– Ты как, 26-й? – Бес успел разглядеть номер на фюзеляже.
– Я «Гордый», попробую дотянуть, – ответил Горбов и, спохватившись: – Спасибо, командир!
– «Тулу» благодари! «Лопата», собирай своих и домой. Час на подготовку ко второму вылету…
– Понял, командир.
– Я – «Зоркий», на подходе восемнадцать «юнкерсов» и шесть «желтоносых».
– Я – Бес, встречаем!
И снова круговерть боя, но в каждый его момент Бессонов старался не упускать из виду своих подчиненных, предупреждать, подсказывать и помогать. Было ново и непросто. Что раньше, не раздумывая, делал сам, теперь поручал подчиненным. Наблюдал за выполнением, огорчался ошибкам, радовался победам. Хотел оставаться над схваткой, однако был дерзко атакован. Отвертелся и завалил хама. Вернулся комэск три. Еще одну атаку «юнкерсов» отбили. «Мессеры» что-то поняли или просто выжгли топливо – тоже ушли. Собрались в круг, пересчитались – все на месте.
Вдруг в эфир ворвался голос «Коршуна», вызывал Беса.
– Бес, спасибо за работу. Домой. Через час в готовности обеспечить работу соседей.
– Понял, «Коршун». Возвращаюсь.
На аэродроме – дым коромыслом!
Подошел НШ, быстро доложил обстановку. В воздухе и на аэродроме. Первая уже готова, вторая в процессе. Оба командира эскадрилий стояли у командного пункта. Довольные как слоны.
– Не рано празднуем, господа? – спросил Бессонов, глядя на подчиненных.
– Пока шесть – ноль, как не радоваться? – ответил Мелешко.
– Это частности. На земле 6-ю танковую дивизию фрицев остановить не удалось. Наш кавалерийский корпус понес тяжелые потери. Через тридцать минут соседи пойдут жечь их танки. Игорь Семенович, прикрой «горбатым» спину. Чтобы ни один фриц к ним не проскочил. Сейчас самое главное – выбить танки.
– А я? – спросил Лопатин.
– Готовность – раз! Взлет по команде. Задача в воздухе! – Бессонов посмотрел вокруг, никого больше не нашел и закончил: – А вообще вы молодцы, черти!
На командном пункте, где по громкой был подключен эфир воздушной части боя над Котельниково, воцарилась тишина. Затишье.
– Гансы кофий пьют? – вслух предположил причину дежурный.
– У них с этим строго, – поддержал НШ.
– А у нас? – Бессонов посмотрел на замполита.
– Первая уже поела. Вторая в процессе. Не очень лезет перед боем, но червячка заморили…
Словно подслушивала у двери, без стука вошла Люба. В одной руке чайник, в другой поднос, накрытый салфеткой. Под салфеткой бутерброды.
– Вы же сами не дойдете… Пал Григорьевич, ведь с утра ни росинки, – оправдываясь, что без спросу зашла в святая святых полка, и заодно с укоризной сказала начальник столовой.
– Спасибо, дорогая Любовь… – начал было Бессонов.
– …Яковлевна. Но мне Любовь даже больше нравится, – ответила зардевшаяся женщина. Она с удовольствием наблюдала, как мужики мгновенно расхватали бутерброды, даже не дожидаясь, пока принесут кружки и нальют чай. Потом заполнила образовавшуюся паузу: – Вы, Пал Григорьевич, сильно похудели за последний месяц. Мне Шурка голову оторвет, скажет: «Довела!». Так что ешьте на здоровье…
С этим и удалилась.
Ушел Мелешко, через сорок минут Лопатин. Последний вернулся уже в сумерках. Нельзя сказать, что вернулись все целыми, но дотянули все… Мокрые и уставшие до такой степени, что минут по десять сидели в кабине, когда винты уже остановились. Однако молодость взяла свое – через полчаса летчики уже подкалывали друг друга, толкались и ржали. Особо разошлись, когда передали приказ командира: «Всем в баню!».
На КП в это время шел разбор. Итог за день – даже не верилось: восемь «юнкерсов» и четыре «мессера». Комэски прямо светились от счастья. Бессонов за общим столом – мрачнее тучи. Ну и чему радоваться, когда колонну бензовозов расстреляли и сожгли в 50 километрах от аэродрома? Восемь погибших. Кто? Похоже – диверсанты, следов, зацепок не оставили… Прочесала рота НКВД: кроме наших гильз и следов копыт – ничего. Запасов на складе на один полк-вылет. Своих наливников больше нет. Как ни рядили, без помощи комдива не обойтись. Связались…
– Моя вина… Не подумал, что в тылу можно нарваться… Спасибо! – проговорил Бес в трубку, потом повернулся к своим офицерам: – Начальник АХЧ, сколько человек было в охранении?
– Только водители, начальник ГСМ и трое бойцов из роты охраны…
– Следующую колонну поведете лично…
– Есть, – хмуро ответил майор.
– НШ – одна пара на аэродроме всегда! Связь с колонной – всегда! Резерв противодиверсионный – всегда!
– Понял…
– А то дорвались до боевых, как вшивый до бани. Комэски, кстати, пока ваши орлы моются, прошу продумать разбор. Скрупулезный и детальный для каждого. Ошибок много, сегодня фриц простил, но это не значит, что завтра будет то же. Нет грамотного разбора, считайте – не летали. У Карпова частично работу видел, могу помочь…
– Буду рад, товарищ командир, – отозвался командир третьей эскадрильи.
Подошел дежурный:
– «Памир» на связи.
– Здравия желаю, товарищ командующий, – сказал в трубку Бессонов.
– Доложите обстановку.
– Полк выполняет задачи согласно плану. Происшествий не случилось, за исключением…
– Знаю твое «исключение», а вот если у тебя по плану каждый день по 12 сбитых, то я Гитлеру не завидую. Молодец, Павел Григорьевич. Особое спасибо от штурмовиков и что никого не потерял. Представляю ваш полк на присвоение звания Гвардейского.
– Спасибо, товарищ командующий. Оправдаем.
– Сегодня отработал молодцом. Комдив тебя хвалит. Завтра получишь топливо.
– Спасибо…
– …и еще. Не обижайся, Пал Григорьевич, но для тебя боевые вылеты только с моего разрешения. Сегодня прощаю, весь полк в воздухе, вопросов нет. А так – сиди на КП, командуй, организуй, контролируй…
– Я – летчик… – начал было Бессонов, но был прерван на полуслове.
– А я, по-твоему, золотарь, говно за всеми разгребать? Сам знал, на что соглашался. Командир – так командуй, засучив рукава! И не обсуждается! Будь здоров!
Раздались короткие гудки. Бес с трубкой в руке о чем-то задумался. Подошел замполит:
– Досталось?
– Наоборот… Но мне захлопнули окно в воздух…
– Чему удивляешься, командир? Кто тебя назначил? Так что доверие – да, помощь – да, спрос – да, но и контроль – можешь не сомневаться. Я тоже обязан докладывать…
– Вот и доложи о тех, кто сегодня отличился. Летчиков – по усмотрению комэсков. Из них – сегодня Мелешко и Лопатина. Не забудь Руденко и его технарей. Молодцы! От меня лично прошу представить сержанта Нигматуллина к медали «За отвагу». Хорошие у парня задатки.
– До утра сделаем, командир. Сегодня разрешите выдать на ужин «наркомовские»?
– Безусловно, за сбитые, да и баня, по завету Суворова, но… Только то, что положено на сегодня! Запасы подождут, а то завтра нам не до боевых будет.
– Вы придете?
– Нет. И вам не советую. По мне, разница между заурядной попойкой и ритуалом пилотов после полетов очень тонкая. Там не должно быть чинов и званий, там все как в бане – одинаковые и отличаются только поведением в воздухе. Ролью в бою. Там своя табель о рангах, там свои благодарности и претензии, которые они могут и должны высказать в своем узком кругу.
– Хорошо, я не приду, но вам нужно быть обязательно. Пилоты ваше слово ждут, ловят и принимают за истину. Не думаю, что они ту тонкую грань, о которой вы говорили, сумеют соблюсти. А я возглавлю команду идущих… в баню.
– Вижу обиду, Андрей Семенович…
– Есть такое, но только на себя. Что подставился в том бою, что нога отнимается, что с нар после ночи сползаю на четвереньках, что не могу вместе с вами в одном строю летать. Это – да, обидно. Остальное – тихая светлая зависть и гордость за вас.
Какая-то незаметная искра проскочила в сознании Бессонова. Другими глазами посмотрел он на своего зама и твердо сказал:
– Извини, Андрей Семенович. Отставить баню. Пошли в столовую, комиссар… Там и итоги подведем…
Пилоты действительно ждали. Столы накрыты, лица распарены, все на месте, но за столом – никого. Только с разрешения командира заняли свои места. Командир сам налил себе на донышко, обвел взглядом подчиненных. Кто заметил, налил столько же, кто нет – плеснул по полной.
Бессонов встал:
– Во-первых, с легким паром! – Все дружно загалдели, мол, парилка шикарная. – Во-вторых, спасибо всем. Горжусь вами. За победу!
Выпили. Кто перелил – не до конца. Приступили к ужину. Бессонов демонстративно пользовался ножом и вилкой. Кто-то неумело пытался повторить, остальные предпочитали без политеса и быстро покончили с салатом. Отодвинув тарелку, Бес вновь смочил донышко. На этот раз не встал, а просто взял стакан в руку и тихо заговорил:
– Впервые наблюдал многих в реальном бою. Не блестяще, но для первого раза сойдет. Комэски дадут оценку каждому. Я поздравляю всех сбивших, особенно тех, кто сегодня открыл свой счет, и особо выражаю искреннюю благодарность моему ведомому сержанту Нигматуллину. За тыл был спокоен. Спасибо.
«Тула» встал и отчеканил:
– Служу Советскому Союзу!
– Прошу поднять за тех, кто прикрывает нашу спину.
Что-то новое было в этом застолье. Не было привычного галдежа, смеха и скабрезных шуток с официантками. Они, кстати, тоже старались быть тихими и незаметными. Наконец, Бес отодвинул тарелку с пюре, налил оставшееся от ста грамм в стакан. Встал.
– Этот тост за тех бойцов, которые сегодня погибли, обеспечивая полк топливом. Вечная память и вечная слава!
Выпили стоя. Сели, помолчали. Зашел дежурный, что-то прошептал на ухо Бессонову. Тот встал и поставил последнюю на сегодня задачу:
– Пять минут перекурить. Оставить на столах только чай. Тридцать минут комэскам на разбор.
Командир ушел на КП, Мелешко, давая прикурить Лопатину, сказал:
– Во жизнь… Раньше за сбитого персонально поднимали тост…
– Если бы сегодня за каждого из двенадцати персонально подняли, завтра вместо летчиков в землянке были бы дрова.