— Теперь, может быть, скажете правду, за что Жуков наградил вас орденом?
А вот здесь, можно предположить, за протоколом остался напряжённый диалог, результатом которого явился следующий ответ Руслановой. Следователь буквально за язык вытянул признание. Что ж, это тоже — профессия.
— Справедливости ради я должна сказать, что если бы не была женой Крюкова и не была лично знакома с Жуковым, то навряд ли меня бы наградили орденом. А получила я его во время празднования годовщины организации корпуса, которым командовал Крюков.
Есть в протоколах допросов и другие откровенные признания, собранные следователем в одну кучу. Явно для предъявления заказчику. Профессия требовала, майор старался. А она конечно же боялась, что её снова отправят в холодильную камеру.
— Когда его понизили в должности и отправили в Одессу, в канун октябрьских праздников я послала ему телеграмму, которую подписала: «Преданная вашей семье Русланова». А в устных беседах говорила, что считаю его великим полководцем, великим человеком и я готова идти за ним хоть в Сибирь…
Она знала цену этим словам, этим своим признаниям. И первые несколько шагов «в Сибирь» уже сделала. Знал бы маршал Жуков, какой верный солдат вырван из его войска. Впрочем, он знал. Конечно, знал. Знал её неуёмный характер, её неосторожность, прямолинейность. Он и сам порой был таким же. Потому и не смог удержаться на вершине пирамиды, когда война закончилась и надо было действовать более осмотрительно и хитро. Но с партийцами разве сравнишься. У них каждый шаг продуман на несколько ходов вперёд. Рядом с ними он выглядел слабым политиком.
— А что за антиправительственный тост произнесли вы на одном из банкетов?
— Это был банкет на даче Жукова. Он принимал самых близких друзей. Посчастливилось там быть и мне. А тост был за тех женщин — жён офицеров, которые прошли с мужьями большой жизненный путь и умели ждать, когда они были на фронте. Потом я сказала, что так как нет орденов, которыми бы награждали за верность и любовь, то я, желая отметить одну из таких жён, Жукову Александру Диевну, хочу наградить её от себя лично. С этими словами я сняла с себя бриллиантовую брошь и вручила её Александре Диевне.
Значит, было всё-таки награждение орденом у Бранденбургских ворот или на ступеньках дымящегося рейхстага. Значит, маршал Жуков вручал ей орден именно там, во время того триумфального концерта. А жест Руслановой на даче среди гостей, её бриллиантовая брошь для Александры Диевны — это был ответный жест. Знак благодарности и дружбы.
По рассказам дочери маршала Жукова Эры Георгиевны, эту уникальную брошь Русланова приобрела с трудом. У кого, неизвестно. Во всяком случае, не в антикварном магазине. Брошь не хотели продавать: как же, её носила сама Наталья Николаевна Гончарова, жена великого Пушкина. Но когда Русланова сказала, для кого она приобретает брошь, ей тут же уступили. Словосочетание «маршал Жуков» в победном сорок пятом было поистине магическим.
Как видно из ответов Руслановой, она ни о чём не жалела. Да, была близка к Жуковым. Да, уважает его как великого полководца и великого человека. А ведь тогда ещё никто не знал, что будет с маршалом. Один маршал, Новиков, уже сидел в Лефортовской тюрьме, ходил на допросы, терпел побои и унижения, ждал своей участи. Троих генералов только что расстреляли. Она видела кровь своего мужа, опрокинутый табурет, которым, должно быть, его и били… И всё же отвечала смело. Шла борьба с самой собой. Самая страшная схватка.
— Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаёте это?
— Нет!
Так, пошла другая тема. Которая из них главная?
— Но при обыске на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Где вы его взяли?
— Это имущество принадлежит моему мужу. А ему его прислали в подарок из Германии. По всей вероятности, подчинённые.
При обыске на даче генерала Крюкова в Полушкине сотрудники госбезопасности нашли винтовку системы Мосина и автомат ППШ. Когда майор Гришаев спросил об оружии, она простодушно ответила, что об оружии слышит впервые, и должно быть, его оставили солдаты, которые охраняли дачу в 1945 году, когда её муж привёз туда купленное в Германии имущество.
Следователь сказал, что, по агентурной информации, ковры, изъятые на даче и в московских квартирах, взяты генералом Крюковым на ковровой фабрике в 1945 году, когда 2-й гвардейский кавкорпус, продвигаясь к Эльбе, занял небольшой немецкий городок. Что бывший адъютант генерала Крюкова капитан Алавердов дал показания, что возил Русланову в Потсдам, где она покупала у немцев меха и другие ценные вещи.
Она ответила, что действительно купила в Германии много вещей, что за всё платила, что всё приобретено честно, по обоюдному согласию с тем, у кого покупала ту или иную вещь.
В это время на квартире и на даче маршала Жукова сотрудники госбезопасности искали «чемодан с драгоценностями». По тем же агентурным данным, которые поступили из Германии, Жуков якобы вывез большую партию драгоценных камней. Ходили слухи, что эти камни — чуть ли не сокровища нацистов, партийная касса и тому подобное. Что, возможно, на эти бриллианты Жуков хочет устроить переворот в стране и захватить власть. Было произведено несколько негласных обысков. Результатов они не дали — «чемодан с драгоценностями» не нашли. Видимо, после неудачи у Жукова решили искать бриллианты у Крюкова. Тем более что знали: драгоценные камни у Руслановой есть. Хозяин требовал результата — будет результат…
По поводу шкатулки с драгоценными камнями Русланова долго молчала. Тогда майор госбезопасности применил весьма расхожий приём: он напомнил о дочери и о няне Егоровой, которые были «пока на свободе…». Русланова сдалась: «Когда я представила себе, как будут мучить эту старушку и как она будет умирать в тюрьме, я не смогла взять такой грех на душу и своими руками написала ей записку о том, чтобы она отдала шкатулку».
Пятого февраля 1949 года следователь Гришаев явился на очередной допрос в хорошем настроении. Он объявил своей подследственной, что «дополнительным обыском в специальном тайнике на кухне под плитой в квартире бывшей няни Егоровой, проживающей на Петровке, 26, были изъяты принадлежащие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия».
«Нашли», «нашли»-таки абакумовские трудяги «германские сокровища». Доблестно приписали себе драгоценную «находку» и теперь ликуют.
— Почему вы до сих пор скрывали, что обладаете такими крупными ценностями?
Вопрос был для протокола. Уже не скрывала. Даже записку написала старушке-няне, боясь за её жизнь. Русланова хорошо понимала, что, кроме неё, Егорову уже никто не пожалеет…
Ответ тоже был для протокола. Вероятнее всего, майор госбезопасности сам его и сочинил:
— Мне было жаль… Мне было жаль лишиться этих бриллиантов. Ведь их приобретению я отдала все последние годы! Стоило мне чуть краем уха услышать, что где-то продаётся редкостное кольцо, кулон или серьги, и я не задумываясь покупала их, чтобы… чтобы бриллиантов становилось всё больше и больше.
Стиль явно не руслановский. Она бы рубанула обо всём этом, бриллиантово-изумрудном, иначе — короче и ярче. Но у следствия требования к чистоте документов свои.
Следователю нужно было показать Русланову жадной стяжательницей, скрягой-накопительницей. И что «все последние годы» она не просто пела для солдат, а скапливала сокровища. Что постепенно превращалась в бездумную скупщицу, которой владела болезненная страсть и ничего более. Дальнейшие события покажут, что это не так. Бриллиантами Русланова действительно владела. Но не они ею.
— А где вы брали деньги?
— Я хорошо зарабатывала исполнением русских песен. Особенно во время войны, когда «левых» концертов стало намного больше. А скупкой бриллиантов и других ценностей я стала заниматься с 1930 года и, признаюсь, делала это не без азарта.
Шкатулка из красного дерева была доставлена в Лефортовскую тюрьму для опознания и проведения следственных действий по каждому предмету, находящемуся в ней.
Следователь доставал драгоценный камень и показывал Руслановой. Она комментировала:
— Этот бриллиант в оправе я купила ещё до войны у Евгении Лионозовой, по её словам, родственницы известного в прошлом нефтепромышленника Лионозова[76]. Она пришла ко мне по рекомендации первой жены моего бывшего мужа Михаила Гаркави Лидии Беркович, певицы Мосэстрады. Эти два изумруда я купила в 1947 году у неизвестного, который принёс мне их на квартиру. Опасаясь подделки, я вместе с ним отправилась на госювелирную фабрику на Пушечной улице, куда обычно отдавала в починку свои драгоценности. Ювелир признал их настоящими, и я купила их за 75 тысяч рублей. Третий изумруд я приобрела в 1943 году за 22 или 33 тысячи рублей, точно не помню, у циркового артиста Петринского. А четвёртый — ещё в 1930 году в Ростове-на-Дону у бывшего владельца обувного магазина Смирнова.
— Вот эти ещё два крупных бриллианта, оценённых в 100 тысяч рублей?
— Их мне сбыл в 1930 году вместе с изумрудом тот же Смирнов.
— А серьги стоимостью 72 тысячи рублей?
— Я их приобрела в 1935 году за 25 тысяч рублей у бывшей купчихи Замоскворечья, адрес и фамилию которой не знаю. Её порекомендовала мне знакомая Гаркави, артистка по имени Галя. Золотое кольцо с бриллиантом я купила в 1946 году у приятельницы артиста Всесоюзного радиокомитета Михаила Михайлова за 30 тысяч рублей. Золотое кольцо с бриллиантами — в 1947 году у приятеля моей медсестры Полины Петровны. Платиновую брошь, осыпанную бриллиантами и изумрудами, — незадолго до войны у родственницы артистки Большого театра Збруевой. У самой Збруевой[77] в 1931 году я приобрела дамский золотой ридикюль. Золотой браслет с подвесками и медальоном мне продал артист-гусляр Михаил Северский