персональный продавец, Карлос, кубинский беженец, с ним Робби всякий раз при встрече крепко обнимался. В магазине было полно мужчин, таких как Робби, с аккуратной стрижкой и заносчивым видом. Они проверяли, идет ли им тот или иной предмет одежды, придирчиво рассматривая себя в многочисленных зеркалах. Иногда даже прохаживались с беспечной, преисполненной самодовольства усмешкой, так же как это делали на улице.
Однажды на третьей неделе января Робби вдруг воскликнул, что нужно повидаться с Харолдом, давним клиентом, пострадавшим при столкновении с автофургоном. Ивон с трудом удерживалась, чтобы не отвернуться, когда смотрела на Харолда. Он сидел в инвалидной коляске, странно смещенный в одну сторону, руки и лицо обезображены шрамами. А Робби, как ни в чем не бывало, взял Харолда за руку и с жаром заверял, будто он выглядит великолепно. Он без остановки проболтал почти двадцать минут, обсуждая фаворитов баскетбольной Средней десятки. В машине Робби поделился с Ивон надеждой, что Харолд поживет еще какое-то время. Ответчики — производитель автомобиля, дорожное управление штата, а также компания, которой принадлежал автофургон, — тянут дело уже почти девять лет, очевидно, рассчитывая, что Харолд умрет. Если он умрет, то компенсационные выплаты, которые в настоящее время исчисляются суммой в двадцать миллионов, уменьшатся до одной пятой. Причем большая часть денег пойдет на погашение медицинской страховки. Так что матери Харолда, которая встретила их, еще не старой, но с большим животом, в бесформенном платье, достанется пшик. За сыном ухаживала она, с тех пор как его бросила жена. Это произошло вскоре после несчастного случая.
— А как же твой гонорар? — сухо спросила Ивон. — Он ведь тоже уменьшится?
— Понимаешь, — ответил Робби, — хотя я и начинал с Питером Нойкриссом, но на него не похож. Тот при встрече, прежде чем поздоровается, принимался рассказывать вам о добре, которое творит в этом мире, вступаясь за любого пострадавшего. Это все слова. Правила нашей игры простые: люди пострадали, им больно — мы добиваемся для них денег в качестве компенсации за боль. И значение тут имеют только деньги. Это понимают все: судьи, присяжные, я, клиент, ответчики. Деньги. Все договорено заранее: сколько получат они, сколько мы. И если тебе будут говорить что-то другое, просто не верь. — Он твердо кивнул. — Таковы правила игры.
Как всегда, самоуверенность Фивора казалась Ивон несносной. Он все обо всех знал и понимал.
— Ты все повторяешь: «игра», «игра», — неожиданно произнесла она. — Я не понимаю, что это такое. Какая игра? Как в спорте? Или актерская? А может быть, это в том смысле, когда говорят: «Я сыграл с ними шутку»?
— И то, и другое, и третье, — промолвил Робби.
— Все равно не понимаю.
Он наморщил лоб и некоторое время молчал. Они проезжали пригород в том месте, где недавно построили дом с остроконечными крышами и небольшими наружными украшениями. Вдалеке двое мальчиков играли на холоде в тезербол[15].
— Хм, черт возьми, — проговорил наконец Робби, как всегда неспособный переносить собственное молчание. — Это просто игра. Жизнь — это игра. Понимаешь? В ней, на самом деле, нет никакого смысла, кроме получения кратковременного наслаждения. И больше ничего. Нам толкуют, будто Бог создал мир, где все разумно. Ничего подобного.
Заметив, что Ивон поморщилась, Робби заговорил с большим нажимом:
— Ну скажи мне, пожалуйста, какой смысл в том, что Лоррейн больна? Что в этом разумного? Почему она? Почему сейчас? Почему такая дерьмовая болезнь? Полнейший абсурд. Или давай вспомним дела, которыми занимаемся последнее время. Токарь, сорок девять лет. Станок ломается, он выключает рубильник и начинает его чинить. Проходит мимо мастер и думает, что рубильник выключил какой-то шутник (порой такое случалось по два раза на день), и включает его. У парня полруки как не бывало. Пожарный. В свободное от работы время моет окна в чьем-то доме, подрабатывает. Казалось бы, что в этом плохого? Отходит на пару минут, чтобы взять еще моющего средства, а в это время трехлетний ребенок залезает на табуретку, выглядывает в окно и падает. Мгновенная смерть. Или, в конце концов, Харолд. Он ведь работал в торговле, был веселый парень. Вот именно, был. А через минуту превратился в фрикадельку в инвалидном кресле.
Так что это игра. Ты бьешь решающий пенальти, мяч попадает в штангу, и команда проигрывает чемпионат мира. Идешь в раздевалку и плачешь. На самом деле, в жизни царят хаос и мрак, и когда мы притворяемся, будто это не так, это и есть игра. Мы все играем на сцене. Произносим свой текст. Играем того, кем пытаемся в данный момент быть. Адвоката. Супруга. А сами в глубине души-то знаем, что в жизни, помимо этого, больше нет никакого смысла. Только порой не можем решиться произнести это вслух. Понятно? — Робби повернулся к ней, хотя на шоссе было оживленно. В его взгляде мелькало что-то пугающее. — Понятно? — спросил он.
— Нет, — ответила Ивон.
— Почему?
Она скрестила руки и промолвила:
— Я верю в Бога.
— Я тоже! — воскликнул Робби. — Но Он меня создал, значит, Ему угодно, чтобы я так думал.
Ивон раздраженно хмыкнула. Разве она не знала, что спорить с адвокатом бесполезно?
В одно январское утро, находясь всего в двух кварталах от офиса, Робби и Ивон попали в пробку. Далеко впереди в холодный воздух вздымалась густая струя дыма — так, во всяком случае, им показалось вначале, — расплываясь над желтыми сигнальными лампами, повешенными над испещренным полосами ограждением. Там были видны также какие-то спецмашины. Двигаясь по нескольку дюймов в минуту, Робби и Ивон заметили группу рабочих городской канализации в стеганых жилетах и строительных касках. Они, перегнувшись через желтые перила, что-то опускали в открытый смотровой колодец, переговариваясь с теми, кто находился внизу. Чем они конкретно занимались, Ивон и Робби не поняли. Движение регулировала девушка в защитном шлеме. Взмахом красного флажка она направляла машины по единственной оставшейся полосе. Случайно «шестисотый» остановился рядом с ней. Неожиданно Робби, несмотря на холод, опустил боковое стекло и, улыбаясь, спросил:
— Для меня это загадка. Почему красными флажками регулируют движение только самые симпатичные девушки?
Девушка была афроамериканкой. Миловидная, широколицая, скуластая, с большими красивыми глазами. Ее великолепные губы расплылись в улыбке, пока она махала флажком, чтобы они проезжали.
— Ты ее знаешь? — спросила Ивон, когда «мерседес» влился в поток машин.
Робби удивленно посмотрел на нее.
— Нет.
— Тогда зачем ты с ней заговорил?
— Просто так.
— Но ведь ей могло не понравиться.
— Ты считаешь, она была недовольна?
— Я не понимаю, зачем? Зачем надо было с ней заговаривать? — Ивон произнесла это спокойным тоном, но настойчиво. Ей давно уже хотелось задать этот вопрос таким мужчинам.
— Ты спрашиваешь «зачем»? — отозвался Робби. — А затем, что она симпатичная. Думаешь, легко выглядеть симпатичной в строительном шлеме? Нет. Думаешь, случайно она принарядилась? Поднялась, наверное, чуть свет, привела себя в порядок — я имею в виду, как следует, — а уходя, надела на голову пестрый платок, хотя знала, что сверху придется напялить защитный шлем. А ты заметила, как мило выпирала задница из ее джинсов? А теперь ответь, для кого она так старалась? — Робби взмахнул рукой, поправил на груди яркий галстук. — Не знаешь? А я знаю. Она старалась для меня. И для других мужчин, похожих на меня. И я ее поблагодарил. Просто сказал спасибо. Вот и все.
— Все?
— Не знаю. Вдруг я когда-нибудь снова увижу ее на этом перекрестке? В этот момент загорится красный свет. А у нее как раз через пять минут начнется обеденный перерыв. Тут можно вообразить все, что угодно. Но в данный момент это просто благодарность. И все.
Таков был Фивор. Он не втягивал шумно ртом воздух, не походил на хлыща, постоянно подпрыгивающего на своем эрегированном члене, словно это ходуля «пого»[16]. Робби имел определенный стиль. Но он всегда был наготове. На боевом дежурстве, как ракета с тепловой системой самонаведения, запушенная в режиме ожидания захвата цели. Разговаривая с любой женщиной, Робби стоял слишком близко. Его жена лежала дома, умирала, из нее каждый день по капле вытекала жизнь, а он не надевал обручальное кольцо. Каждое утро, садясь к нему в машину, Ивон чуть не охала от ударившей в нос липучей смеси сладких запахов одеколона, спрея для волос, дорогого крема для бритья и лосьона для тела. Из всего, что ему принадлежало, больше всего (ну просто невероятно высоко) Робби ценил себя самого и радовался любому случаю продемонстрировать свое имущество. Он был настолько самоуверен, что надеялся завоевать женщину лишь силой тщеславия. Тогда, в Де-Мойне, Макманис предупредил Ивон:
— У нашего тайного осведомителя — так уважительно у них было принято между собой называть стукачей — репутация большого бабника. Вам придется играть заданную роль, но он может попытаться завести с вами связь на самом деле. Запомните три правила. Первое — ни в коем случае не мириться с его приставаниями, в этом мы вас полностью поддержим. Второе — не обижаться, поскольку изменить его вы все равно не сумеете. И, наконец, третье, — Макманис многозначительно посмотрел на Ивон, чтобы она поняла, что это самое важное, — не попасться на его удочку.
— Ни при каких обстоятельствах, — заявила она.
И до сих пор никаких проблем не возникало. Один раз, когда они были у него кабинете, Робби лукаво взглянул на нее и с нарочитой небрежностью заметил:
— Не пора ли нам как-то продемонстрировать свою связь? А то люди начнут сомневаться. Например, пусть Бонита случайно войдет сюда и наткнется на нас, занимающихся любовью на диване.
Эту часть сценария Ивон все еще надеялась спустить на тормозах. Она остановила его излияния, и больше Робби об этом не заговаривал.