Балаган какой-то!
– Я беременна, – просто сказала Яна.
Шурка мысленно выругался.
– Я думала остаться здесь… бросить мужа…
– Ни в коем случае! – полковник схватил ее за руку. – Бегите немедленно домой. Соблазните супруга. Пусть ребенок родится законным. Срок большой?
– Нет, – застенчиво покачала головой Яна. – Две недели.
– Слава богу! Дорожная тряска вам не повредит.
– Но, быть может, он еще вернется, – в ее голосе звучала надежда. – Смотрите, он пишет: «Могу ли я отказаться от скорбного счастья видеть вас? Ведь и приговоренный к смерти имеет право распорядиться оставшимся ему временем!»
– Чушь! – отрезал полковник. – Что этот хлыщ сказал о ребенке?
– Ничего. Он не знает.
«Держи карман!»
– Но его мать водила меня к гадалке мадам Ленорман, которая предсказала судьбу младенца. Это будет чудный мальчик. Его все станут любить. Его имя отметит рука истории. Я хотела назвать его Морис, в честь отца Шарля. Мориц по-польски.
Яна снова заплакала.
– В одном ваш любовник прав, – строго сказал Бенкендорф. – Его матушка маркиза де Суза сделает из вашей истории отменный роман. И вы еще прочтете его в Польше. А пока подберите слезы, пакуйте вещи и думайте, что сказать мужу, которого бросили с двумя детьми, из самых патриотических соображений.
Яна была растеряна. И раздражена. Она ожидала, что ее утешат. Завернут, как котенка, в одеяло. Вместо этого полковник предлагал действовать. И в глубине души графиня понимала: он прав, ждать нечего, ее бросили, а быть может, и обманули самым бесстыдным образом.
– Шарль говорил такие слова, – с горечью произнесла маленькая принцесса, – о польках и о француженках. Те жеманны, неискренни. Мы просты, веселы, непринужденны. Нас нельзя не любить. Если бы я дала ему надежду в Варшаве, он бросил бы все: мать, родину, имя. Мой дом стал бы его, и он защищал бы Польшу с тем воодушевлением, какое может внушить одна полька…
– Яна, – одернул несчастную женщину полковник. – Это он говорил? Или вы вкладываете в его уста то, что хотите слышать?
Графиня разрыдалась.
«– Вы деретесь как мужик!
– Я, по крайней мере, мужик».
Сад Тиволи светился сотнями огней. Здесь и в будние дни устраивали гулянья. А праздники для гвардии – одно из любимых развлечений императора, когда ветераны смешивались с толпой и каждому становилось ясно: французы едины, только одни в форме, другие пока без – привлекали всеобщее внимание.
Весенние дни дарили теплом. Казалось, холод и ветра ушли из французской столицы. Русское посольство присутствовало, несмотря на явное недовольство, которое Бонапарт демонстрировал графу Толстому. Он раскусил этого человека! Тот не желал мира! Даже видимости его!
Теперь в Тиволи дипломаты паслись среди столов с закуской и цветных фонариков, стараясь держаться как можно дальше от императорской свиты. Но Бенкендорф решил не оставлять графа наедине с Бонапартом и, заметив, что корсиканец сделал послу знак следовать за ним, незаметно двинулся тоже. Держась на почтительном расстоянии, но не выпуская высокие стороны из виду.
Наполеон желал говорить наедине, поэтому сердито цыкнул на сопровождавших и полез в сиреневый куст. Оказалось, плотные зеленые шпалеры окружали небольшую площадку, освещенную только залпами взлетавших в небо разноцветных ракет.
Полковник притаился на некотором расстоянии, стараясь не шуршать и не ломать ветки. Он и мысли не допускал, что единственный наблюдает за сценой. Напротив, судя по слабому шороху справа и слева, адъютанты Бонапарта занимались тем же самым. Им стоило сговориться заранее, расстелить в кустах скатерть и прихватить по бутылочке шабли. Во всяком случае, враждебности они не проявляли, блюдя права русского визави.
– Хорошо! Вы не желаете говорить со мной как дипломат! – Корсиканец сорвал свою знаменитую шляпу и швырнул ее под ноги. – Будем говорить как дивизионный генерал с дивизионным генералом.
Толстой почтительно молчал.
– Если произойдет заваруха на Пиренеях, я вправе рассчитывать, что ваш царь пошлет экспедиционный корпус? Ведь он мой союзник!
Граф не спешил отвечать.
– Испания, – наконец вымолвил он, – это очень далеко. Пожалуй, вы сами справитесь, пока наши бедолаги доковыляют хотя бы до Польши.
– Ладно! – Бонапарт едва сдерживался. – А в Австрию? Туда вам, кажется, рукой подать?
– Да-а, – протянул Толстой, – Австрия – это близко. Вот если бы ваше императорское величество помогли нам замириться с турками…
– Я помог! – чуть не подскочил корсиканец. – Их послы приезжали в Париж. Но они не хотят мира! Как ни старайся!
– Вот и мы постараемся вразумить австрийцев, – гнул свое посол. – Дипломатическим путем. Без крови. Я уверен, император Франц совсем не хочет воевать…
Бонапарт вздохнул. Он прекрасно видел, что Толстой изображает идиота. Но других средств сговориться с царем не было. Пока.
Александр Христофорович осторожно, на четвереньках выполз из куста, храня по возможности покой других наблюдателей. Деликатно, стараясь никого не спугнуть, он побрел к центру парка. Вокруг него расстилался волшебный чертог. Деревья были усыпаны огоньками. Под ногами в траве горели стеклянные стаканчики со свечами. Отовсюду слышалась музыка. Маленькие оркестры играли среди кустов. Под ветками кружились красивые пары.
В этой сияющей, движущейся темноте полковник поминутно слышал обрывки бесед, не видя лиц. И, напротив, бывал привлечен знакомыми фигурами, не имея возможности расслышать.
– Я счастлив, что все закончилось, – вдруг прозвучал над ухом чей-то голос. И Бенкендорф, повернувшись, узнал Шарля де Флао, мирно беседовавшего с Юзефом Понятовским. Они топтались у круглого столика, заставленного фруктами и закусками. Оба держали в руках по бокалу и имели самый дружеский вид.
Александр Христофорович остался за веткой.
– Мне нельзя ставить под удар свое положение возле Гортензии, – говорил молодой граф. – Тем более она снова беременна. От меня. Мы счастливы. А ваша кузина…
– Она слишком восторженна, – кивнул Юзеф. – К счастью для вас, считают, что ее любовник – этот молодой русский из посольства. Я даже дрался с ним, чтобы утвердить подобное мнение. У него тысячи связей. Басне поверят. Теперь, когда надежды нет, Яна вернется к мужу. Ортанс не узнает о вашем побочном ребенке. Вы сохраните ее любовь. А я – семью Потоцких, ведь они рожают будущих королей!
Шарль развязно присвистнул.
– Знали бы, кто этих королей делает!
– Побольше уважения! – оборвал его Юзеф. – Главное, я избавлюсь от бесконечных хлопот с родственниками. Кстати, что вы ей сказали? Яне?
– Анне? – беспечно отозвался де Флао. – А что в таких случаях говорят? Я люблю вас всем сердцем, но чувство долга сильнее. Оно привязывает меня к нелюбимому, но данному Богом предмету. Я навечно сохраню в душе ваш образ и буду страдать, предпочтя доброе имя. Разве женщины врут нам что-то другое?
В иное время Шурка посмеялся бы и пожал плечами. Истинная правда, граф! Он сам не раз говорил подобные вещи. Но вчерашние слезы маленькой принцессы. Ее искренняя вера плоской и отъявленной лжи не позволяла сделать так. А отчаянное положение, в котором оказалась молодая женщина и до которого ее соблазнителю не было дела, взывало к отмщению.
«Тоже мне, родственник! – подумал Бенкендорф, смерив Понятовского презрительным взглядом. – Тебя я убью. Правда, не сейчас. Случай представится. А тебе, – он перевел глаза на Шарля, – намну бока. И прямо сегодня».
Полковник подождал, пока выпитое шампанское заставило де Флао, извинившись, отправиться в неосвещенную часть парка. Поляк поставил свой бокал на стол и двинулся вдоль череды цветных гирлянд на звуки музыки и на поиски достаточно легконогой феи.
Тиволи славился играми света. На одной половине парка все сияло. Даже на клумбах горели плошки. Другая погружалась во мглу, тем более глубокую, что отблескам огней не удавалось пробиться через кордон высоких лип. Именно туда, под спасительную сень, бежали парочки, только что составившиеся во время танцев. Спешили подвыпившие гуляки, желая найти укромный уголок, чтобы спрятать свое безобразие. Повсюду ожидали лавочки, нарочно выкрашенные в белый цвет, чтобы их легче было найти. Предательски светлели фигуры купидонов и нимф. Слышался неумолчный шелест фонтанов.
Бенкендорф еще не знал, что станет делать. Но точно не дуэлировать – велика честь! Он просто последовал за любовником Яны и деликатно дал ему справить нужду у ближайшей ивы. А потом выступил вперед.
– Кто вы? – растерялся граф. Он не ожидал, что его застанут врасплох.
Следовало признать: паршивец был хорош. Таких дамы в молодости выбирают героями романов, а в старости делают командорами рыцарских орденов. Столько величия и благородства сквозило в его облике. Столько простоты и снисходительности во всех манерах….
Короткий удар в челюсть сбил де Флао с ног.
«Штаны подтяни, – думал полковник, отразив довольно вялую попытку сопротивления. – Хозяйство оторвется!»
– Да что вам надо?! За что вы хотите меня убить?!
Граф явно не дрался стенка на стенку. Он получил удар в переносицу и опрокинулся назад. Хотел подняться, но вид собственной крови, хлынувшей из носа, поверг его в изумление. Де Флао не был трусом. Совсем нет. Если бы на саблях, даже в темноте, но по правилам, он показал бы обидчику.
Шурка не собирался скрываться.
– Англичане называют это боксом, – заявил он. – Мы – кулачными боями. У всех свои правила, – Бенкендорф ждал, пока противник поднимется. – Островитяне не дерутся ногами. У нас не бьют лежачего.
– Вы варвар! – Шарль прижал обе ладони к носу. – Но чем я вам не угодил?
– Обрюхатил двух баб и спрашивает!
Новый удар уложил поднявшегося, было, де Флао на траву.
– Но какое вам дело? Вернее, за которую из них?
Бедняга начинал сознавать причину нападения.