Конечно же Михаил пошел. Хотя знал, что добром дело не кончится.
Распахнув дверь навстречу какому-то невежде, который едва после полудня вздумал беспокоить хозяев – ведь все еще в постели, вчера приехали около трех с дачи графа Строганова! – Бенкендорф узрел перед собой гладко выбритую физиономию с нервным неуверенным выражением.
– Миша!!! – Как же он был рад. Не описать словами. Как хотел, обняв, подкинуть друга до небес. – Миша! А я-то… А мы…
Тут уж всем пришлось встать и накрывать завтрак. Отдергивать занавески, впускать в душное логово уличный воздух. Нести из погреба фрукты и шампанское.
Воронцов с сомнением наблюдал за этой суетой. Его красивое породистое лицо застыло, как маска. Он не позволял себе с порога никаких комментариев. Только, чуть вытянув шею, смотрел по сторонам и время от времени исподтишка на Шурку, когда тот не мог поймать его настороженного, полного неодобрения взгляда.
Зато Жоржина сразу напряглась. В этом подтянутом, холодноватом с виду человеке чувствовалось нечто для нее крайне неприятное. И это было не осуждение, не презрение к низкому кругу, в котором вращался флигель-адъютант. Не спесь. А внутренняя, давящая сила. Некая моральная максимума, которой ее любовник привык подчиняться. Актриса безошибочно угадывала в людях эту власть. Ее не было в самом Шурке. Но теперь приехал человек, который претендовал на душу полковника так, как не могла бы претендовать даже императрица-мать.
Старый друг. Товарищ – неразлейвода. Много она таких видела! И сейчас, несмотря на вышколенные манеры, на самое уважительное поведение, сразу почувствовала врага.
Подали фрукты и коньяк. Из глубины апартаментов потянул густой аромат шоколада – на кухне варили королевское лакомство с корицей и ванилью.
– Ну? – Жоржина присела на подлокотник Шуркиного кресла и положила руку полковнику на плечо. – Представь мне наконец своего друга.
Это было наглостью. Представлять следовало ее – девицу Жорж – графу Воронцову, чья голубая кровь протекла аж через Бархатную книгу[20]. Но Михаил и бровью не повел. В конце концов, есть иная субординация: великая актриса – мало кому известный полковник. Граф находился не в придворной среде и не собирался в угоду своему самолюбию позорить друга. Едва заметно он кивнул Шурке, и тот, торопясь и захлебываясь, оттарабанил представление. После которого Воронцов склонил голову, но не поцеловал руку Жоржины. Что откровенно шокировало диву. Подумаешь титул!
«Михаил, ради меня!» – глаза Бенкендорфа молили о снисхождении. Но граф остался непреклонен. «Ради тебя я уже притащился в этот вертеп!»
Явились другие актеры. Приехав с дачи Строганова, все ночевали у примы. Она была для них царицей и богиней. Потому что защищала и платила за своих товарищей. За свиту.
Появилось и несколько молодых офицеров, сопровождавших Шурку по театрам, пивших и гулявших за его счет. Увидев Воронцова, они сникли, подобрали свою развязность и постарались забиться в угол.
– С добрым утром, господа, – сказал им граф тоном, каким желают поперхнуться.
Но начался завтрак. Подали шампанское, бисквиты, блюда с черешней, и разговор оживился. Актеры, особенно актрисы, перестали дичиться. Интересно было прибрать к рукам еще одного богатого покровителя, правда, он надулся как индюк. Ну да дело поправимое. Увидит хорошенькое личико – расслабится!
Михаил и не заметил, когда Бенкендорф заспорил с Дюпором. Эти двое явно раздражали друг друга, но терпели из уважения к хозяйке.
– По-вашему, ничего не стоит исполнить балетную партию! – возмущался танцовщик. – Это труд. Уже через полчаса пот льется градом!
– Подумаешь! Ногами махать! – нарочито презрительно бросил Шурка.
Разозленный Дюпор вскочил из-за стола и, благо гостиная зала позволяла прыгать до потолка, проделал весьма заковыристое па с поворотом вокруг своей оси и скачком вправо.
– Это легко? На ваш взгляд? Вы дилетант и наглец!
Скажи подобное кто-то из офицеров, из равных, и дуэль была бы неизбежна. Но в театральной среде, между актерами, а Шурка позволял разговаривать с собой как с одним из своих, можно было пропустить оскорбление мимо ушей.
Тем не менее Бенкендорф не пропустил. Но ответил на свой лад. Весьма неуместный, как показалось Воронцову.
– Вы думаете, вас одних учат? – презрительно осведомился он. – Придется разочаровать.
Адъютант повел плечом, сбросив руку Жоржины, и поднялся со стула. Меньше всего Воронцов ожидал того, что произошло. Его друг повторил на середине комнаты то же па, кстати, весьма неплохо. Без особой твердости и не так талантливо, как Дюпор, но сорвав аплодисменты доброго десятка прихлебателей, сидевших за столом.
– Нас лет с семи ставят к станку, чтобы выправить спину, – наставительно сообщил Бенкендорф. Восхищенные актеры захлопали еще громче.
Михаил побелел. Не то, чтобы Шурка врал. Через станок прошли все дети аристократов. И ненавидели его люто. Еще корсет. Страшная мука для мальчика, которому надо бегать и лазать по деревьям. Но двигаться, танцевать, держать спину эти две вещи помогали безусловно.
Однако демонстрировать свои умения при низших… Воронцов вскипел.
Между тем полковник, не сказать чтобы очень красиво, вывернулся из балетного па и очутился у самой двери. Там в шляпной коробке пришедшие оставляли отстегнутые шпаги. Втащив одну из них, Шурка мигом сдернул ножны и, со свистом разрезав воздух, сделал пару шуточных выпадов в сторону Дюпора.
– А так можешь?
Танцовщик отскочил за спинку дивана.
– Э-э-э! Он меня заколет!
Граф не выдержал. Он встал, властно взял друга за руку, отобрал шпагу, отшвырнул ее в сторону. И повлек Бенкендорфа за собой на лестницу. Свинцовая бледность покрывала его щеки. Зубы скрипели. Если бы не это, полковник вряд ли подчинился бы. Но у Михаила было такое выражение лица, что лучше не спорить.
Миновав корзины и ведра с цветами, загромождавшие всю прихожую, друзья оказались на площадке с гнутыми чугунными перилами.
– Ты с ума сошел! – прошипел Воронцов, притирая полковника к стене. – Ты отдаешь себе отчет?
– В чем? – придушенно выдавил Бенкендорф.
– Во всем! – взвыл граф. – Что за спектакль ты устроил? Ради ее удовольствия ты еще в балетной пачке не пляшешь?
Александр Христофорович насупился.
– Не начинай, Миша. Я рад тебя видеть… – он с силой отвел руку Воронцова, которая сжимала его за запястье. – …Но есть границы…
– Как я посмотрю, для тебя никаких границ нет! – вспылил друг. На самом деле он тоже был горяч, но скрывал это за стеной ледяного хладнокровия. – Все боятся тебе сказать. За мной не пропадет! Куда ты катишься? На кого похож? Почему еще не в Финляндии?
Лицо Шурки исказила мучительная гримаса.
– Напомнить, что такое дело чести? Ты что, танцовщик? Шампанское к полудню! Ах ты, мерзавец! – Воронцов хотел бы надавать Шурке пощечин и сразу, не заходя обратно в комнаты, увести с собой. Как есть, в белой открытой на груди рубашке и рейтузах без сапог.
Но Бенкендорф не готов был уйти.
– Я знаю, что обо мне говорят…
– Не знаешь! Ты живешь на деньги этой… Как содержанка! Сюда не могут показываться ни твой брат, ни сестры!
– Они считают меня недостойным. Мне никто не нужен! Если тебе она немила, то убирайся! – рявкнул полковник. – Подобру! Пока не бью. И запомни: я счастлив! Завидно?
– Срамно, – отрезал Воронцов. Он уже отпустил друга, понимая, что тот не уйдет. И будет кричать, доказывая свое право валяться в грязи, пока не надоест.
– Не заставляй меня гнать тебя, – простонал Бенкендорф. – Поймешь, когда полюбишь.
Михаил Семенович поморщился.
– Она тебя использует. И мучает даже не ради удовольствия, а ради твоих связей. Которые ты, кстати, стремительно теряешь.
Шурка вцепился в волосы руками и силой тряхнул. Но ему не полегчало. В голове стоял тот же звон, что и накануне. Все последнее время.
– Уходи, – прорычал он. – Уходи! Христа ради! А то я тебя ударю!
Воронцов ушел. И в тот же вечер был у вдовствующей императрицы.
– Я счастлива, что хоть один друг отважился к нему пойти, – заявила та. – Но его заблуждение так глубоко, что только время способно изменить картину. Время и боль.
– И вы позволите? – не поверил собственным ушам Михаил Семенович.
– Да, – жестко произнесла царица-мать. – Он должен через это пройти. Сам. Вы умеете владеть своими страстями, Сашхен нет. Он добр, как теленок. – Мария Федоровна помедлила и ласково взяла гостя за руку. – Вы только не вздумайте обижаться на него. Ему нужен друг.
Воронцов остался при своем мнении. В ту минуту казалось, что они разругались насмерть.
«К стыду своему, я почти год прожил этой беспечной жизнью, полной любви и безделья».
Александр Христофорович сознавал, что друг прав: Жоржине нужны его связи. А он сам – как получится.
– Ведь ты ее знаешь, – допытывалась актриса про великую княжну Екатерину Павловну. – Устрой нам встречу.
– Ты с ума сошла? – без обиняков осведомился полковник. – То, что я флигель-адъютант государя, не дает мне права…
– А то, что ты воспитанник вдовствующей императрицы?
Бенкендорф понял, что с живого с него не слезут. Жоржина умела брать за горло. Тем более что он боялся ей отказывать.
– Ты понимаешь, чего мне это может стоить?
Она уже напевала куплет из нового водевиля «Принцесса-прачка» и вертелась у зеркала.
Шурка знал: если не сделает, окажется разжалован в привратники. И готов был разбиться, чтобы получить похвалу.
Дежурство в Павловске помогло ему увидеть Екатерину Павловну, которая часто бывала у матери. Любила кататься по реке на лодке с парусом и изо дня в день что-то обсуждала с послом в Вене Куракиным. Бенкендорф даже разведал, что именно. Но со своей пассией делиться не стал. В какой-то момент он понял: у них разные цели. И никакая любовь не скроет истины: Жоржина старается для Бонапарта, а ему долг повелевает стараться против.