Королева сделала вид, что верит. А Шурка – что не обеспокоен ее скрытой тревогой. Под ложечкой у него посасывало от возбуждения.
В шесть он был у подъезда оперы. Отослал карету и начал слоняться по вестибюлю из угла в угол, встречая множество знакомых и раскланиваясь направо и налево. На него посматривали с любопытством, точно ожидая, что нового выкинет этот русский адъютант.
Дюшатель с подругой в маске явилась за четверть часа до начала. Бенкендорф врезался в них, извинился. Старая любовница передала ему руку новой и повторила требование вернуть даму на прежнее место в условленный срок.
Пальцы прекрасной итальянки впились в локоть полковника. Пара начала подниматься по лестнице к вожделенной ложе. Уже шум в фойе отхлынул от них. Уже второй ярус манил распахнутыми дверями отдельных кабинок. Уже мадам Кассани чувствовала себя в безопасности. А Шурка напыжился и прерывисто дышал, воображая скорое блаженство.
Вдруг дорогу им преградила высокая женская фигура. Ни маска, ни густая вуаль не могли скрыть от Бенкендорфа страшной правды. Он узнал бы Жоржину и в рыночной толпе. Актриса властно схватила неверного любовника за руку, на всю лестницу пророкотала:
– Подлец! – и влепила Александру Христофоровичу одну из тех пощечин, которые сотрясают даже мозг в черепе.
Родную руку трудно не узнать!
Даже самому себе полковник не смог бы объяснить, почему так испугался. Буквально потерял голову и, выпустив руку Кассани, опрометью бросился вниз. Он бежал из оперы, не оглядываясь. По улицам, без экипажа. А добежав до моста, лишился сил и сел у фонаря прямо на мостовую. Его трясло. Было стыдно, как ребенку, которого мать застала за поеданием розочек с праздничного торта.
Бедняжка Кассани! Что с ней? Бенкендорф не сомневался, что в праведном гневе его Сивилла уже справляет тризну над телом соперницы.
Вернуться домой он боялся. Дорога в театр казалась еще страшнее. Только мысль о слуге-предателе – ком же еще? – вернула полковника к жизни. Пожар мести поглотил огонь стыда. Бенкендорф пришел в посольство, растолкал негодяя и, даром, что тот французский подданный, показал барскую руку. Вернее, ногу. Пинок, который он отвесил камердинеру, навечно закончил его счеты с иностранцами в услужении. Наши не умеют крахмалить рубашки и правильно складывать их, чтобы не мялись? Пусть учатся! Зато язык держат на привязи.
– Я тебя выпотрошу, Труфальдино из лягушатника!
В ходе короткого следствия, проведенного методами, далекими от гуманности, злодей признался, что получал от Жоржины деньги и сегодня доложил ей, будто никакого курьера из посольства не намечалось. А хозяин в самом приподнятом расположении духа и в синем фраке с белой хризантемой отбыл в оперу.
Пенять было не на кого. Оставалось вымаливать прощение, заливаться слезами, валяться в ногах. Что Шурка и проделал на следующий день с изрядной долей искренности. Он был так жалок, что сам себе поверил.
Каково же было его изумление, когда Жоржина, царственно повернувшись к нему от зеркала, произнесла:
– Не могу понять, почему вы так убиваетесь? Мы же с самого начала договорились, что для правдоподобия устроим несколько сцен и дадим пищу разговорам.
Бенкендорф остолбенел. Игра? Когда именно? Сегодня? Вчера в театре? А если и то, и другое? Он запутался, и Жоржина, судя по всему, была этим довольна.
– Я, конечно, устроила мадам Кассани трепку, – сказала она, нежно обнимая возлюбленного. – Пусть только попробует подойти к моему прекрасному адъютанту.
Так он прощен? Или из флигель-адъютантов императора произведен в адъютанты актрисы? Бенкендорф боялся задавать эти вопросы. Потому что знал ответы на них и изо всех сил старался не верить.
«За мной стали следить полицейские агенты».
Утром в посольство прибежал арапчонок Али. Мальчик в красных шароварах и белой чалме со здоровенным стразом. Туфли с загнутыми носами сваливались с него при ходьбе, и он несся босиком, прижимая их к груди.
Вестовой Рафики застал полковника за важным делом – раскладыванием пасьянса «Сердечный друг». Конечно, он загадал на Жорж. И, конечно, карты не раскрывались полностью. В конце все время маячили трефовый валет и шестерка любой масти.
Александр Христофорович сердился, а увидев Али, просто ошалел от наглости египтянки. Его знакомая из недр Пале-Рояля никогда не позволяла себе такой простоты.
– Времени нет. Бегите. Ей надо сказать важное! – выпалил Али и пустился в обратный путь, оставляя на ковровой дорожке грязные следы.
– К вам мавры на квартиру ходят? – пошутил кто-то из секретарей. – Никогда не подозревал вас в противоестественных наклонностях.
Навязчивый штафирка[17] рисковал схлопотать по морде и был очень удивлен сдержанностью адъютанта. Бенкендорф только полоснул секретаря взглядом: мол, после поговорим. Вряд ли он даже отличал этих прохвостов одного от другого. Все статские казались ему на одно лицо. Да и как их отличишь? Ни выпушек, ни петлиц. Собрание очкастых трусов!
Полковник мигом собрался и поспешил к Рафике, слишком отчаянным был ее способ связаться с ним. У мадам Сандомир он сразу прошел в нижний этаж, не обращая внимания на приветствия знакомых граций. Дело – прежде всего.
Рафика танцевала. Говорят, в сералях разыгрывают целые балеты. Но здесь, под парижской мостовой, под лампами с цветными стеклышками, на персидских коврах, усыпанных лепестками роз, хорошо смотрелась и одна пери.
Шали слетали с нее под ноги посетителей, сидевших кругом. Они щедро сыпали на ковер монеты, сорили ассигнациями. Некоторые в порыве восхищения облизывали толстые пальцы, стягивали кольца и отдавали их за минуту блаженства.
Бенкендорф не стал прерывать танец. Просто сел у стены и уставился на египтянку, отбивавшую босыми ногами такт. Ее верный помощник Али стучал в барабан. Его белые ладони резко выделялись на фоне окружающей темноты. Серж Волконский рассказывал, что, проткнув мамелюка, ожидал, что из того хлынет темная, густая, как кофейный осадок, кровь. Дурачина! Внутри все розовые…
Рафика заметила Бенкендорфа. Сначала ощутила спиной хозяйский взгляд. Потом нашла полковника глазами и через три такта закончила танец. Зрители загалдели, желая продолжения. Но узкое лицо красавицы оставалось непроницаемым. Она сделала Али знак, и тот отдернул муслиновый занавес, выпуская на ковер целую стайку подруг египтянки.
Александр Христофорович заметил, что пери не подобрала с пола ни монет, ни колец, оставив их другим девушкам. Лучший цветок запретного сада – она могла себе это позволить! Рафика увела полковника в свой импровизированный шатер. Потолок из атласных полотнищ с кистями изящно прогибался. Кругом валялись подушки. Присев на одну из них, египтянка заговорила:
– Тебя подставят. Ты ничего не знаешь. Я слышала от Фуше…
Оказалось, министр полиции тоже отдыхал здесь от житейских тревог, предпочитая Рафику остальным девочкам. Неисповедимы пути…
Конечно, он ничего не говорил прямо ей. И вообще не подозревал, что она научилась по-французски. У той хватало ума молчать. Даже хозяйка не знала.
– К нему приходил секретарь. А министр даже не рассердился, что потревожили. Дело спешное. Так и беседовал, без штанов. Только закинулся моим халатом. Планы у них менялись. Я не поняла, – горячее дыхание Рафики обдавало щеку полковника. – Я только услышала имя Жорж, а потом твое. Прости, они говорили очень презрительно.
Бенкендорф хмыкнул. Он уже привык, что его не принимают всерьез. Самим же хуже!
– На них давит какой-то Морис…
«Талейран».
– И «крошка-капрал» не против.
«Император».
– Но сам Фуше сомневается. Считает, что Жорж выпускать нельзя. Что, если ее поймают, он подставит этого Мориса и докажет, будто тот заодно с русскими. Я так поняла.
Рафика потерла переносицу. Ей все-таки трудно было передать все в точности.
– Вы должны ехать через Дижон. И там вас схватят.
«Не вы, а она, – мысленно поправил Бенкендорф. – Это действительно решили в последний момент, но в чем смысл двойной игры?»
– Я помогла?
«Еще больше запутала».
Полковник заверил египтянку, что ее сведения ценны, как никогда, высыпал на подушку все наличные деньги и остался с Рафикой часа на два.
– Дай мне вот это, – на прощание египтянка вцепилась в простенькое колечко из белого золота у него на мизинце. – Дай, я буду помнить тебя. Ведь ты скоро уедешь.
Бенкендорф снял кольцо. Оно пришлось пери как раз на указательный.
– Все, что могу обещать: я еще буду в Париже и найду тебя.
– Приводи друзей! – рассмеялась она, но в косых черных глазах блеснули слезы. – Твой Бог, мой Бог, хорошо, что они договорились и позволили нам немного быть вместе.
– Кстати, Рафика, я так и не узнал в первый раз, что происходит с девушкой, если она двое суток не приносит прибыли?
Смех египтянки стал низким и грудным.
– Ее выгоняют из заведения на улицу, и, пока она не соберет со случайных клиентов ту же сумму, которую проворонила здесь, может не возвращаться. А в аллеях мало платят.
– Тебе это больше не грозит? – полковник взял пери за подбородок.
– Нет! – Рафика гордо вскинула голову. – Я адалакса – звезда этого странного гарема, где каждый может быть султаном. Но мой султан – ты. – Она опустилась на колени, взяла Шуркину руку и приложила ее ко лбу. – Прощай, будь счастлив.
Полковник откровенно не понимал, почему женщины – самые разные – ценят его и хотят помнить. Не иначе, конек заговоренный! С этой самодовольной мыслью он отправился в посольство и скоро выкинул принцессу «Тысячи и одной ночи» из головы. Следовало сосредоточиться на ее сведениях.
А Рафика до вечера вздыхала по клиенту, который не делал различия между ней и настоящей любовницей. Платил за свои удовольствия, а доставлял их сам. И был, в конце концов, мужчиной. Не скотом, как многие.