Только через три часа Утесова отпустили со сцены и то после призыва замполита: «Пора и честь знать!». Вручили подарок и долго аплодировали. Разошлись неохотно, но столы накрыли моментально, и снова – тосты, шутки, истории, великолепные одесские анекдоты, песни, но в более камерной обстановке.
Все прекрасно, только время летело неумолимо быстро. Иван устал «рычать» на окружающих и заснул прямо на руках отца. Лавина переживаний сделала свое дело. Павел под понимающие взгляды гостей поднялся, Александра набросила ему на плечи куртку, и они вместе удалились.
Собрались все только утром у самолета, когда начало сереть.
Утесов искренне поблагодарил за прием:
– Как говорят в Одессе, я имею вам кое-что сказать… Никогда не забуду этой поездки. Горд и счастлив знакомству с вами. Огромное спасибо, и, знайте, я ваш должник[1].
– Что вы, Леонид Осипович! Я сам хотел поблагодарить вас за изумительный концерт… И отдельно – за свидание с семьей…
– Мне за эту ночь ваши летчики такого порассказали о вас, что в другой обстановке никогда бы не поверил. Вы действительно – уникум. Они вам верят и гордятся вами. Берегите себя, дорогой Павел Григорьевич!
Утесов поднялся на борт. Бессонов поцеловал жену. Моторы уже работали, поэтому приходилось кричать:
– Передай Левину, что я у него в неоплатном долгу!
Александра была лаконична:
– Люблю тебя! Только попробуй мне…
Обняла, поцеловала, взяла протянутую руку одного из музыкантов и взбежала по лесенке на борт.
Иван звонко пообещал:
– Я буду учиться хорошо! Я буду беречь маму! Я буду ждать тебя каждый день!
Бессонов поднес его к двери и передал из рук в руки жене. Расставаться было тяжело и… легко одновременно. Он знал, что фронт от Саратова откатился, фрицам теперь не до завода. Значит, стало безопаснее. Там Соломоныч. Значит, надежнее. Там друзья-испытатели. Значит, вернее.
«Ли-2» разбежался и легко оторвался от полосы. Немного довернул и ушел прямо на восход солнца. Дежурная пара поднялась раньше, проконтролировала взлет сверху и ушла следом.
Когда винты смолкли, Бессонов обратил внимание на непривычную тишину. Некоторое время не мог понять, чего не хватает. Вдруг осознал – не слышно канонады. Над Сталинградом стояла непривычная тишина.
Не знал командир гвардейского истребительного полка гвардии подполковник Бессонов, что группировка Паулюса капитулировала, что в этой страшной войне наступил перелом, что его полк доживает на этом аэродроме последние дни, что ему и его «чертям» предстоит устроить Сталинград для люфтваффе в небе над Кубанью и Крымом. Ничего этого он не знал, но был счастлив, хотя сам боялся себе в этом признаться…
Часть 3
На командном пункте, куда пришел Бессонов, кроме дежурного находился замполит. Здорово подшофе. И, оказывается, жаждущий поговорить по душам. Какого черта в таком состоянии? С другой стороны, он принял главный удар по приему гостей. Со вчерашнего обеда практически до утра не вставал из-за стола. Музыканты Утесова улетели счастливые, но такие же нетрезвые.
– Андрей Семенович, шли бы вы лучше отдохнуть, – попытался сгладить обстановку командир полка.
– Не-а, командир… Давай поговорим…
Все, было настроение и закончилось… Сиди слушай пьяный бред.
– С удовольствием, только когда вы проспитесь, – сделал он еще одну попытку.
– Потом? Не, потом я не смогу… Да у меня всего один вопрос: за что вы не любите коммунистов?
Такого вопроса Бессонов не ждал. Он помнил предостережение Васильева избегать таких тем. Но одно дело – Сталин, а тут – зам!
– С чего вы взяли?
– Не взял, я вижу… К вам парторг подходил насчет приема… Вы его послали…
– Не «послал», как вы изволили выразиться, а «попросил уволить». Разницу улавливаете?
Улавливать разницу в таком состоянии замполит был явно не в силах. Но и оставаться без ответа не хотел.
– Вы, командир, не ответили на вопрос. За что?!
– Вас действительно это так волнует, что спать не можете?
– Очень…
– Прямой вопрос требует прямого ответа. Отбросив личное, отвечаю: хотя бы за убийство Великих княжон.
Казалось, такой ответ моментально отрезвил замполита.
– Почему? Почему именно их убийство так вас задело?
– Я их знал. Лично. Они мне делали перевязки и ухаживали, когда я лежал в госпитале в Детском Селе. И не мне одному… Дочери русского царя выносили утки и ковырялись в гнойных ранах простых солдат. Возможно, тех самых, которые расстреляли их через три года. За что? Теперь я вас спрашиваю. Ладно царя, детей-то за что?
– Так их могли использовать монархисты…
Голос Бессонова налился свинцом:
– Нет таких определений в юриспруденции, как «хотели» и «могли»… Их убили без вины, без суда и без оправдания. Мне это претит. И быть в рядах тех, кто это сделал, увольте! Я удовлетворил ваше любопытство? Теперь не прошу, а приказываю: идите спать! Дежурный, проводите!
Когда дверь за ними закрылась, Бессонов устало сел за стол. Его накрыла лавина воспоминаний о той далекой поре.
«Компрессионный перелом позвоночника и двух ребер, кровоизлияние внутренних органов» – таков был диагноз врачей после его падения на подбитом с земли «фармане». Были еще ушибы, ссадины и ожоги и, хотя они угрозы жизни не представляли, но боли и неудобства от них было больше, чем от переломов. Спасаясь от огня, молодой пилот сбросил летную куртку, и она сгорела вместе с документами и остатками самолета. На широкой деревянной доске его, неизвестного летчика, чужие солдаты принесли в полевой госпиталь, на ней же и отправили в тыл. Вместе с остальными ранеными и увечными.
В один из первых дней в невыносимой жаре и вони солдатской палаты, в полубреду, не в силах пошевелиться, он впервые столкнулся лицом к лицу с ней. Тогда-то он и почувствовал удивительный аромат ее духов «Coty Jasmin de Corse» и увидел ее прекрасные миндалевидные глаза. От ее прикосновения сердце остановилось, а слова: «Потерпи, миленький» он запомнил на всю жизнь. Павел до сих пор корит себя, что не сумел представиться, взять ее руку и поднести к губам. Лишь еле слышно произнес: «Благодарю вас, сударыня…»
Через два дня разобрались, привезли документы и перевели в офицерскую палату. Просторную и светлую, всего с четырьмя кроватями. Расположили рядом с кроватью Дмитрия Маламы, практически ровесника, веселого корнета лейб-гвардии. Он, несмотря на свое ранение, по праву палатного старожила очень по-дружески принял Павла, опекал и первое время помогал ему. Много рассказывал, шутил – в общем, старался поддержать. Они бы наверняка подружились, если бы не она…
Как-то под вечер князь забылся беспокойным сном и, когда открыл глаза, сначала почувствовал знакомый запах духов и только потом узнал в даме, сидящей на кровати соседа, ее. Они о чем-то мило ворковали, и ему стало невыносимо стыдно, что он не может встать и выйти. Когда она наконец покинула палату, Павел подал голос:
– Дмитрий, простите бога ради, что невольно стал свидетелем вашей встречи.
– Что вы, дорогой Павел! Это моя невеста – Великая княжна Татьяна. Правда, она прелесть?
– Она прекрасна… Она восхитительна… Поздравляю вас, корнет… Будьте счастливы… – Павел говорил с трудом, но вполне искренне. С этой секунды он даже в мыслях не представлял ее иначе, как невесту боевого товарища. – Я попрошу, чтобы меня переложили и я вам больше не мешал.
Он так и сделал, хотя корнет возражал. На следующий день она подошла к нему, лежащему у стенки, невесомо присела на кровати, поправила простыню, положила свою милую ручку на его запястье и проворковала:
– Благодарю вас, милый князь. Вы нам нисколько не мешали, но все равно – спасибо. Выздоравливайте побыстрей, мой благородный рыцарь. Вам ничего не нужно?
– Нужно… Хочу, чтобы вы были счастливы, Ваше Высочество…
Она лучезарно улыбнулась, превратилась в озорного ребенка и быстро проговорила:
– Надеюсь, бесстрашный ас, вы еще покатаете меня на своем аэроплане.
Помахала ручкой и выпорхнула из палаты.
Воспоминания прервал зуммер телефона. Дежурный кому-то доложил об отсутствии происшествий и о том, что командир на КП. Бессонов вздохнул и вернулся в реальность. Оказывается, комдив тоже ранняя птаха.
– Пал Григорьевич, нехорошо так с начальством поступать, – без предисловий раздалось в трубке.
– Что случилось, товарищ полковник?
– У тебя такие гости, а ты ни гу-гу! Все только для себя?
Бессонов мысленно чертыхнул замполита с НШ за их союз молчания и ехидные улыбочки!
– Александр Захарович, слово чести: сам узнал, только когда самолет встретил. Мои орлы сюрприз устроили. Простите.
– Ладно, будешь должен. Хотя ты и Героя зажал. Сухой закон у него, видите ли!
– Я готов, назовите место и время!
– Готов он! Ладно, подумаю… Кстати, меня комдив штурмовиков замучил, чтобы я вас познакомил. Ты у них в авторитете. Вот соберусь, и завалимся к тебе. Только вопрос: куда? – комдив сделал паузу. – Я чего звоню-то, готовься к передислокации. Приказ пришлю на днях.
– Я готов. Передовой отряд сформирован, загружен и ждет координат и команды. Сверки и расчеты произведены, взаимодействие организовано…
– Ты что, завел шпиона у меня в штабе?
– Нет. Просто смотрю, как наша пехота рванула. Скоро только до линии фронта отсюда и дотянем. Пора за ними…
– Ну да… Ко всему он готов! Забыл я, с кем имею дело, – как бы про себя проворчал комдив. – Может, и куда – знаешь?
– Точно не скажу. Приблизительно квадрат представляю.
– Ну…
– Веселый – Зимовники – Камышовка – Сальск.
– Твою мать! Не верю, что мои не проговорились! Найду – кто, голову оторву!
– Не найдете, Александр Захарович, нет никого, правда.
– Тогда как?
– Плох тот командир, который не может просчитать действия противника. Еще хуже – тот, который не способен просчитать ходы своего начальства.