– А почему ушли от «мессеров»?
– Я вижу – аппетит приходит во время еды. Мы с вами что делали?
– Били фашистов, – с готовностью ответил Вишневский.
– Нет, дорогой Сан Саныч. Мы прикрывали завод. И прикрыли… Истребители интересны, когда они угрожают нашим штурмовикам и бомберам… Пусть пока подождут…
– Мне бы вашу расчетливость в бою…
– Какие ваши годы, товарищ командир… Вас, поди, начальство обыскалось, идите докладывайте.
Так абсолютно естественно Бессонов вернул своему начальнику его право командовать, а заодно и отчитываться за легкое непослушание.
Вишневский ушел, но появился надутый Сашка Косых. Пыхтел, в глаза не смотрел, отвечал почти грубо.
– Что случилось, Александр?
– Ничего!
– Не ври.
– Мы с пацанами видели, как вы убегали от «мессеров»…
– Что ты будешь делать! Не успел одному объяснить, теперь главный обвинитель выискался…
– Я думал… А вы…
– Пойми, Александр, не все то золото, что блестит…
– …и «знай больше, а говори меньше», – выглянул из-за спины старший механик, который, оказалось, слышал весь разговор. – Там Федор с КДП подошел, беги, послушай. Потом будешь свои замечания людям высказывать.
Косых не прибежал, а прилетел минуты через три, в глазах блеск, все зубы наружу:
– Я же не видел, как вы «юнкерсов» валили! Тогда – другое дело! Тогда – конечно…
– Гора с плеч, – вздохнул Бессонов. – Грузи бэка, Зоркий Сокол, а то, не ровен час, опять пожалуют…
– Товарищ старший лейтенант, вы там в эфир три раза про какое-то ПКБэСНБэ говорили… – спросил механик, с трудом вытаскивая из ящика снаряженные ленты. – Что это такое?
– Сашка, только тебе и по большому секрету…
Бес прошептал на ухо своему механику несколько слов. Тот зарделся, удивленно глянул на пилота и воскликнул:
– Вот это да! Вот это по-нашему!
Случай, когда завод своими силами отбил налет крупных сил люфтваффе, обрел широкую огласку. Фронтовые репортеры сделали все, чтобы это событие лишний раз внушило советскому народу непоколебимую уверенность в победе. Время требовало героев. И таким героем наряду с Павловым, Зайцевым – легендарными защитниками Сталинграда – стал… Вишневский.
Пытаясь отмазать подчиненного, он изначально взял все на себя. Однако события повернулись так, что вместо выволочки грянули медные трубы. Отыгрывать назад было поздно, да и Бес сделал все, чтобы его участие оказалось случайным, незначительным. И попросил начальника не спорить. Ни в одной газете, даже заводской, не было его фотографии.
Вскоре мундир командира звена испытателей украсила Звезда Героя Советского Союза. К его чести, Вишневский никогда не забывал истинной роли Бессонова и относился к нему с уважением, благодарностью и решительно во всем поддерживал и прикрывал. И когда тот попросился испытать в деле новые подвесные баки, лично стал убеждать директора.
– «В деле» – это значит на фронте, – уточнил Левин.
– Так точно. В Мурманске. Для сопровождения конвоев там, кровь из носа, нужда – истребители дальнего действия.
– Струбцина с гордостью докладывал, как он для завода с мясом вырвал Бессонова у командира полка. Теперь я этого командира понимаю…
– Так всего на пару недель, в командировку…
– Себя-то, Сан Саныч, не обманывайте. Он просится воевать, остудить душу, а как это заканчивается, нам известно. Ладно, добро, но под вашу ответственность. Когда вылет?
– Завтра уходит партия на Северный фронт.
– Знаю, не послушает, но скажи – пусть будет осторожней.
Так Бес оказался в Мурманске. Летная молва по скорости опережает базарную, поэтому на северах о нем уже знали. Присмотрелись. Ну, чернявый, ну, седой, немного старый старший лейтенант на фоне двадцатипятилетних майоров выглядел не очень. Проставляться за знакомство не стал. От «шила» отказался. Подозрительно, но не трагично. Посмотрим, что в небе покажет.
Не успел Бессонов обкатать новую партию вокруг аэродрома, как узнал, что местные завтра вылетают навстречу союзническому конвою. Бросился к командиру: «Разрешите!». Какой командир когда отказывался загрузить чужого коня?
– Над морем летали?
– Нет.
– Тогда в хвост за моими и ни шагу в сторону. Иначе заблудитесь, как два пальца…
– Постараюсь.
– Уж постарайтесь…
Такой же лаконичный инструктаж получил Бес и от командира звена, молодого старлея в меховой куртке и унтах. Тот только добавил, что задача, скорее, психологическая, чем боевая. Встретить, поприветствовать союзников, сказать, что они уже под нашей защитой. А то очень нервничают после PQ-17.
Ни теплой куртки, ни унтов у Беса не было. Он об этом подумал, когда набрали высоту и потеряли из вида берег, передернул плечами от озноба и инстинктивно прижался ближе к ведущему. На земле, точнее, на море, взгляду действительно не было за что зацепиться. Через час полета на горизонте появились дымы. Один, второй, третий… двадцатый. Спустились ниже, покачали крыльями, прошли вдоль строя кораблей. Бес с удовлетворением отметил, что успел выпить топливо только из подвесного бака.
– Ви а глэд ту си ю, – раздалось в эфире.
– А уж мы-то как рады! Разворот. Идем домой, – приказал командир звена.
Неожиданно эфир взорвался:
– Аларм! Аларм!! Эа этек!!! Эа этек!!!
Бес инстинктивно глянул на юг и хорошо различил на горизонте множество силуэтов.
– Справа группа «хейнкелей». Торпедоносцы! – прокричал он в эфир.
– У нас топлива едва до дому, – ответил командир. – Уходим!
– Я, Бес, у меня полный бак. Остаюсь!
– Уходим! Это приказ!
– Не могу, командир, прости.
Бес с набором высоты направил свой истребитель на юг. Как «хейнкели» безнаказанно топили корабли конвоя PQ-17, в войсках до летного состава довели. Боль и горечь душили каждого, кто слышал этот приказ. Новый конвой – и снова они тут как тут. Но на этот раз не учли Беса. Он тоже здесь! И отнюдь не для того, чтобы быть безучастным наблюдателем. Что он творил, описал потом штатный корреспондент «Нью-Йорк таймс» Генри Салеван, находившийся на борту одного из атакованных кораблей.
«…Горечь, проклятия и обида нахлынули на экипажи кораблей, когда русские самолеты ушли на восток. Они что, испугались? Нам говорили другое, что они бесстрашно сражаются. Но что это? Одинокий истребитель, отвалив от группы, устремился навстречу вражеской армаде. Занимая свои места согласно боевому расчету, экипаж с изумлением наблюдал, как одинокий краснозвездный самолет пронзал армаду торпедоносцев и те один за другим валились в море. Несколько вышли на дистанцию атаки, но и здесь русский своим огнем преграждал им путь. Последний из торпедоносцев упал в море, чуть не врезавшись в борт нашего корабля. Когда горизонт очистился от дыма, расчеты эрликонов с изумлением увидели, что остальные торпедоносцы отвернули и пошли на юг. Многоголосое и разноязычное «ура!» взорвалось над палубами кораблей. Русский сделал круг и неожиданно заглох. Он сжег все топливо и уже не мог вернуться на базу. Спланировал и приводнился, чуть не коснувшись крылом борта. К сожалению, экипажу не удалось быстро поднять героя на борт. Он получил переохлаждение и травмировал голову о приборную доску при ударе об воду. Документов при нем не оказалось. Но мы обязательно узнаем имя бесстрашного аса и познакомим с ним читателей…»
Если бы мог, Бес эту ситуацию описал бы по-другому. Торпедоносцы со своим страшным грузом под брюхом особой маневренностью не отличались, хотя прикрывались собственным огнем достаточно надежно. Риск каждой атаки был большой, но он раз за разом прошивал своим огнем впереди идущих и проскакивал между потоков ответного огня. Он не запомнил ни количество атак, ни число сбитых, он только хлестал огнем, словно бичом стадо баранов, и отворачивал их от каравана. Когда, наконец, они отвернули, он обратил внимание, что подозрительно быстро сжег почти все топливо. Оглянулся назад – увидел за собой тонкий шлейф. О возврате домой не могло быть и речи. Выбрал корабль покрупнее, заранее сдвинул фонарь, надул спасательный жилет и отстегнул парашют. Удар о волны был сравним с ударом в бетонную стену. Жгучая, пронизывающая боль и – темнота.
Англичане – моряки достойные, многовековые традиции ко многому обязывают, но и они не смогли вытащить из воды неожиданно севшего летчика за критические пятнадцать минут. Пока отыграли «Человек за бортом!» – «Стоп машины!» – «Полный назад!» – «Спасательный шлюп за борт!», пока вытащили – ушли все тридцать. Корабельный доктор был в полном изумлении, когда у летчика обнаружился пульс.
– Мой бог! На такое способны только русские…
Переодели, оттерли, отогрели, но в сознание привести не удалось. Док зашил рваную рану на лице, приказал побрить и перебинтовать голову.
В Мурманск караван, изрядно потрепанный бомбежками и штормами, прибыл через неделю. Все это время с температурой под сорок русский бредил, не понимая, где он и кто он. Больных и раненых с кораблей матросы сгружали в санитарные машины или просто в кузова грузовиков, многих прямо на носилках, и развозили по госпиталям. Никаких сопровождающих. Кто куда попал, установить было сложно. Попытка Салевана проследить судьбу русского аса завершилась ожидаемым фиаско. Найти неизвестного солдата, увезенного в неизвестно какой госпиталь в прифронтовом городе, – задача не из простых. Тем более что многих везли прямо на вокзал, где на путях стояли госпитальные эшелоны, и отправляли в глубь страны.
В это время по разным линиям: командирской, госбезопасности и партийной – пошли противоречивые доклады: от «погиб при исполнении боевого задания» до «ослушался приказа, оторвался от группы и исчез в неизвестном направлении». Самым нейтральным было для заводчан – «не вернулся из испытательного полета».
Все бы мало-помалу прояснилось. Потом, как-нибудь, наверное… Но Салеван оказался парень не промах, он продал свой репортаж во все ведущие издания мира, а на пресс-конференции, посвященной успешной проводке каравана PQ-18, в присутствии Микояна еще раз поднял вопрос о неизвестном герое, спасшем, по сути дела, караван от страшных потерь. Тот позвонил Берии.