– Ты точно уникум! Пал Григорьевич, не обижайся. Я с восхищением… Думаю, у тебя уже и просьбы заготовлены.
– Только две: люди и машины!
– Конкретно.
– Хорошо бы автобат, на крайний случай – роту «студеров».
– Это можно, но людей я тебе не рожу.
– Зачем рожать? По радио передают о десятках тысяч пленных. Будут сидеть и хлеб жевать? Пусть две-три сотни у меня под присмотром НКВД блиндажи разберут и в машины загрузят. Ну, право слово, не летчикам же бревна из мерзлой земли выковыривать.
– Зачем тебе бревна?
– Вы же меня в деревню или станицу не поставите, а с лесами там не густо…
– Догадливый и хозяйственный какой… Утесов хоть довольный улетел?
– Мне показалось, да. Благодарил и грозил не остаться в долгу.
– И то – хлеб! Давай, Пал Григорьевич, не расслабляйся. Чую, предстоят нам горячие деньки.
– Я сколько в полку, холодненьких не помню. Даже когда на термометре было минус тридцать…
– Тогда и бояться нечего. Удачи!
Не успел Бессонов положить трубку, появился начальник штаба, как всегда подтянутый и чисто выбритый. А ведь тоже с гостями почти до утра! Поздоровались, подошли к карте.
– Михаил Юрьевич, хорошо, что вы здесь. Если бы в ходе передислокации вам предложили выбор, где встать вот в этом квадрате, куда бы вы попросились?
– В этом квадрате захвачены три немецких аэродрома с твердым покрытием, но нам на них рассчитывать не приходится.
– Почему?
– Во-первых, фрицы за собой оставляют выжженную землю. Во-вторых, начальство не очень любит землянки, поэтому оборудованные аэродромы уйдут под высокие штабы и придворные полки. Туда же бросят главные инженерные силы.
– А нас?
– У каждого полка своя, так сказать, тыловая специализация. Нам ни разу за полтора года не дали аэродром. Только поле. Помогали разве что местные.
– Я обратился к комдиву с просьбой, но обещаний твердых не получил. Придется рассчитывать только на себя.
– Сделаем, не переживайте, наш боец и не на такое способен. Тем более что, наконец, на запад идем – это не на восток пятиться!
– Вы правы, Михаил Юрьевич, наш солдат уникален. Дурак думает, что на войне побеждает тот, кто другого перестреляет. Дудки! Победит тот, кто перепашет и перетерпит врага. И еще передумает… Кстати, в штабе дивизии о нас никто сильно думать не будет. Сейчас нарисуют яйцо на карте, чтобы уставу соответствовало, и попробуй там не встань… Ищите место с полем, лесом-рощей, водой и постройками. Лучше два. Я сам схожу на рекогносцировку и выберу. А потом уж к комдиву, чтобы утвердил.
– Так не пойдет, – набычился НШ.
– Что не пойдет? – удивился Бессонов.
– В смысле, вы никуда не полетите.
– Это еще почему?
– У меня есть десяток доводов, но приведу только два: у меня приказ без личного разрешения комдива вас не выпускать. Это во-первых. А во-вторых, вы в столовой хорошо сказали про доверие. А на деле что? Опять сам? Больше никто не в состоянии? Гвардейский полк отсыпается, а командир на рекогносцировку? – НШ откашлялся и тоном, не допускающим возражений, закончил: – Пойдет Мелешко, тем более сегодня его эскадрилья дежурит.
– Бунт на корабле?! Васильев все-таки выставил часового?
НШ проигнорировал вопросы командира и гнул свое.
– Вам, Павел Григорьевич, самому не помешало бы пару часиков отдохнуть. А с рутиной я разгребусь. Тем более что имею право отдавать команды от вашего имени. И последнее: если поторопитесь, еще можете успеть на завтрак.
Бессонов хотел возразить… да и вообще последнее слово должно оставаться за командиром, но вдруг отчетливо понял: а ведь он прав. Его начальник штаба, серая незаметная штабная мышка, оказывается, офицер! Нет – Офицер!
Бес набросил куртку, надел шапку и все-таки не удержался:
– Когда вернутся, разбудите.
– Так точно, товарищ командир!
…и, главное, улыбается, как в день прилета гостей! Распустил полк… Скоро тобой солдаты начнут командовать.
Бес хлопнул дверью и направился в столовую, где его не только накормили, но и сообщили последние новости – борт в Саратове сел благополучно.
Когда Бессонов проснулся в своей землянке, на стуле за столом сидел и нагло смолил Хренов.
«Не землянка командира, а проходной двор. Это не часовые, а огородные пугала», – подумал Бес. Но не успел он подняться, как получил по голове:
– Паша, ты что творишь?
– Алексей Михайлович, дорогой, ты о чем?
– О том, что сам подписываешь себе приговор. У нас за гораздо меньшее ставили к стенке и даже как звать не спрашивали.
– Да что случилось?! – Бессонов искренне не понимал, о чем говорит Хренов.
– Он, вишь, коммунистов не любит, рассказывает каждому встречному и ждет, что ему за это орден выпишут…
– Меня спросили, я ответил…
– Я тебя с первого дня просил – забудь про «ваш бродь». Просил?
– Да.
– Не можешь в себе сдержать или гордыня не позволяет?
– Что я должен был ответить, что кушать не могу, как люблю?
– Ни-че-го! Пшел на хрен! В лоб дам! Да что угодно, кроме прямого ответа. Ну как тебе еще объяснить? Случись что в полку, не надо будет искать виноватых. Ты сам себя уже назначил. Семеныч – мужик нормальный, но он отвечает за по-ли-ти-ку! За мою, Мелешко, этого часового, что на посту спит, но в первую очередь за тебя! Доложит – приедут разбираться. Мехлис уже неоднократно разобрался. Генерала перед строем расстрелял, а сколько отстранил от должности и отдал под трибунал – и не сосчитать!
– А кто такой Мехлис?
– Здрасьте! Был такой главный комиссар в Красной армии, начальник Семеныча. Сегодня понизили, но суть от этого не меняется. Сначала пришьют «политическую близорукость», «потакание врагам» и следом обязательно – «предательство и работу на вражескую разведку». Ты же оправдываться не будешь, да и не дадут тебе!
– Ладно, Алексеич, не кипятись… Одного не пойму, мы с ним два часа назад поговорили, а ты уже в курсе.
– Молодец, еще загни про разговор между офицерами…
– Неужели сам понес?
– Ты дежурного на КП не заметил? И тех, кто к нему в это время приходил? Не, я тебе поражаюсь… Где гений или, как некоторые говорят, уникум, а где наивный, как дите…
– Ну, и что мне теперь, по-твоему?
– Ни-че-го! Не возвращаться, не вспоминать, не ссылаться. Не было этого разговора!
– А если замполит напомнит?
– Не напомнит. Протрезвеет, поймет и не напомнит… Он этим разговором и тебя, и себя подставил. Не напомнит…
Пока говорили, Бес умывался, брился и приводил себя в порядок. Хренов сидел за столом и курил. Они уже давно понимали друг друга и не требовали: «В глаза смотри!» Оба услышали, как сели два наших истребителя. Своих-чужих различали на раз. Некоторые механики по звуку, говорят, могли сказать, кто конкретно сел.
– Мелешко вернулся, – сказал Бессонов. – Пойду узнаю, что он там нашел. А ты, хрен старый, заходи не только нотации читать, а и чаю рюмку с другом выпить…
– Ага… Тебя застанешь… И пусть комендант команду даст, чтобы меня часовой пропускал. А то – как за линию фронта каждый раз…
Мелешко с начальником штаба на командном пункте что-то рисовали на карте. Бессонов тихо подошел.
– Подвиньтесь… – посмотрел, где простым карандашом был обозначен аэродром. – Сальск?
– Севернее… Там конезавод был… Здание заводоуправления, конюшни, выпас, водонапорная башня, дороги… Про дома не говорю. Все практически целое. Курорт, а не аэродром!
– Уверен, Игорь Семенович?
– Отвечаю, – улыбнулся командир первой эскадрильи.
– Сколько до фронта? – теперь уже Бессонов обращался к НШ.
– Сегодня 80 км… Для работы – самое то, но и до нас недалече. Что будет завтра, не знает никто, но, думаю, наши еще немного нажмут и встанут. В конце февраля раскиснет, техника завязнет наглухо. Не до наступлений…
– Нам бы успеть полосу оборудовать да капониры подготовить… Теперь время работает против нас. Михаил Юрьевич, попроси соединить меня со штабом дивизии.
В результате их разговора комдив обозвал Беса нахалом, спросил про какой-то ключ от квартиры, где деньги лежат, но обещал внести уточнение в приказ и сообщил, что «студебекеры» и пленные будут через три дня.
– Я не понял про ключ, – Бессонов повернулся к начальнику штаба.
– Вы не читали Ильфа и Петрова?
– Я читал Толстого, Достоевского, Чехова, Рида, Драйзера… О многих слышал, но не читал. Автора с такой фамилией слышу впервые.
– Вы читали классиков русской и мировой литературы, – с сожалением продолжил начальник штаба, – а они – наши современники. Пишут вдвоем. Соавторы. Их два! А пишут одно! Никто их отдельно не знает.
– Фраза от них?
– Помню, что их герой – прохиндей Бендер – сказал, но в «12 стульях» или в «Золотом теленке» – хоть убей!
– В «12 стульях», – подал голос Мелешко.
– Точно, в самом начале…
Они еще о чем-то говорили, приводили цитаты и спорили, а Павел задумался о своем: «Вот ты командуешь людьми, а ничего о них не знаешь. Твой аршин, которым ты их мерил, давно устарел, твои представления покрыты архивной пылью. Вчерашние рабочие и колхозники в разговорах цитируют произведения, о которых ты даже не слышал! Не стыдно, ваша светлость?»
– Извиняюсь, что прерываю вашу дискуссию… Но все-таки странно сочинять вдвоем…
– Это что! Вы карикатуры в «Правде» видели?
– Еще бы! В каждом номере. Там у автора фамилия странная – Кукрыниксы, – неуверенно вспомнил Бессонов.
По лицам собеседников Бес понял, что своей неосведомленностью доставляет им истинное удовольствие. Когда еще им представится возможность так уесть командира.
– Ха-ха два раза! – с чувством изрек Мелешко. – За этим псевдонимом трудится целая бригада из четырех человек. Писать-то на двух листах не так уж сложно, а как вчетвером на одном листе рисовать?
– Интересно было бы посмотреть…
Разговор о высоком неожиданно прервал влетевший на КП бледный как мел Руденко.