Личный враг Геринга — страница 33 из 44

– Здравствуй, любимая. Как я рад!

Бес обнимал и гладил ее одной рукой. Во вторую обеими ручонками вцепился Иван.

– Сюрприз, кажется, удался…

Бессоновы повернули головы: рядом стояли и улыбались Утесов и замполит.

– Леонид Осипович, здравствуйте. Рад приветствовать вас! Извините…

– Это мне честь побывать в легендарном полку. Вы не беспокойтесь, мы с Андреем Семеновичем все решим, а вас ждем на концерте.

Летчики похватали чемоданы и реквизит артистов и повели их к столовой. У самолета стояли Бессоновы и Хренов. Шура наконец отошла от Павла и обняла Михалыча. Тот, используя ее как щит, тут же раскололся:

– Паша, извини, но я выполнял наказ Александры.

– Почему этот наказ касался только меня? Весь полк знал! Ну, ужо погодите!

– Ладно, командир, потом расстреляешь, а сейчас можно я Ивану тут кое-что покажу? А то у них взлет до темноты…

– Как?!

– Ты думал, мы на неделю? Ванечка, все внимательно смотри, что дядя Леша покажет, потом расскажешь… Пойдем, любимый, нам есть о чем поговорить…

Но разговора не получилось. Во всяком случае, до концерта. Казалось, они будут целоваться до бесконечности.

– А тебе разве можно? – неожиданно спросил жену Бессонов, когда она отдыхала у него на руке, глядя на бревна перекрытия блиндажа.

– Можно. Мне, дурачок, все можно… Только волноваться нельзя. Хорошо у тебя… В гости никто не заходит?

Вместо ответа он притянул ее к себе и вновь поцеловал. Она сначала ответила, потом освободилась и спросила:

– Ты за временем следишь? Уже двенадцать! Быстро!

Они действительно быстро оделись, Шура даже успела навести на ходу красоту. И – почти бегом в столовую. А там… Какому яблоку – зернышку упасть негде!

Бессонов раскланялся с Утесовым и занял место прямо перед импровизированным занавесом. Шура села так, чтобы Иван оказался между ними. Рядом и за спиной – летчики, штабные, потом техники, зенитчики, бойцы БАО… Иван был полон впечатлений и был готов сразу ими делиться, но занавес сняли, и столовая взорвалась аплодисментами.

Когда Утесов запел, наступила такая тишина, что стало слышно, как кто-то на кухне, нарезая салат, тихо стучит ножом по доске. Великий артист настолько овладел публикой, что никто этого не заметил. Этого да, но все заметили тепло южного солнца, зелень одесских бульваров и даже запах моря. Все почти наяву увидели свои мечты о мире, невольные улыбки появились на лицах.

Новые песни – и новые картины перед глазами. Опять улыбки. И они не сходили, пока конферансье не объявил… Ивана. Бессонов вздрогнул, а зал радостно загалдел. Ваня сам назвал произведение и композитора. Шум стих, и чистый, ясный голос поразил всех как гром среди ясного неба. Лица бойцов окаменели, у многих выступили слезы. Кто смог, поднялся и слушал стоя. Когда стихла последняя нота, никто не посмел нарушить тишину. Зааплодировал Утесов, за ним все остальные. Долго и яростно, словно клялись – сломаем, загоним, победим!

Не успели до конца улечься страсти, вновь заговорил конферансье. Он начал шутить, но подошел Утесов и что-то сказал ему на ухо. Тот кивнул и отошел. Своим неповторимым сочным голосом Леонид Осипович произнес:

– Вас всех, уверен, интересует, как мы оказались здесь?

– Да! Конечно! Расскажите! – раздалось из зала.

– Так вот. Я давно дружен с Левиным – директором Саратовского авиазавода. Мужик он настоящий, и мы стараемся друг перед другом слово держать. И вот вчера у меня был концерт на заводе. Теплый прием, замечательные слушатели, но поразились и они, и – больше – я, когда услышал Ивана. Однако это было не все. Выступила от завода еще одна замечательная артистка. Кто, рассказывать не буду, но за обедом с директором попросил отдать их в мою группу. И он согласился. Я кинулся благодарить и жать руку, но он бы не был Соломонычем, если бы не сказал:

– Только обещай, что выполнишь два условия.

– Слово.

– Тогда знай, что она жена лучшего летчика, которого я когда-либо знал. У Вишневского спроси, он лучше расскажет. Отдаю тебе их на один день, и день этот ты проведешь в его полку… И вот мы здесь! – столовая готова была рухнуть от оваций. Перекрикивая всех, Утесов все же представил: – На сцену приглашается Александра Бессонова!

Она вышла, зарделась, прокашлялась. Заиграл аккомпаниатор, и она запела «Синий платочек». Не по-шульженковски, а по-своему, но, кажется, песня от этого только выиграла. Бессонов, как и вся столовая, смотрел во все глаза и не верил своим ушам. Из кухни вышли поварихи, бочком-бочком отодвинули гостей и прямо в фартуках слушали свою подругу, неожиданно для многих стали подпевать.

Бессонов думал, что знает о любимой все… Впрочем, многие в полку тоже так думали… Взорвались новые овации. «Катюшу» пели уже хором. Теперь все хлопали сами себе. Не успел конферансье объявить новую песню, как поварихи уволокли Александру на кухню. Пришлось «отдуваться» Утесову. И делал он это мастерски, с видимым удовольствием.

Под его песни Александра держала оборону. Ее обступили со всех сторон, осмотрели, ощупали, обнюхали… Ахи, охи… И в лоб:

– Ты как?

– Замечательно, девочки, – заговорила она шепотом.

– Откуда сын? Его?

– Наш…

Бабы переглянулись.

– Шур, смотрю на тебя и не пойму, что не так, – Люба погладила подругу, рука остановилась на животе. Выразительно посмотрела в глаза.

– Два с половиной…

– Счастливая?

– Да.

Люба приобняла Александру. Она действительно была рада за подругу. Чего не скажешь о Настене, двадцатипятилетней молодухе, давно и пока безрезультатно ищущей спутника жизни. Поэтому ее волновал другой вопрос:

– Ты, подруга, скажи, как в деде-доходяге такого мужика рассмотрела!

– Не я. Почему машина встала? Кто меня в спину к нему толкнул? Почему заговорила? Столько раз сама себя спрашивала и не находила ответа. Даже страшно, что могла проехать мимо. Судьба, наверное.

– Меня бы кто так толкнул…

– Тебя толкнешь!

– Тихо, бабы. Раскудахтались… – на кухню заглянул замполит. – Обед готов?

– Не переживайте, товарищ комиссар. В грязь лицом не ударим, – ответила за всех Люба.

Когда он вышел, вопросы стала задавать Шура:

– Как вы тут? Как мой?

– Мы, сама видишь, а твой – орел! За глаза «Батей» кличут. Как будто всю жизнь полком командовал. Правда, и сам, и летчики иногда поесть не успевают, столько летают. Но, тьфу-тьфу, возвращаются. Это – главное.

– Тут две недели тому назад твой орел… – заговорила молодуха, но получила локтем в бок и осеклась, – ты чего?

Александра вопросительно посмотрела на Любу.

– Мы две недели назад гвардейцами стали… знатно отметили. Правда, Настена?

Молодая повариха кивнула и почесала ушибленный бок.

– Простите, девочки. Пойду я…

– Иди-иди, а то извертелся командир-то, поди…

Когда Александра покинула кухню, все три королевы борща и гуляша повернули головы к молодой, но высказалась одна Люба:

– Ты, Настена, язычок укороти. Если завидно, постучись головой о стену, говорят, помогает.

* * *

Вернувшаяся в импровизированный зал, Александра не застала на своих местах ни мужа, ни сына.

– Они пошли прогуляться… до самолета, – прошептал замполит.

С трудом протолкнувшись к выходу, Шура спросила у незнакомого лейтенанта:

– Где стоянка командирского самолета?

Тот неопределенно махнул рукой и продолжил протискиваться внутрь столовой. Выбирать не приходилось, и почти бегом Шура рванула в указанном направлении. Бес, сын и самолет – как-то мирно не укладывалось у нее в голове.

Под маскировочной сеткой в одном из капониров заметила движение и сразу узнала Хренова. Тот стоял на крыле и, склонившись в кабину, что-то втолковывал летчику. При ближайшем рассмотрении летчиков оказалось двое – Иван сидел между колен Павла и сыпал вопросами:

– Сто это? А это? А это?

– Это магнето… Это шприц подачи бензина. Это рычаг хода винта. Это рычаг управления нормальным газом…

– Есть еще ненормальный газ, папа? А как лететь?

– Все просто и одновременно – сложно.

– Уплавлять как?

– Вот рычаг управления. На себя – летишь вверх. От себя – вниз. Вправо – назад, делаешь вираж вправо… Если просто вправо, то сделаешь бочку…

– Здолово! Давай полетаем!

– Скажешь «р-р-рычаг» – полетим!

– Я вам полетаю, – Александра тоже запрыгнула на крыло.

Иван сначала испугался, как будто был пойман на месте очень нехорошего поступка. Он ослушался маму и ушел из столовой. Больше всего на свете он боялся ее огорчить. Но… Вдруг дошло – он же не один ушел, а с папой!

– Мама, я знаю, как летать! – закричал Иван. – Смотри, вот рычаг…

Трое взрослых открыли рты от удивления. Почти хором:

– Как ты сказал?

– Рычаг.

– Иван, ты «р» говоришь? – выразил вслух удивление Хренов.

– Р-рычаг! Р-рыба! Р-рак! – разрычался Иван.

– Стоп, Иван! – Бессонов весело посмотрел на жену.

Но остановить сына было непросто.

– Ур-ра! Огр-ромная! – он вскочил и задрал обе руки вверх, потом охватил шею матери и завершил: – Ты самая кр-расивая! Не обижаешься, что я ушел? А папа – гер-рой!

Александра вынула Ивана из кабины, оглядела друзей:

– Да, братцы, знатные педагоги в вас пропадают. Пошли, нельзя гостей обижать…

* * *

У открытой двери столовой, из которой вырывался голос Утесова, курили и спорили два майора.

– Никто ничего не заметит. Мало ли чего не запустились, – настаивал Руденко.

– Борт московский. Будет расследование, тебе же и достанется. Лучше метео. Посмотри, как обложило, ничего и выдумывать не надо…

– Вдруг у них миллион на миллион. Взлететь и из каши можно. У тебя есть кто в Саратове?

– Без начальника связи не обойтись. Запросит метео у них, никаких подозрений.

– Нам-то надо, чтобы у них погоды не было…

– Ну, там не так расслышали…

Зря спорили. Великий артист и человеком оказался с большой буквы. Вел себя деликатно, но вокруг замечал все. Ему на сцене и съемочной площадке часто приходилось сталкиваться с фальшью, когда два человека, не терпящих друг друга в жизни, через силу изображали страстных любовников. Здесь все было настоящее: и летчики, и восторг, и любовь, поэтому он сам в перерыве попросил командира своего экипажа придумать причину и задержаться до утра.