льно улыбнулся и, словно вспомнив о чем-то важном, продолжил: – У меня просьба, командир!
– Слушаю, Пал Григорьевич. Хотя сомневаюсь, что смогу…
– Начвещь привез погоны. Надо вручить. Не раздать под роспись, как галифе или сапоги, а вручить раз и на всю оставшуюся жизнь…
– Согласен. Строй полк и – как ордена…
– Так бы и сделал, но, боюсь, не все правильно поймут.
– Ты о чем? О своем золотопогонном прошлом?
– Именно.
– Пал Григорьевич, ты не прав. Ты свои погоны получил, защищая Россию. Они тоже Родину защищают. Наоборот, вижу в этом определенный символизм и преемственность. А если кто рот откроет, у тебя замполит есть, разъяснять политику партии – его хлеб.
– Все так, но у меня к погонам слишком… трепетное, что ли, отношение. Мне самому захочется злослова, хама или остряка поставить на место. С другой стороны, ему двадцать лет внушали, что золотопогонники – враги.
– Стоп! Не суди о полку в общем. Золотопогонник, говоришь… Побольше бы таких! Ты как никто другой не словами, а делом показал, что такое Родину любить. Про честь офицера тоже. Давай так: вручи погоны мне. Приму как честь и доверие. Остальным сам раздам, но знай: многих… а по мне, так почти всех, обидишь недоверием.
Дошли до командного пункта, спустились вниз. Народу битком. Замы, комэски, командиры отдельных подразделений, начальники служб. Начальник штаба построил их в каре вокруг стола. На нем выложены погоны с уже прикрученными звездочками.
Павлов прокашлялся:
– Позвольте мне?
Не торопясь полез в командирскую сумку, достал оттуда лист бумаги и пару погон. Лист отдал начальнику штаба.
Тот, удивленно пробежав глазами, зачитал приказ о присвоении командиру авиационного полка Бессонову Павлу Григорьевичу звания «полковник». Народ радостно загалдел. Раздались недружные аплодисменты. Павлов подошел и вручил Бесу погоны. Совсем не уставным движением тот поцеловал их и прижал к груди. Своим незапланированным жестом он выразил все – радость, благодарность, гордость. Он так и стоял, пока начальник штаба с Павловым не вручили всем присутствующим их погоны. Очнулся, когда его новый штурман спросил:
– Разрешите пару слов, товарищ командир?
Прокашлялся и в абсолютной тишине заговорил:
– Первые дни в госпитале не помню. Ни встать, ни повернуться… Вначале кололи какую-то дрянь – ничего не чувствовал, больше спал. Сестры переворачивали с боку на бок, сам не мог. Потом колоть прекратили, и я от боли взвыл. Был бы пистолет, застрелился бы… А тут к нам в палату молодого летчика положили, из штурмовиков. Комсомолец полка. Ему пулей знатно зад развальцевало, но язык не пострадал. Сутки напролет рот не закрывал. Так я о чем? Нам радио не надо, этот трындит без устали. И такой весь из себя героический, что неудобно перед ним лежать. Потом раз – прикатывают его с перевязки, положили на кровать, а он молчит. Полчаса молчал! Ну, думаю, готов! Приподнимаюсь на локте, а он живой, в мою сторону косится. «Чего заглох?» – спрашиваю. «Вы, товарищ майор, правда из 387-го истребительного полка?» – «И что?» – спрашиваю. Он тоже еще не ходок, но заелозил, встать хочет. «Да лежи ты! Что сказать-то хотел?» – «Мы – штурмовики – работаем по земле, а «мессеры» по нам… Стрелки больше трех вылетов не живут, летчики ненамного больше. Война… Привыкли… А тут раз отработали без потерь, другой, третий… «Мессеров» полно, но нас не трогают. Точнее, им не до нас. Оказалось, три раза нас прикрывал ваш полк. У нас говорили: полк асов, гвардейцы, и почему-то еще – черти! Мы на комсомольском собрании приговорили: кто летчиков этого полка встретит, чтобы в ноги поклонился и проставился от души. А я вот ни поклониться, ни проставиться…» – «Где летали?» «Тацинская – Миллерово – Ростов», – отвечает. «Тогда не переживай, я в это время уже полтора месяца в госпитале валялся…» – Павлов оглядел присутствующих на командном пункте и добавил: – Не представляете, хлопцы, как мне стало хорошо от его слов! Вот это лекарство меня и подняло на ноги. Сказать, что горд, – ничего не сказать! Дал зарок: встану на ноги – обязательно вернусь в полк. Хоть ползком, хоть хвосты самолетам заносить… Спасибо вам, товарищи офицеры! Носите с честью свои погоны!
– И шо, так и не проставился «горбатый»? – спросил начальник штаба.
– Я сам его напоил, когда мне подполковника присвоили…
– Вот и прикрывай их после этого!
Летчики заулыбались. Но не только – у них выпрямились спины, выпятилась грудь. Услышать такие слова от коллег – дорогого стоит! Это не казенное, это от души!
Бессонов тоже улыбался, но вопрос замполита вернул его к реальности.
– Какие будут указания, товарищ командир?
– Вручить в подразделениях погоны… Завтра все по форме… Карпов, остаться, остальные по рабочим местам!
Павлов подошел к замполиту.
– В госпитале говорили, что у меня в полку даже наркомовских хрен допросишься, я не верил… Выходит, зря…
– Отставить паникерские настроения! Я все слышал, – неожиданно повернулся к ним Бессонов. – Ваше рабочее задание на сегодня – обустроиться, войти в курс дела и без опозданий на ужин. Там посмотрим…
– Ну, тогда не все потеряно. Веди, комиссар, показывай, куда тушку можно бросить.
Не нравился Иван Шурке в последние дни. В сад как на Голгофу. Оттуда надутый и неразговорчивый. Обычно трещит всю дорогу без умолку, пока идут в общежитие. Сейчас как отрезало. К пацанам в коридор не выходит, сидит на кровати, картинки в книге рассматривает. Только перед сном:
– Когда папка прилетит?
– Ты же сам видел, сколько у него дел… Обещал, что скоро.
– Я-то видел… – тихо сказал Ваня и закрыл глаза.
Александра поправила одеяло и выключила свет. Мысли крутились вокруг сына. Сильно его зацепил детсадовский бандит и заводила Вовка Ермак. Конечно, никаким бандитом он не был, но энергия в нем бурлила, как в маленьком вулкане: все вокруг него падало, ломалось, дымило и горело, не мог пройти, чтобы не зацепить всех, кто попадал ему на дороге. Даже в старшей группе он был на голову выше остальных. С ним никто не связывался, а Иван как-то дорогу ему не уступил… Без разговора – в глаз! Сцепились… Кровь, сопли – все как положено… Воспитательницы разняли, одного в туалет отмывать, а другой ходил рядом и шипел:
– Сын героя! Видали, врет и не краснеет!
– Я не вру! – еле сдерживая слезы, оправдывался Иван.
– Петров тоже не врал, рассказывал, что папка герой на фронте, а у самого отца сроду не было…
– Вот увидишь… Если не вру, землю есть будешь?
– Это ты будешь у меня землю жрать!
– А ну замолкли! – устало цыкнула на них нянечка.
Воспитатели как праздника ждали, когда Ермак в школу пойдет. Отец на фронте пропал, дать ремня некому. А мать, тихая, невысокая, худенькая женщина, работала в администрации завода. До войны в профкоме путевки раздавала. Никто не жаловался. Да и толку – не могла она сама справиться с сыном. Шурка вначале хотела сходить разобраться, но потом решила, что пацаны должны уметь сами решать свои дела, иначе что из них вырастет?
Сегодня Павлу не звонила, боялась спугнуть – он же обещал поговорить с комдивом. Вдруг сможет выбраться? Больше даже не за себя, а за Ваню переживала. А то, что полковые летчики прилетят, знала от Курочкина. Что-что, а заводские слухи доходят до него первого. Можно верить, как Левитану.
– А этому что надо на старте? – загудел Хренов. Он помогал Бессонову застегнуть ремни и увидел приближающегося Охрименко.
Тот тоже залез на крыло, оттер няньку и сунул Бесу небольшой сверток.
– Визьмить для Ивана… Хай щастыть…
Спрыгнул с крыла и как ни в чем не бывало пошел к себе на склад.
– Да не грызитесь вы. Взрослые ведь мужики…
– Я к этому Мародеру на склад не лезу… А он – в каждую дырку затычка!
– Прилечу назад, оба ко мне! Выпьем за укрепление воинской дисциплины в соседнем полку…
– Размечтался! Давай с богом!
Полтора часа полета миновали незаметно. От предвкушения встречи Бес ни о чем другом и думать не мог. Когда «Иван» пошел на посадку, не заметил, как запел, а счастливая улыбка так и сияла на лице. Даже не сосчитать, сколько раз Бессонов мечтал об этом.
«Ли-2» зарулил на площадку встречи официальных лиц, где собралась небольшая группа местных, а он по старой памяти сразу к ангару испытателей. Там у ворот стояли трое. Сашку Косых и сына признал сразу. Третьего, худенького пацана, выше Ивана на голову, видел впервые. Поняв, что ворота никто открывать не собирается, заглушил двигатель. Сдвинул фонарь – Косых уже был на крыле. Помог отстегнуться. Бес потряс ему руку и похлопал Сашку по плечу. Спрыгнул, хотел обнять сына, но тот стоял рядом с незнакомым мальчишкой и не двигался с места. На лице то ли решительность, то ли обида или упрямство.
– Ваня! – Он протянул руки к сыну, но тот набычился и не тронулся с места, лишь попросил:
– Папка, покажи звезду!
– Не понял?
– Звезду Героя, – подсказал Косых.
Бессонов расстегнул куртку, и его Звезда блеснула в лучах утреннего солнца. Иван повернулся к незнакомцу:
– Видел? На – жри! – достал из кармана горсть земли и протянул обидчику, на глазах которого уже блестели слезы досады.
Бессонов понял все и решил вмешаться в высокие отношения воспитанников детского сада.
– Ваня, во-первых, здравствуй… Дай обниму… Во-вторых, я понял: у вас вышел спор. Ты выиграл, но есть землю не надо. Как тебя зовут? – обратился он к проигравшему.
– Вова…
– Достаточно, если Вова просто скажет «извини, я был неправ».
– Извини…
– А теперь по-мужски пожмите друг другу руки… Вот так… Надеюсь, вы будете дружить и, случись что, драться друг за друга будете только спина к спине. Так?
– Да, папа.
– Да… – Вовка замялся.
– Меня дядя Паша зовут. Будет время, заходи, потолкуем.
– Спасибо, дядь Паша. Я пойду?
– Конечно.
Оказывается, Вовка умел улыбаться. Пусть зубов недоставало по причине замены молочных на постоянные, но улыбка получилась искренней. Когда он скрылся, Иван обмяк и прильнул к отцу: