– Спасибо, Паша, что не опоздал. Что это у тебя? Быстро раздевайся и к столу.
Забрала свертки и унесла на кухню. Бессонов зашел в комнату, подхватил на руки Ивана. Тот сразу все и выложил:
– Мама не думала всех… Они сказали: нам приглашения не нужны… Бес нам не чужой… Это они про тебя… Все хотят с тобой, папа, посидеть…
– Предупреждать надо. Я бы не две бутылки, а ящик взял…
Он еще раздевался, когда зашла Шура.
– Паш, извини, сама не ожидала, думала тихо, по-семейному… И надень, пожалуйста, парадный мундир. Не для меня…
Когда вышли в коридор, все стулья, кроме двух по центру уже были заняты. Торжественность момента подчеркивалась отсутствием детей, которых мамаши разогнали по комнатам. На столе: отварная картошка, капуста, соленые огурцы. Равномерно по столу в нескольких тарелках: баранки, нарезанная селедка с луком, консервы, колбаса и сало из того, что удалось добыть Курочкину. Две бутылки коньяка поддержали бутылка «Московской» и бутыль без этикетки с мутноватой жидкостью внутри.
За столом в основном нарядные женщины. Мужиков только двое, Бес – третий. У одного на гимнастерке красовалась медаль «За отвагу» и нашивка за тяжелое ранение. Он встал первый:
– Прошу налить! Товарищи, попрошу внимания! – Шум за столом моментально прекратился. – У нас сегодня дорогой гость… Нет, мы и раньше про него знали, но сегодня он к нам прямо с фронта… Настоящий герой! Что хочу сказать? Павел Григорьевич! Нет… Товарищ гвардии полковник, мы, ваши соседи, очень уважаем вашу супругу и очень рады видеть вас. Давайте поднимем тост за встречу и за знакомство… Я Семенов Петр Засимович, сержант артиллерии, Юго-Западный фронт, списан по ранению, сейчас слесарю в сборочном цеху.
Все встали и потянулись рюмками, фужерами, стаканами к Павлу. Галдеж, толкотня, представления… Выпили, застучали ложками и вилками. Однако эта процедура не мешала дамам бросать восхищенные взгляды на Бессонова. Он неуютно чувствовал себя свадебным генералом, но считал, что это надо Шуре, и был готов терпеть для нее что угодно.
Однако неловкость куда-то улетучилась, когда начали говорить сами женщины. Столько искренности, доброты и надежды было в их словах, что Павел понял – в его лице они приветствуют всех ушедших на фронт мужчин. Они были разного возраста – совсем юные, лет до двадцати, и те, которым далеко за пятьдесят. Все трудились на заводе. Тяжело трудились. Это было видно по их обветренным лицам и по натруженным рукам. Однако ни в одном тосте не было даже намека на жалобу. «Мы все сдюжим, только вы бейте фашистов!» Не были они похожи на замученных большевистским режимом жертв, о которых постоянно плакались в белоэмигрантских кругах. Они искренне верят, что их дело – правое, что партия и Сталин ведут их правильным путем… Бессонов заметил, что он больше даже в мыслях не отделяет себя от них.
Павел встал. Застольный галдеж моментально прекратился.
– Пусть простят меня мужчины, сидящие за столом, мой тост не о них. – Мужики, которым наливали до краев, уже были хороши и возражать не стали. Бес прокашлялся: – Милые дамы, позвольте выразить вам мое искреннее восхищение, уважение и любовь. Мы, мужчины, должны на коленях целовать ваши руки и просить прощения, что взвалили на хрупкие плечи своих женщин такую непосильную ношу. Мы все исправим… Добьем фашистов, вернемся и исправим. За вас, дорогие! За вас, любимые!
Бессонов первый раз выпил до дна. Женщины, все как одна, смотрели на него восхищенными и влажными от слез глазами. Допили, у кого сколько было, и… запели. Вначале тихо с одного края стола, потом песня, набирая силу, охватила все застолье. У второго мужика в руках появилась гармонь, и он начал тихонько подыгрывать.
Когда зазвучала «Иди, любимый, иди, мой родной…», у Павла в горле застыл ком. Не успевала отзвучать одна песня, как кто-то запевал следующую. Из комнат потянулись дети, которым матери потихоньку совали со стола гостинцы.
Павел держал под столом руку жены и переводил свой взгляд с нее на лица других женщин. Давно ему не было так хорошо и покойно.
Вдруг кто-то тронул его за плечо. Бессонов оглянулся и увидел Вовку. С ним стояла молодая женщина в светлом плаще и шелковом платке на плечах. Вид у нее был то ли смущенный, то ли растерянный.
– Здрасте, дядь Паша. Я потолковать… А это моя мамка.
Бессонов поднялся, протянул мальчишке руку.
– Ну, здравствуй, Володя. – Потом повернулся к матери: – Позвольте, помогу…
Однако пришедшая неловко отстранилась и, наклонившись к Александре, что-то прошептала ей на ухо. У Шуры исчезла с лица улыбка, зато появилась нездоровая бледность.
– Что случилось?
– Во дворе «воронок», ищут тебя…
Автоматически рука Беса нырнула к кобуре, и он с облегчением почувствовал теплую рукоятку своего «нагана». В мозгу со скоростью пулеметной очереди проносились мысли, но ни одна не была достаточно правдоподобной, чтобы остаться надолго. Милиция? Он даже в город не выходил… Госбезопасность? Что за срочность? Что такого произошло за последние сутки? Ничего. Военная прокуратура? Убей, не знал за собой греха, чтобы здесь в тылу арестовывать? Заводские? Не может быть, чтобы Левин не сказал прямо… А если абвер? Маскарад? Диверсанты! Здесь пробуют достать? Кажется, тепло… Привычный холодок внизу живота. Организм встал на боевой взвод. За себя он был спокоен, не нравилось – обилие людей вокруг.
– Ну что, Володя, пойдем потолкуем, а вас прошу к столу…
Бессонов показал Александре, чтобы она следовала за ним. Вовка решил не тянуть, а сразу взял быка за рога:
– Дядь Паша, вы моего батю на фронте не встречали?
Пропустил гостя в комнату, где на кровати с книгой сидел Иван. Тот радостно вскочил, подбежал к товарищу. На кровати осталась любимая игрушка сына, модель самолета – подарок Охрименко. Павел быстро заговорил:
– Ты мне потом расскажешь о нем… Хорошо, Вова? – повернулся к жене: – Здесь телефон есть?
– У комендантши…
– Думаю, он не работает. Милиция, а тем более безопасники, не спрашивает адрес подозреваемого у первого встречного. Тебя знают, поэтому пошли кого-нибудь в другое место к телефону. Пусть скажут дежурному: «Диверсанты в общежитии!»
Неожиданно в разговор вступил Вова.
– Я слышал… Можно я? У нас в доме есть телефон…
– Тебе не поверят.
– Поверят, вот увидите! Мне уже семь лет!
Довод мощный, но другого выбора не было.
– Давай, Вова, только пулей. Шура, забирай Ивана к соседке и полчаса носа не показывать. Попроси гостей срочно по комнатам!
– Я с тобой…
– Александра! Милая, у нас нет времени… Прошу тебя, быстро!
Он проводил жену с ребятами, оглядел комнату. Стол и стулья остались в коридоре. Кроме как на кровать, сесть некуда. Сел. Переложил подушку слева направо, осмотрел внимательно револьвер, засунул его под подушку. Затем взял полотенце, положил на колени, взял «наган» в правую руку и аккуратно прикрыл полотенцем. В своем почти новом мундире, с золотыми погонами и Золотой Звездой он выглядел как жених в ожидании невесты у брачного ложа. Улыбнулся этой мысли и успокоился.
В дверь грубо постучали…
В этом вылете полк потерял двоих. Давлетшин с Лопатиным стояли с поникшими головами. Павлов не находил себе места на КП и с трудом подбирал слова:
– Что я Бате скажу, когда вернется? У двух комэсков, млять, срезали ведомых!
– Крученые суки. В открытую не лезут, но стоит зайти на цель, они сверху тут как тут! – забасил в ответ Лопатин. – Выходит, атакующую пару тоже должен кто-то прикрывать.
– А их кто прикроет? – Павлов что-то чиркал карандашом по бумаге. – Напрашивается сплошная карусель с разбивкой по высотам. Типа хоровода! Дистанция метров триста. И метров сто по высоте.
– Типа этажерки? – спросил Лопатин.
– Для этого полк нужен в воздухе, – продолжал рассуждать штурман полка. – Парой или звеном – все равно что в соседний район вдвоем ходить свои порядки устанавливать. Хорошо, если получится убежать. Минимум полк…
– У фрица с каждым днем все больше одновременно самолетов в воздухе. Сегодня не меньше сорока «юнкерсов» было. В несколько эшелонов заходили. И прикрытие – штук двадцать «худых». Почти три наших полка. А у нас – две неполные эскадрильи. Уследишь тут за всеми! – наконец высказал свое мнение «Гамлет».
– Если полком вылетать, надо знать наверняка, а ПАНы словно воды в рот набрали.
– Немцы знают их частоты и при массовых налетах глушат. Потому и молчат. – Павлов о чем-то задумался. – Да и не в них дело, надо тактику менять. Сколько раз мы вылетали, а они уже отбомбились и на своих аэродромах кофий пьют… Скорей бы Бес возвращался…
– Войдите, – как можно спокойней отозвался Бессонов.
Вошли трое. Двое встали перед ним посреди комнаты, один остался у двери. Огляделись, внешне ничего примечательного. Спокойные.
– Бессонов Павел Григорьевич? – спросил старший с погонами капитана на милицейской шинели. Кобура на ремне застегнута. Странно…
– Он самый, – Павел не шевельнулся. – С кем имею честь?
– Капитан Дроздов… – тот сделал движение рукой в сторону внутреннего кармана и осекся. Прямо в лоб ему смотрел недобрый глаз «нагана». Невольно одернул руку и с недоумением посмотрел на полковника. – У меня к вам…
– Руки! Я должен видеть ваши руки! – Бессонов не дал договорить. – У всех! Не вижу кисти – стреляю! Это понятно?
– Товарищ полковник, спокойно! Все понятно! Вы нас неправильно поняли… – гости явно не ждали такого приема.
– Сколько вас приехало?
– Четвертый – водитель, он в машине…
– Хорошо. Пусть товарищ от двери отойдет и станет рядом. Теперь медленно справа по одному расстегиваем кобуру, двумя пальцами достаем пистолет и кладем на пол перед собой. Все шаг назад! Прекрасно. Кисти по-прежнему на виду. Слушаю вас, товарищ капитан.
– Начальник приказал доставить…
– Какой начальник и куда доставить?
– Полковник Краско. В райотдел. У начальника день рождения. Там Вишневский и Струбцина, в общем, все заводские военные. Они только начали. Спросили у юбиляра, почему вас нет. Ну Краско и приказал «доставить в лучшем виде». Мы решили официально, под охраной… Извините.