— Всё-таки я против, — прошептала она. — Мы вообще не знаем, как это подействует…
Мужчина вздохнул, издав раздражённый грудной рык.
— Против ты или нет, — он снова произнёс "нет" в полный голос, — но у нас нет, — ещё одно громкое "нет", — других вариантов. Ты сама-то посмотри, что происходит.
На несколько секунд голоса исчезли, уступив тишине.
— Но есть же… — неуверенно начала Таис. — Та, из Д2.
— Это не вариант, — жёстко перебил её мужской голос. — И ты это знаешь. У него куда более стабильные показатели. Её вообще скоро переведут, скорее всего…
— Когда?
На сей раз уже Таис забыла о том, что нужно говорить вполголоса.
— Какое это сейчас имеет значение? — устало ответил мужчина. — Я вообще не понимаю, о чём мы спорим. — Он стал говорить тише; можно было подумать, что он и правда устал от этого разговора. — Ты кажется, хотела сделать ему ещё один укол?
— Погоди, — прошептала Таис. — Нужно подождать ещё несколько минут. Нельзя вот так… подряд.
— Как ты с ним возишься… — сказал мужчина. — Делай сейчас, — снова резкое неумолимое "сейчас". — Нам пора. Сколько времени уже?
Таис что-то ответила, однако голос её потонул в монотонном шуме внезапно заработавшей вентиляции, и я ничего не смог разобрать.
Я лежал на полиэтиленовой плёнке, замерев в неестественной позе — одна нога согнута в колесе, другая свисает на пол, а руки скрещены на груди, как у покойника. Слышалось едкое шипение воздуха из вентиляционной решётки и мягкие осторожные шаги — такие медлительные, как будто Таис нарочно тянула время и шла, постоянно оглядываясь назад.
Шум, доносившийся из вентиляции, затих. Откуда-то свысока потянуло хлором. Шаги прекратились — Таис остановилась у моей кровати. Я даже слышал её дыхание.
Я представил, как Таис держит в руках длинный шприц с хромированными кольцами для пальцев и медленно склоняется надо мной, заносит острую иглу.
Мне вдруг надоело притворяться спящим.
Я мог бы быстро повернуться, перехватить её за руку и отобрать шприц. Это ничего бы мне не дало — тот мужчина с командным голосом наверняка пристально следил за нами, да и я никогда не смог бы сбежать с имплантатом в правой руке, благодаря которому меня могли отключить, как зависший терминал, нажав кнопку на пульте. У меня не было плана. Однако просто лежать и притворяться я уже не мог.
Я резко дёрнулся вправо — туда, где, как я представлял, стояла Таис со шприцом, — открыл глаза и тут же замер от удивления.
Я не ослеп.
В камере было светло, однако белое свечение больше не выжигало мои глаза, а мягко струилось по ровным и пустым стенам. И передо мной стояла Лида. Лицо её показалось мне озабоченным и уставшим, но в то же время она улыбалась — едва заметно, уголками губ. Она была так красива! Длинные чёрные волосы рассыпались у неё по плечам, а на лоб упала непокорная чёлка. Лида виновато убрала её рукой, а потом наклонилась ко мне. Она хотела что-то сказать — совсем тихо, шёпотом, чтобы тот мужчина в дальнем конце комнаты не услышал.
Я посмотрел в её зелёные глаза, в которых горели похожие на искорки электрические отблески и улыбнулся в ответ. Лида вздохнула, губы её приоткрылись, и она…
68
Поначалу я почувствовал лишь боль — резкий глубокий укол, как будто кто-то вонзил длинную иглу прямо в мой правый висок. Вспухшая венка под глазом рефлекторно задёргалась, я застонал — черепная коробка раскалывалась от боли — и открыл глаза.
Первое, что я увидел, — это ровный слепой потолок без каких-либо осветительных приборов. Потом затянутое электронным жалюзями окно. Потом пугающе чёрный триптих развёрнутого ко мне терминала, несколько кнопок на котором мигали красным — как индикаторы на медицинской машине, поддерживающей неестественную жизнь.
Постепенно окружающие меня предметы стали обретать привычную чёткость. Прямые углы стен. Ровная заострённая поверхность стола. Пересечения прямых и ломаные грани. Боль затихла, хотя я всё ещё чувствовал покалывание в висках и боялся, что тот ужасный приступ скоро повторится вновь.
Я вздохнул. Дыхание не вызывало у меня ни малейших затруднений, и это почему-то обрадовало меня даже больше, чем вновь обретённый, восставший из пустоты окружающий мир — со всеми его цветами, формами, запахами и звуками.
Прошло ещё несколько секунд, прежде чем я понял, что со мной говорят:
— Вы меня слышите? — раздался чей-то голос. — Всё в порядке? Постарайтесь пока не двигаться.
Я попытался повернуть голову, посмотреть на говорящего, однако даже малейшее движение отзывалось во всём теле болью.
— Где я? — прохрипел я и тут же испугался, не узнав собственный голос. — Что произошло?
— Это… онемение, — послышалось у меня из-за спины. — Такое бывает. Скоро всё пройдёт.
Кто-то положил мне на плечо руку. Я всё ещё лежал в жёстком кресле с высоким подголовником. Нейроинтерфейс. Сеанс, наконец, завершился. Я вышел сам или же меня вывели принудительно?
— Что произошло? — повторил я.
— Всё в порядке.
Говорящий постепенно проявлялся передо мной — сначала его рука, которой он провёл по моему правому плечу и положил на кисть, как бы приветствуя старого знакомого, не имеющего сил даже подняться на ноги, потом мятый свисающий пиджак на пару размеров больше, чем нужно, потом седая голова с плохо пробритой щетиной на щеках и подбородке.
Тихонов посмотрел на меня, как отец — на своего больного сына.
— Просто тяжёлый выход, — сказал он. — Так бывает… даже с опытными операторами. Но вы всё сделали сами, завершили задание. — Тихонов улыбнулся. — Думаю, этого хватит для зачёта.
Движения уже не причиняли мне такую резкую боль; я обернулся. Все места у терминалов оказались пусты, однако у дверей стоял незнакомый мне мужчина в тесном наглухо застёгнутом костюме, похожем на дежурную форму, которую заставляли надевать на практических занятиях по химии.
— Я… последний? — спросил я.
— Да, — сказал Тихонов. — Но всё хорошо, просто… Уже через пару минут вы придёте в себя.
Тихонов снова положил руку мне на плечо, человек в форме лаборанта как-то нетерпеливо подался вперёд, распознав в движениях преподавателя тайный, лишь одному ему понятный знак, но Тихонов внезапно остановил его движением ладони.
— Кто это? — спросил я, покосившись на лаборанта в дверях.
— Из медицинского пункта, — нехотя ответил Тихонов. — Распорядки, знаете ли… Но вы посидите пока, расслабьтесь. Сейчас главное не торопиться. А потом вас осмотрят. Формальная процедура, ничего более… Но так уж полагается.
— Хорошо.
Вставать мне действительно не хотелось.
— Но почему так получилось? — спросил я. — Всё было обычно… поначалу. Но в конце… Я даже не помню точно, что произошло.
Тихонов молчал и с медитативным видом нажимал кнопки с буквами на терминале.
— Я точно прошёл? — спросил я. — Конец как-то смазан.
— Прошли, — подтвердил Тихонов. — Как я уже сказал вам… такое бывает. Не у всех и не всегда, но бывает. Это ни о чём не говорит, вы не волнуйтесь. Мы никого ещё не исключали из-за единичного случая тяжёлого выхода. И даже не заставляли идти на пересдачу.
Тихонов подмигнул мне и вновь повернулся к терминалу.
— А как остальные? — спросил я.
Тихонов, наконец, оставил в покое терминал. Кнопки, которые ещё мгновение назад вспыхивали красным, погасли; терминал отключился.
— Вас интересует кто-то конкретно? — спросил он.
Я невольно оглянулся.
— А… — Тихонов качнул головой. — Да, она так волновалась в этот раз. Она всегда переживает — даже на обычных лабораторных. Но завершила одной из первых. На самом деле вы тоже… вышли минут на пятнадцать позже, чем последний до вас. Это даже тяжёлым выходом-то сложно назвать.
Я чувствовал, как человек в одежде лаборанта напряжённо смотрит мне в спину.
— Вы не говорили, — сказал я.
— Что? — не понял Тихонов. — Что не говорил?
— Про тяжёлый выход.
— Ну, — Тихонов качнул рукой, — такое бывает далеко не у всех, да и ничего страшного в этом на самом деле нет. Скорее всего, вы переволновались или думали постоянно о чём-то другом. Например, о девушке, которая сидела за вами.
Тихонов подмигнул мне и обернулся к человеку в дверях. Профессор ничего не сказал, однако лаборант понял его без слов. Я услышал за спиной его шаги.
— А что… — начал я, — это может привести… к таким последствиям? Просто волнение или…
— Это индивидуально, — сказал Тихонов. — Собственно, реакция на нейросеанс у всех индивидуальна, поэтому мы и не говорим о каких-то побочных эффектах, потому что можно легко… запрограммировать человека.
Лаборант подошёл к нам и поприветствовал меня кивком головы. Я только сейчас заметил в его руках небольшой пластиковый чемодан. Он положил чемодан на стол, рядом с отключённым терминалом. Раздался металлический щелчок — чемодан открылся.
— Не читали ничего о нейроинтерфейсе? — спросил Тихонов. — Какие-нибудь рассказы, слухи? В соцветии иногда попадаются разные горе-разоблачения.
— Нет, не читал, — ответил я.
— Ну, и не читайте, — сказал Тихонов.
Кресло скрипнуло — лаборант повернул его к себе.
— Боль ещё чувствуете? — спросил лаборант.
— Да, — ответил я.
— Можете поднять и опустить правую руку.
Я посмотрел на свою руку, которая безвольно лежала на подлокотнике и немного приподнял её, превозмогая ноющую боль в мышцах.
— Это всё? Выше!
Я скривился от боли.
— Давайте не будет торопиться, — предложил Тихонов. — Спешки нет.
— Ладно, достаточно, — согласился лаборант.
В руке его появился тонкий фонарик, похожий на ручку.
— А теперь запрокиньте назад голову и держите глаза открытыми, — сказал он.
Я подчинился.
Он посветил мне фонариком сначала в один глаз, а потом в другой. Я с трудом сдерживался, чтобы не моргнуть; яркий луч обжигал роговицу, передо мной тут же поплыли цветные круги.
— Зачем это? — спросил я.