– Сергей, мой двоюродный брат, в американском десанте?! Это на него похоже… Он в 1914-м ушел геройствовать в кавалергарды, я – в пилоты. Перед войной письма от него приходили из Америки.
– Он старше вас, но отбор и всю подготовку, включая прыжки с парашютом, прошел наравне с молодыми.
– Сергей – он такой. Заводила в банде молодых Оболенских. Даст бог, свидимся… Вы ничего не говорите о маме?
– С ней все в порядке, не волнуйтесь. Она не знает, где вы, но привет и пожелания здоровья от вас получила.
– Спасибо, дорогой Николай Ульянович.
– Простите, товарищи командиры, один вопрос остался и у меня, – вступил в разговор Тормунов. – Вы, Пал Григорьевич, отчитали Карпова за сбитый «юнкерс». Даже приказали не засчитывать его. Хоть у него, как говорят летчики, «очко спионерили», о вашем с ним разговоре комэск молчит как партизан…
– Это был разговор между двумя офицерами, иногда он должен остаться между ними, – ответил Бессонов.
Васильев с Тормуновым обменялись недоуменными взглядами.
– Пал Григорьевич, без обид, – было видно, что Василий подбирает слова, – царский офицер не одобрил, что его подчиненный сбил фашистский самолет. Согласитесь, звучит двусмысленно. Даже мне, который думал, что изучил вас от и до, интересно – почему? Что говорить о тех, кто вас не знает и кому положено подозревать всех и вся…
– Речь шла о точности исполнения приказа. Полк и соответственно Карпов получил задачу не допустить переброски по воздуху в котел боеприпасов и горючего, а он сбил самолет, летевший оттуда.
– Какая разница?
– Вроде бы никакой, но из котла вывозят раненых… Пехота подтвердила с места падения этого «юнкерса»…
– Так никто их, фашистов, в Сталинград не звал, – недоумевал Тормунов.
– Все понимаю, но не могу по-другому. Ни сам, ни своим подчиненным не дам добивать подранков. Они уже свое получили. Возьмут оружие вновь – получат еще раз. Меня с детства приучили – лежачих не бьют… Иначе в своем ожесточении чем мы будем отличаться от них?
– Хотите воевать в белых перчатках? – не унимался Тормунов.
– Нет. С чистой совестью.
– Так Карпов же не знал, кто там.
– Вначале нет, и вопросов к нему не было. Гордиться не стоило, когда узнал.
– Так – война, всякое бывает…
Бессонов неожиданно поднялся:
– Господа офицеры, вижу, мои доводы для вас несущественны. Готов сдать должность и нести ответственность, но свои взгляды менять не буду.
Васильев, слушавший разговор отстраненно, вздохнул:
– Все-таки обиделись… Зря. Очень прошу, оставайтесь таким же. Мне есть с чем сравнить и вижу, как летчики полка из штанов выпрыгивают, чтобы быть похожими на вас, – Васильев раскурил папиросу и добавил: – Почему мне всегда интересно, Пал Григорьевич, беседовать с вами? Вы заставляете думать! Что там товарищ Иисус в подобных случаях советовал – подставить вторую щеку или око за око? Впрочем, вы уже дважды посмотрели на часы. Извините, что задержали. У нас к вам вопросов больше нет.
– Спасибо, – сухо ответил Бес и стал надевать куртку.
– Пал Григорьевич, извините, – Тормунов подошел вплотную, – деликатности во мне – как у колхозного бугая. Не устаю удивляться и восхищаться вами и меньше всего хотел вас обидеть.
Он искренне улыбнулся и протянул руку. Бессонов пожал ее и оглянулся на Васильева.
– Мы тоже идем. Что-то Мыртов подозрительно не торопится с докладом.
Однако оказалось, что часовой выполнил последний приказ Тормунова «никого не пущать» и своим коронным: «Стой! Кто идет! Стой! Стрелять буду!» отогнал оперуполномоченного подальше от командирского блиндажа.
Сейчас Мыртов подошел к Васильеву и что-то вполголоса доложил. Тот приказал «грузить» и подошел к Бессонову.
– Пал Григорьевич, спасибо за все. Мы полетели. Передавайте привет Александре Васильевне и… берегите себя.
– Это уж как получится…
– Обязано получиться. Или все-таки часового?
– Да хоть Василия ставьте! Неужели думаете, я самолет не найду?
– К сожалению, Тормунов не мой. С удовольствием оставил бы за вами присмотреть…
– Я бы и сам не отказался…
– Ну, слава богу, расстаемся без кирпича за пазухой. Погнали наши городских!
– Счастливо долететь!
Две недели полк выполнял уже ставшие рутинными задачи – прикрывал штурмовиков-бомберов и уничтожал транспортники. Ранним утром на КП, куда стекалась вся информация, забежал взопревший после разведывательного вылета Мелешко.
– Товарищ командир… – начал он свой доклад, но Бессонов, склонившийся с НШ над картой, махнул рукой. Потом оба подняли головы и уставились на комэска. Тот продолжил: – Вы представляете, наши прут на восток!
– Ну, и…
– Где восток и где Германия?!
– А… Вот ты о чем. Когда уже взлетел, пришел пакет с замыслом командующего фронта. Секретничали до последнего. Начали дробить окруженную под Сталинградом группировку, в том числе и ударом с Карповки на Питомник, что ты и наблюдал. И вообще, – НШ сделал многозначительную паузу, – война – херня, главное маневры.
– Кроме этого, что наблюдали? – вступил в разговор командир полка.
– Там облачность обложная. Я пузом почти по макушкам деревьев покрутился – со стороны немцев активность слабая. Огрызаются, подхода резервов не заметил. Да и шли бы, с воздуха не взять…
– Похоже, задач на сегодня не будет. Михаил Юрьевич, давайте секретчика с остальными документами.
Бессонов потянулся и сел за стол, углубился в бумаги. Когда через полчаса оторвался, почувствовал какую-то перемену на КП. Не понравился ему взгляд замполита. Давно уж не ждал от него никакой подлости, но сегодня очень уж многозначительно тот улыбался.
– Что у нас не так?
– Все в порядке, только погода – сами видите…
И опять эта улыбка. Ладно, может, человеку сон приятный приснился или анекдот смешной рассказали. Однако нечто похожее появилось и во взгляде начальника штаба. Бес как мог оглядел себя сверху вниз. Пригладил волосы, потрогал лицо. Рогов не обнаружил, ладонь чистая.
Заходят Карпов с Лопатиным и опять лыбятся…
Бес не выдержал:
– Господа, у меня ощущение, что я один чего-то не знаю. Колитесь, не доводите до греха…
– Товарищ командир, все в порядке, просто настроение хорошее, – ответил Лопатин.
– Одновременно у всех?
– А что здесь удивительного?
– Ладно. НШ – план мероприятий на сегодня?
– До 12.00 – командирская.
– И все?
– Ладно, – вступил в разговор замполит, – сюрприз не получился. В 12.00 – концерт Утесова!
– У нас?!
– В нашей столовой!
– Леонид Утесов у нас в столовой? Он споет «Одессита Мишку»? Превосходно! Считайте, что сюрприз получился. Как удалось, Андрей Семенович?
К удивлению, замполит проигнорировал его вопрос. Не расслышал Бессонов и как Карпов что-то тихо сказал Лопатину. Когда он повернулся в их сторону, оба стояли и лучезарно улыбались.
– У нас все готово? – спросил замполита.
– Праздничное меню, сцена и три стула в первом ряду… Все в лучшем виде.
– А подарок?
– Делаем…
– Добро. Пойду пока пройдусь.
Выйдя с командного пункта, Бессонов увидел, что все столы из столовой вынесены, бойцы заносят скамейки. Зашел на кухню. Радостный галдеж, хитрющие улыбки прямо до ушей. «Что-то не так», – подумал про себя, но лезть с вопросами не стал. Ну, радуются люди приезду знаменитости, бывает. Хренова нашел в техзоне, и тоже, черт, улыбается.
– Я сейчас кого-то пристрелю, и трибунал меня оправдает! Чего вы все лыбитесь? – подступил он к другу.
– Настроение хорошее, вот и радуемся, – оправдался за всех Хренов.
Он не прекратил улыбаться, даже тогда, когда к нему заглянул Охрименко! Тот увидел Бессонова:
– О! Товарыш командыр, пидэм до мэнэ, я щось покажу. Да и чаю наллю, вид цих злыднив хиба дождэсся… Ну, и тэбэ, Олэксий Мыхайловыч, запрошую.
В его складе на столе действительно дымился чайник. Оглянулся, порядок образцовый. Каждая деталь промыта, смазана, на своем месте, стеллажные бирки заполнены. Добил огнетушитель в углу.
– А это где взял?
– Дэ взяв, там уже нэма. Сидайтэ, гости.
Он достал кружки, налил чаю и поставил на стол аккуратную коробочку с колотым сахаром, а рядом с ней… Даже трудно одним словом определить, что это было. В сущности – пустяк: к лакированной подставке прикручен кусок дюраля. По его цвету сразу ясно – огрызок «Мессершмитта». Однако этот кусок как бы олицетворял собой сам самолет, который в крутом пике ввинчивался в землю. Поразительно, как выразительно и тонко исполнено. На полированной латунной шилде надпись: «С благодарностью и уважением от истребительного полка». Первый не выдержал Хренов:
– А чо, неплохо… Пожалуй, не стыдно такое Утесову вручить…
– Сами, Иван Богданович, сделали? – спросил Бессонов.
– Ну не його ж крыворуки зробылы…
– Ладно, не цапайтесь. Его механики свое дело знают и исполняют на славу. А вы – молодец! Здорово. Спасибо.
– Чого вы чаю не пьетэ? – потом прислушался. – Здаеться, «Иван» сив…
– Кажется, гости. Ладно, замполит встретит…
– Нет, Паша… Извините, товарищ подполковник, этот борт должны встретить вы, – Хренов встал и протянул командиру шапку.
Бессонов посмотрел внимательно в глаза другу и все понял. Сорвался с места и, не застегивая куртку, бросился к стоянке. Сердце колотилось даже в висках.
Борт мучительно долго останавливал винты, наконец открылась дверь и в проеме появился обвязанный пуховым платком до пояса Иван. Увидел Бессонова и с криком «Папка!» бросился ему в руки. Обвил руками шею, прижался и все повторял: «Папка! Папка! Как зе я соскучился!»
Высунулся бортач и закрепил лесенку. Бессонов во все глаза смотрел на дверь. Сердце остановилось… Появились, сошли какие-то люди. Он их не знал и сейчас почти ненавидел… Наконец, появилась она, румяная, родная и безумно красивая… Он бросился, подал руку и буквально отодрал от шеи Ивана, чтобы обнять жену. Краем глаза заметил, что полк собрался не в полном составе, но ему было все равно.