– «Гамлет» «Тулу» пристрелил!
– Твою мать! – отреагировал первым Мелешко.
– Как?! – выдохнул Бессонов, хватая на ходу шапку.
– Не знаю… Вроде случайно…
Вокруг блиндажа первой эскадрильи уже толпился народ – летчики, технари, медики. На земляном полу, неестественно подвернув ногу и раскинув руки, лежал Нигматуллин. Давлетшин сидел за столом, обхватив голову руками, плечи его вздрагивали от беззвучного рыдания. Врач, на которого посмотрел командир полка, молча мотнул головой.
– Прошу всех выйти, остаться только непосредственным свидетелям, – скомандовал Бессонов и положил руку на плечо Давлетшину: – Успокойся, «Гамлет». Слезами горю не поможешь. Что случилось?
– Я пистолет чистил… Потом проверил… Не вставлял магазин… Точнее не передергивал… Просто спустил крючок… Я не хотел! Как?! Не могу понять… Простите меня…
– Кто видел?
– Я, – подал голос Смыслов. – Остальные уже вышли…
Бессонов оглянулся. В землянке, кроме него и Давлетшина, был Мелешко, Смыслов и доктор. Через мгновение влетел заспанный замполит.
– Доктор, зовите санитаров, забирайте тело. – Когда погибшего положили на носилки и вышли, Бес повернулся к замполиту: – Андрей Семенович, организуйте все по-божески и по-людски. Обмойте, переоденьте. Завтра похороним.
– Сегодня, – тихо сказал замполит.
– Что – сегодня? – переспросил Бессонов.
– Сегодня нужно хоронить. Он сын татарского народа, умер до полудня, хоронить по традиции надо до заката.
– Тогда поторопитесь. Будете докладывать: гвардии лейтенант Нигматуллин геройски погиб при исполнении служебных обязанностей в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Подготовьте представление на орден Красной Звезды. Я подпишу.
Когда они остались вчетвером, Бессонов повернулся к Смыслову:
– Докладывайте. Вы видели, кто стрелял?
Смыслов внимательно посмотрел на командира полка, комэска, потом на товарища и произнес:
– Я куртку надевал… Смотрел в другую сторону… Услышал выстрел, повернулся… Ренат лежит… Я не видел, кто стрелял…
– Точно? Больше ничего?
– Пистолет в руке «Гамлета», но я не видел, что стрелял он… Может, поднял?
– Вы что думаете, Игорь Семенович?
– Думаю, сам взял пистолет посмотреть… и случайно…
Давлетшин зарыдал в голос:
– Простите меня… Простите… Не надо, я отвечу…
Бессонов принял для себя непростое решение и заговорил жестко:
– Еще как ответишь! А сейчас запомни: я потерял боевого товарища, замечательного летчика и не хочу потерять другого. Ты оставил пистолет без присмотра. Получишь взыскание. Казнить себя будешь сам… А доверие товарищей лучше в бою оправдай. Воюй за себя и за него. Ты меня понял?!
– Так точно, я…
– Молчать! Всем молчать! Ни слова даже шепотом родной жене под одеялом… – протянул руку, – дай пистолет. Умойся. От полетов отстраняю, поможешь технарям, пока мозги на место не встанут. Комэск, соберите объяснительные, приложите свое заключение и мне на утверждение. Даю час, – и, словно что-то вспомнил, подошел вплотную к Давлетшину: – Отставить техзону. Объявляю домашний арест на пять суток. Из землянки не выходить! Смыслов, вы ответственный.
Повернулся и вышел. Мелешко проводил его взглядом, вырвал из ученической тетради два листа и скомандовал:
– Садитесь! Пишите! Вы хоть представляете, придурки, как он рискует? Не дай вам бог еще что-то вспомнить…
– Моя вина… Проведу занятие… Так точно, товарищ полковник…
Разговор с комдивом проходил на командном пункте. Начальник штаба и замполит стояли рядом. Бессонов положил трубку и повернулся:
– Андрей Семенович, у вас все готово?
– Могилу выкопали в начале полосы, будет провожать наших на задание… Охрименко сколотил гроб и сделал надгробие со звездой. Офицеры соберутся в 15.30…
– Михаил Юрьевич, не видел похоронки.
– Я сам подписал. Не волнуйтесь, все достойно. Семья будет гордиться.
– Спасибо. Нам, кажется, пора.
Нет гаже минут в судьбе командира, чем те, что предстояли сейчас Бессонову. Пусть триста раз он лично сюда никаким боком, но погиб его офицер! Недосмотрел, не предвидел, не предупредил… Пусть начальство смотрит сквозь пальцы и сильно не корит, но от себя-то куда деться?
Облака опустились еще ниже, не сильный, но сырой ветер продувал до костей. Неестественная тишина на аэродроме. Пришли все, кроме дежурных. Перед могилой на двух табуретках стоял открытый гроб. Ветер шевелил волосы Нигматуллина, одетого в парадную форму. Каменные лица мужчин, женщины с платками у красных глаз.
Бессонов подошел вплотную, снял шапку, размашисто перекрестился и склонил голову. Только те, кто был рядом, расслышали его слова:
– Прости, «Тула». Я даже не знал, как тебя зовут, но мне было спокойно и надежно, когда ты шел за моей спиной. Ты честно и достойно исполнил свой долг. Спасибо. Не забуду. Спи спокойно. Спаси Господь твою душу.
Еще раз перекрестился и отошел в сторону. Прошли все. В основном молча. Кто прикладывал руку к шапке, кто крестился. Если кто и говорил, то, казалось, обращался только к погибшему товарищу.
Прибили крышку, опустили гроб, бросили по горсти земли, четверо бойцов БАО заработали лопатами. Охрименко лично руководил установкой постамента. Офицеры первой эскадрильи построились в одну шеренгу и по команде Мелешко дали три залпа из пистолетов.
Рядом с Бессоновым оказался Хренов:
– Пошли, Паша, ко мне. Там и помянем. В столовой замполит без тебя справится. Почернел весь…
– Алексей Михайлович, отправь няньку к «Гамлету»… Как бы он чего не учудил…
– Уже. Не волнуйся.
– Спасибо. Я все же зайду в столовую, надо пару слов офицерам сказать. Потом к тебе.
В столовой прошли три ритуальных тоста. Бессонов встал, откашлялся:
– Я был совсем мальчишкой. Вернулся домой с Кубани с подаренным дядей револьвером. Даже ночью не расставался, клал его под подушку. В свободную минуту тренировался в своей комнате. Выхватывал и стрелял вхолостую в воображаемую цель. Как патрон оказался в барабане, убей не пойму. Выстрел пришелся в дверь. Не успел испугаться, как она распахнулась. За ней стоял отец. Посмотрел на пулю, застрявшую как раз на уровне его головы, и сказал: «Павел, никогда не доставай оружие, если не видишь перед собой врага». Я это запомнил. Прошу вас сделать то же самое. Виноват, что не рассказал раньше. Прошу прощения у вас и у Рената. Светлая ему память…
На следующий день распогодилось. Пошли приказы на прикрытие штурмовиков и пикировщиков. Полк зажил привычной боевой жизнью. Одно плохо – далековато, пока долетишь, десять минут над полем боя и пора назад. Однако к вечеру подоспел приказ на передислокацию. Ушел передовой отряд, в состав которого Бессонов включил и Давлетшина. Инструктаж был короткий:
– Посмотри там все глазами летчика…
«Посмотри, думал «Гамлет». Убирает с глаз долой… Да и поделом… Все лучше, чем сутками напролет в землянке сидеть, когда хлопцы из кабин не вылазят».
Однако еще в колонне, а главное, на месте понял, что отнюдь не одни летчики в его родном полку воюют. Да и война у всех разная. Сначала ходил за командиром батальона аэродромного обслуживания, слушал распоряжения, что-то принимал и соглашался, с чем-то спорил. Потом, когда принципиальные вопросы были согласованы, больше ходил сам, контролировал, поддерживал бойцов:
– Поднажмите, братцы, скоро наши прилетят.
Неожиданно услышал брошенное в спину:
– Языком молоть – не землю ворочать…
Оглянулся: четверо солдат сосредоточенно копали, глядя строго себе под ноги. Сказать подобное в лицо офицеру, видать, постеснялись. Подавил вспышку гнева, выдохнул и неожиданно для землекопов спросил:
– Лишняя лопата найдется?
Нашлась… Через десять минут, несмотря на мороз, взопрел. Снял куртку и шапку. Не молодые, не годные к строевой дядьки, не скрывая восхищения, посмотрели на два ордена и медаль «За отвагу». Через полчаса во время перекура один из них не выдержал:
– Мы из последнего пополнения, в полку не всех знаем… Вы летчик?
– А вы что подумали?
– Думали, порученец у комбата… Ордена за сбитые?
– Нет, за то, что вам блиндаж копать помогаю!
– Извините, товарищ лейтенант…
– Проехали… Заодно попробовал, каков он солдатский хлебушек, – сказал «Гамлет», рассматривая ладони.
– У летчиков тоже не крем-брюле… Вы идите, товарищ лейтенант… Не волнуйтесь, до вечера управимся.
После этого случая Давлетшин заметил, как изменилось к нему отношение всех без исключения бойцов батальона. Солдатская молва приговорила: никакой это не штабной, а настоящий ас. Толковый, хоть и молодой, мужик нормальный, не придирается, а по делу говорит.
Через неделю Бес с первой группой самолетов приземлился на новом аэродроме. Принимая доклад «Гамлета», командир обратил внимание на кровавые мозоли на его руках.
– Вижу, не только смотрел. Уважаю. Комбат тебя хвалит. Спасибо.
– Рад, что хоть чем-то оказался полезен полку, – ответил Давлетшин, не поднимая глаз.
– «Гамлет», ночью уходит колонна на старый аэродром, езжай с ними. Твой конь тебя ждет.
Давлетшин вскинул глаза на командира. Неужели простил?! Голос дрогнул.
– Спасибо, «Батя»… Извините, товарищ подполковник.
Так Бессонов впервые услышал свое новое прозвище. Только улыбнулся – всяко лучше, чем «Дед». А вслух ответил:
– Ну, иди, размещай первую эскадрилью. Завтра к исходу дня со второй быть здесь!
– Есть, товарищ командир!
Развернулся и почти бегом бросился к летчикам, стоявшим в сторонке и делающим вид, что им неинтересно, о чем Бес беседует с «Гамлетом». По тому, как они обнимали товарища, было видно, что сопереживали, соскучились и безмерно рады видеть.
Бессонов спустился в новый КП, пустой и пахнущий сырой землей. На ящике из-под патронов стоял телефон. По потолку протянуты провода, подсоединены патроны, но пока без лампочек. Одинокая печь по центру еще не успела отогреть углы и стены, обшитые грубыми досками. Ладно, сгодится. Завтра прибудет начальник штаба, развесит карты, расставит походную мебель, и жизнь забурлит.