В театре мы решили посидеть немного в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В центре зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита — из никеля и железа, — похожий на маленькую, изъеденную кавернами планету, которую, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь — как будто слушая пульс — и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли — со вкусом гвоздики и рома.
— Здесь забавно, — сказала Лида, пригубив коктейль и осмотревшись по сторонам.
В кафе были заняты почти все столики, но посетители говорили тихо, соблюдая негласные правила приличия. Казалось, мы и правда сидим в музее — рядом с никелевым метеоритом и фотографиями планет.
Лида задумчиво разглядывала снимки.
— Интересно, — сказала она, — а это настоящие фотографии?
— Думаю, нет, — сказал я, задержав взгляд на эффектной панораме Земли, медленно тонущей в темноте. — Слишком уж…
— Удачно получились? Да, возможно. Такие ракурсы и освещение… Хотя… может, просто обработаны.
— Может, — согласился я.
— И кстати, — Лида привстала из-за стола, пытаясь рассмотреть фотографии у дальней стены, — я что-то не вижу Венеры. Неужели убрали?
— Да ладно! — Я завертел головой. — Может, где-то ещё висит?
— Нет.
— Странно, — сказал я. — Вроде конфликт исчерпан. С чего им убирать сейчас снимки. Да и вообще…
— Это так пишут, что исчерпан, — сказала Лида. — Как он исчерпан? Понятно, что они хотят суверенитет. Кому охота быть… сырьевым придатком. С их-то экономикой сейчас. Лет через сто Земля станет третьим миром по сравнению с Венерой.
— Ну, уж ты как-то сгущаешь краски… — сказал я.
— Почему сгущаю? Я серьёзно. Поэтому исчерпан… Нет. Конфликт будет исчерпан, когда Венера получит суверенитет.
— Не знаю, — попытался возразить я. — Мало ли чего они там хотят. Да и что будет-то на самом деле? Первая космическая война? Ты же сама писала…
— А жизнь часто похожа на скверную фантастику. Да и вообще… — Лида недовольно поморщилась, — зачастую обладает весьма странным чувством юмора.
— Чувством юмора? — спросил я.
— Ага, — ответила Лида, помешивая соломинкой коктейль, в котором плавали мелкие кубики льда. — Она ждёт… нужного момента… В каком году у нас выпуск?
Коктейль вдруг стал неожиданно горьким на вкус.
— Впрочем, я и правда стараюсь об этом не думать, — примирительно сказала Лида. — Подумаешь, какие-то фотографии.
— Но если они и правда убрали Венеру, — сказал я, — то, что повесили взамен?
— Фотографии чёрного беззвёздного космоса, — усмехнулась Лида.
— Пустоты?
— Ага, это было бы уместно.
Кубики льда вновь начали позвякивать в её стакане.
Мы замолчали. В кафе стало шумно — люди за столами теперь разговаривали громче, позвякивали бокалы, скрипели стулья. Близилось начало сеанса.
— Да, — сказал я, — надо бы нам для разнообразия походить по каким-нибудь другим местам, без космоса. А то они постоянно напоминают, — я посмотрел на Лиду, — о том, о чём ты предпочитаешь не думать.
— Но я люблю звёзды, — сказала она.
— Я тоже, — сказал я.
Лида пригубила коктейль.
— Я всегда так пьянею от рома, — сказала она.
Я улыбнулся. Несколько секунд мы просто смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова. Её надоедливая сумочка свешивалась со спинки кресла — оставленная, ненужная, — а рука с тонким серебристым колечком лежала на столе. Я вздохнул и, отодвинув в сторону стоящий на пути бокал — уже наполовину пустой, с тающими кубиками льда на дне — потянулся к ней рукой.
— А мы не опоздаем? — спросила Лида, убирая кисть.
Мы не опоздали.
Большинство мест в огромном зале были заняты, и нам пришлось протискиваться между рядами, заставляя уже устроившихся зрителей вставать, пропуская нас к своим нумерованным креслам. Через несколько секунд после того, как мы сели, приглушили свет, и наши странные ложа — высокие, с вытянутыми подголовниками, как у кресел операторов нейросети — с плавным шипением откинулись назад.
Мы лежали рядом, разделённые узкой скобой подлокотника. Лида взволнованно теребила похожую на портфель сумку и хмурилась, глядя в чёрный купол над нами — невероятный экран в сотни метров шириной.
— Всё в порядке? — прошептал я.
Лида быстро взглянула на меня и отвернулась.
— Я и не думала, что он такой большой.
— Именно так, как я себе и представлял, — сказал я, хотя пустой погасший купол тоже вселял в меня странный и необъяснимый страх.
Послышался мелодичный голос ведущего — хорошо поставленный и ровный. Было даже трудно поверить, что это говорит живой человек. Нас приветствовали и просили немного подождать — через несколько секунд должен был начаться рассвет.
— Рассвет? — удивлённо спросила Лида.
Наконец, зелёные таблички над дверями погасли, шёпот в зале затих, перестали поскрипывать кресла.
Мелодичный голос напевно произнёс:
— Проходят неуловимые мгновения, и на востоке, там, где ещё совсем недавно сгущалась тьма…
Голос потонул, поблёк в свете. Экран залило неестественное белое сияние, похожее на вспышку при химической реакции взрывоопасных веществ, и прямо у нас над головами, из пустоты, выплыло багровое, как сгусток плазмы, солнце, повиснув в воздухе, точно шаровая молния размером с дом.
Я невольно прикрыл рукой глаза.
Кошмарное солнце всходило, взлетало к вершине купола, оставляя после себя тонкий, поблёскивающий искорками шлейф — как хвост от горящей кометы.
— Что за ерунда? — прошипела Лида.
Полимерный купол неба медленно заливал оранжевый свет, сгущаясь у горизонта — там, где стены сходились с потолком.
— В полдень… — прозвучал музыкальный голос.
Солнце пролетело сквозь рдеющие потолочные своды, и закатные краски, игравшие на куполе, поблекли. Купол принял голубоватый оттенок, изображая оглушительно пустое дневное небо — без облаков, без солнца, но странно светящееся изнутри.
— Близится ве… — продолжал электронный ведущий.
Небо тускнело, как будто кто-то осторожно снижал яркость экрана, давая, наконец, отдохнуть глазам. Но потом у подразумеваемого горизонта вспыхнуло багровое зарево, и голографическое солнце — уже не такое яркое, выгоревшее за стремительный день — вновь возникло из пустоты у нас над головами.
— Голографический проектор, конечно, впечатляет, — шепнула мне Лида, — но зачем всё это нужно?
— Детям, наверное, нравится, — предположил я.
— Ага, — сказала Лида, усмехнувшись. — Если человеку, всю жизнь просидевшему в подземелье, рассказать о смене суток, то он наверняка представил бы нечто подобное.
Меж тем наступила ночь. Купол над нами погас, истлело призрачное солнце, и заведённый голос принялся рассказывать о звёздах, забавно растягивая слова.
— Это шоу длится уже сколько? Минус десять? — сказала Лида. — Нам пока что не показали ни одной звезды.
— Интригуют, — сказал я.
— Ага. Или проектор сломался.
Темнота, которая поначалу, после ослепительного заката и рассвета, давала приятный отдых глазам уже начала угнетать. Было похоже, что мы просто сидим в огромном зале, где выключили свет, и слушаем утомительную запись бессмысленной речи, которая доносится с разных сторон из спрятанных в стену динамиков.
Но потом появилась звезда.
Вернее, это был Марс — такой, каким его иногда видно по ночам с Земли. Маленькая искорка вспыхнула над нами, и под аккомпанемент мелодичного голоса поплыла, точно светлячок, в густой темноте.
— Одна, — прошептала, едва сдерживая смех, Лида.
Заиграла музыка — впервые с начала представления. Правда, тихие струнные переливы больше подошли бы фильму о несчастной любви, чем сумрачной бессветной ночи, которую старательно воссоздавал проектор.
Появилась ещё одна звезда — точнее, Венера, как не преминул сообщить незримый ведущий — и две мерцающих песчинки закружились над нами, как в водовороте, красиво взлетая ввысь.
— Две, — шепнула Лида.
Загорелось ещё несколько звезд — не таких ярких, тающих в искусственной ночи. Плавная электронная музыка звучала теперь совсем жалобно и тоскливо, а странный танец мерцающих песчинок под чёрным куполом напоминал всё, что угодно, но только не суточные движения звезд, как пытался уверить нас ведущий.
Лида уже перестала считать и со скучающим видом наблюдала за этим представлением.
Внезапно музыка ускорилась, послышалось тревожное пение горна, и в тот же миг весь купол над нами расцвёл мириадами сверкающих песчинок, кружившихся в обморочном вихре — так близко, что, казалось, можно было достать их рукой.
— Здесь и сейчас, — прозвучал голос ведущего, — мы способны достичь невозможного, отправившись со скоростью, превышающей скорость света, к далёким мирам.
Я посмотрел на Лиду. Она молчала и смотрела на звёзды. В глазах её отражались яркие огоньки.
Искусственное небо над нами вздрогнуло, звёзды на несколько секунд застыли под куполом, а потом зазвучала бодрая музыка — торопливый ритм ударных напоминал биения сердца, — и переливающиеся созвездия понеслись нам навстречу, возникая из пустоты.
— Вот такой вид представился бы космическому путешественнику, летящему на корабле со скоростью…
Движение звёзд ускорилось, мерцающие песчинки превратились в стремительные световые росчерки, и у меня даже закружилась голова. Но потом небо снова погасло, музыка сникла, сойдя на нет, и установилась тяжёлая чёрная тишина — как будто кто-то остановил вечное движение вселенной, просто нажав кнопку на своём пульте.
— Интересно, — прошептала Лида, — а звёздные карты у них правильные? Мне кажется, здесь всё ещё хуже, чем в том забавном кафе.
— Да, образовательный потенциал у этой программы, конечно, оставляет желать лучшего, — сказал я.
Тем временем проектор вновь изображал радиоактивный рассвет. Солнце плыло к вершине купола, оставляя после себя искрящийся след.