Сначала в качестве академика в конце 1950-х годов, изучавшего историю Европы, а затем в качестве консультанта Белого дома в начале 1960-х годов я начал встречаться с официальными представителями иностранных правительств. Несмотря на мое восхищение лидерством Аденауэра, в этот период меня по-прежнему беспокоило влияние бурной политической культуры Германии на решения, навязанные ей холодной войной. Как я писал в меморандуме для президента Кеннеди в апреле 1961 года:
Страна, которая проиграла две мировые войны, пережила три революции, совершила преступления нацистской эпохи и видела, как ее материальные богатства дважды за одно поколение были уничтожены, обязательно страдает от глубоких психологических шрамов. Здесь царит атмосфера истерии, склонность к неуравновешенным поступкам. Один немецкий друг, писатель, сказал мне, что только Германия из всех крупных стран Европы не испытала заметного психологического шока после войны. Она сублимировала свои проблемы в бешеных усилиях по экономическому восстановлению. Но она остается кандидатом на нервный срыв.
Этот отрывок отражает нестабильную атмосферу, в которой действовал Аденауэр, и психологические проблемы его политики.
Впервые я встретился с Аденауэром в 1957 году во время академической поездки в Германию, и наши встречи продолжались до его смерти десять лет спустя. Последние несколько из десяти или около того встреч состоялись после его отставки в 1963 году, когда я стал сочувствующим слушателем его иногда меланхоличных размышлений о своей жизни и будущем своего народа в стране, которая - несмотря на окончание оккупации - казалось, была обречена на неопределенное время принимать британские, французские и американские армии, теперь уже в качестве сдерживающего фактора против советской агрессии.
Офис канцлера располагался во дворце Шаумбург, который когда-то был резиденцией рейнского аристократа девятнадцатого века. Сложный по тем меркам, он был слишком мал, чтобы вместить механизм современного бюрократическо-технологического государства. В кабинете канцлера преобладали мягкие кресла и диваны с минимумом видимой технической атрибутики; он имел характер скорее гостиной, чем центра власти. За исключением нескольких ключевых советников, оперативный персонал располагался в других местах Бонна, города, по правде говоря, слишком скромного, чтобы служить столицей крупного государства.
Авторитет Аденауэра отчасти проистекал из его личности, в которой достоинство сочеталось с силой. Его лицо, частично застывшее из-за травм, полученных в автомобильной аварии в сорокалетнем возрасте, и манера поведения, одновременно любезная и отстраненная, недвусмысленно говорили о том, что человек вступает в мир, руководствующийся принципами и не поддающийся лозунгам и давлению. Он говорил спокойно, лишь изредка разводя руками для акцента. Всегда хорошо подготовленный по современным вопросам, он никогда не обсуждал свою личную жизнь в моем присутствии. Не интересовался он и моей личной жизнью, хотя - учитывая непреходящую эффективность немецкой бюрократии - наверняка знал историю моей семьи и понимал, какими путями судьба направила каждого из нас.
Аденауэр обладал острым взглядом на характер, и его замечания иногда были сформулированы с сардонизмом. Во время обсуждения качеств сильного лидера он предостерег меня: "Никогда не путайте энергию с силой". В другой раз он ввел меня в свой кабинет как раз тот момент, когда другой посетитель, который недавно привлек внимание СМИ своим нападением на него, уходил. Мое удивление, наверное, было заметно по тому, как сердечно они расстались. Аденауэр начал разговор со слов: "Мой дорогой господин профессор, в политике важно хладнокровно наносить ответный удар".
Октябрь 1957 года
Первая беседа началась с отношений Запада с Советским Союзом. Аденауэр настаивал на том, что конфликт является фундаментальным и постоянным, и предостерег от уступок Советам или восточным немцам. Он сказал, что нынешний разделенный статус Берлина, хотя и сложный, но вполне приемлемый, добавив, что любое предложение советской стороны "изменить" или "улучшить" его направлено на ослабление западного единства и автономии Берлина - так же, как и хитроумное предложение Сталина об объединении пятью годами ранее.
Советский Союз также не был единственной угрозой, стоящей перед мировым порядком, каким его видел Аденауэр. Знаю ли я, спросил Аденауэр, что, по мнению серьезных наблюдателей, раскол между Китаем и Россией неизбежен? Перед лицом таких меняющихся вызовов, продолжал он, Запад должен проявлять особую осторожность, чтобы не ослабить себя межсоюзническими спорами. Поскольку открытый китайско-советский раскол не был широко распространенным ожиданием в то время, я воздержался от комментариев. Аденауэр предпочел расценить молчание как согласие. В своей вступительной беседе с президентом Кеннеди в 1961 году он повторил свое предостережение, добавив "и профессор Киссинджер согласен со мной".
Главной целью первой беседы Аденауэра со мной было выяснение надежности американской ядерной гарантии. В то время ядерному оружию было немногим более десяти лет, и никакой сопоставимый опыт в истории не мог служить прецедентом для одной страны, рискующей своими разрушениями ради другой. На ранней стадии существования альянса НАТО, по собственному признанию, не имела достаточных сил для обороны от обычных вооружений. Поэтому главным вопросом стало: возьмут ли Соединенные Штаты на себя ядерные риски?
Когда я утверждал, что в формирующемся мировом порядке Америка не будет делать различий между интересами союзников и своими собственными, Аденауэр вежливо, но твердо заметил, что во время Суэцкого кризиса всего за год до этого Америка не смогла отнестись к интересам даже своих главных союзников (Великобритании и Франции) в таком духе.
После того, как Аденауэр заговорил об этом, его беспокойство по поводу надежности США в ядерном вопросе становилось все более явным, что привело его к разработке изобретательных гипотетических сценариев, которые могли бы проверить решимость американского президента. Может ли, например, американский лидер пойти на риск ядерного опустошения в последние месяцы своего президентства? Или в трехмесячный промежуток между выборами и инаугурацией? Или после взрыва водородной бомбы над крупным американским городом? На данном этапе отношений между США и Германией вопросы Аденауэра, какими бы грубыми они ни были, были направлены, прежде всего, на успокоение. Я повторил стандартный американский ответ - безоговорочное подтверждение обязательств США. Но озабоченность Аденауэра ядерной стратегией становилась все более масштабной и интенсивной во всех наших последующих беседах.
Май 1961 - Гибкая реакция
Мой следующий разговор с Аденауэром состоялся 18 мая 1961 года, в изменившихся политических рамках. Джон Ф. Кеннеди, новый американский президент, был лидером, к которому Аденауэр не был подготовлен своим предыдущим опытом. Красноречивый, молодой и динамичный, с выдающейся службой на Тихом океане во время Второй мировой войны, Кеннеди представлял собой разрыв поколений со своими предшественниками, все из которых родились до Первой мировой войны. Проникнутый уверенностью "Величайшего поколения", Кеннеди начал направлять энергию и веру этого поколения в страну в проект достижения глобальных целей Америки. Хотя он провел время в Европе во время службы своего отца послом в Великобритании (1937-40) и неоднократно посещал Германию в качестве студента и сенатора, Кеннеди только начинал думать о том, как успокоить побежденную Германию, занятую одновременно восстановлением Европы и защитой своей политической структуры от советских угроз.
Кеннеди был вынужден проводить политику перед лицом растущего запаса советского ядерного оружия. Советский Союз впервые испытал ядерное оружие в 1949 году. К инаугурации Эйзенхауэра в 1953 году они создали около 200 единиц ядерного оружия; когда Кеннеди стал президентом в 1961 году, они обладали примерно 1500 боеголовками и начали разрабатывать межконтинентальные системы доставки - таким образом, возникли преждевременные опасения по поводу так называемого ракетного разрыва. Опасения оказались преувеличенными, поскольку в начале 1960-х годов Соединенные Штаты все еще были в состоянии одержать верх, нанеся первый упреждающий удар.
Аденауэр, со своей стороны, продолжал рассматривать Атлантический альянс как ключ к стратегическому и политическому будущему Германии. Но в Альянсе шли внутренние споры как по общим политическим целям, так и по общей военной стратегии. Как Аденауэр сказал мне в нашей предыдущей беседе, разногласия по поводу ядерной стратегии заключались в том, сможет ли Альянс всегда полагаться на почти рефлексивную американскую самоидентификацию с целями Альянса, когда союзникам будет угрожать агрессия.
Кеннеди и его советники, в первую очередь министр обороны Роберт Макнамара, пытались смягчить последствия такой головоломки с помощью доктрины гибкого реагирования, которая предусматривала создание различных порогов в бою, чтобы противники могли рассмотреть другие варианты ответа, кроме массированного возмездия. Но оружие было настолько колоссально разрушительным, что технический дизайн этих гипотетических сценариев оказался более убедительным, чем дипломатия, выдвинутая от его имени.
Министр обороны Германии Франц Йозеф Штраус стал ярым противником американской ядерной стратегии. Квинтэссенция баварца, многоречивый и страстный, с объемом, свидетельствующим о его наслаждении напитками своего региона, Штраус в разговоре со мной 11 мая, во время того же визита в Бонн, поднял вопрос о применимости "гибкого ответа" к берлинскому кризису. Сколько территории будет потеряно, спросил он, прежде чем будет достигнут "порог" ответа? Какова будет продолжительность "паузы"? Кто будет принимать решения на каждом из предусмотренных этапов, особенно на этапе перехода от обычных вооружений к ядерным? Он сомневается, что Америка сможет или захочет проводить такую сложную и неоднозначную политику. Другие немецкие участники встречи поддержали Штрауса, особенно начальник штаба вновь созданных вооруженных сил.