не может никак. А что такое человек без души? Животное о двух ногах и двух руках – не более того.
Александр в целом был согласен со своим альтер эго: он отлично помнил свои воспоминания, вернее, полное их отсутствие после разудалых юношеских попоек, когда просыпаешься утром с девственно чистой памятью, а друзья наперебой рассказывают, как ты вполне осмысленно чудил накануне. И один приятель тоже объяснял, что все это из-за того, что душа у человека в такие моменты спит, а действует двуногий зверь, вытесняемый в повседневной жизни на второй план. И Саша был благодарен, что ему в качестве «личного зверя» досталось вполне адекватное и покладистое животное, а не мистер Хайд из книги Стивенсона, например. Потому что сколько преступлений совершается именно в моменты «сна разума», который, как известно, рождает чудовищ…