Потом мне стали предлагать на реализацию и другие газеты. Работодатели находились сами, а улица была полна такими же бойкими молодыми людьми, отчего мы не чувствовали себя ни отверженными, ни несчастными. Выходил я из дома в шесть утра, когда народ ехал на работу, и перед институтом успевал заработать на жизнь. Рядом со мной в ларьке обычно сидел азербайджанец, торговавший фруктами. Он всегда кричал: «Купите у него газеты. Потом подходите ко мне, купите фрукты и завернете их в эти газеты!»
Через пару лет я этого фруктопродавца вывез в Стамбул и объяснил ему алгоритм зарабатывания денег на спекуляции товарами широкого народного потребления. Сейчас у него сеть магазинов турецкой джинсовой одежды по всей России.
…Вернемся к истокам. Потом один дяденька стал приносить мне для реализации книги. Те, что являлись в то время жутким дефицитом. Что-то я даже покупал себе, например «Мастера и Маргариту». Но однажды, прогуливаясь по улице, я набрел на магазин Всесоюзного театрального общества «Маска», где помимо театральных костюмов, париков и грима, на полках стояли те самые дефицитные книги за смешные деньги.
— А можно купить? — спросил я упитанную продавщицу.
— Иди отсюда, мальчик, — отрезала она. — Если бы ты являлся членом ВТО или был хотя бы студентом театрального вуза, тогда бы и тебе полагалось.
Вот ничего себе! Я сначала расстроился, а потом нашел выход. Институт культуры, где я учился, назывался ЛГИК, но в городе имелся еще и ЛГИТМиК, то есть Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии. Посмотрев, как это правильно пишется, я удлинил в студенческом билете название своего института и принялся наведываться в магазин, появляясь раз в три дня, чтобы не мозолить глаза. Там разрешалось покупать по одной книге каждого наименования, но больше и не нужно было, ведь все, что не продашь, придется целый день носить с собой по институту. Можно сказать, что я нес, то есть носил культуру в массы! Ну а где еще интеллигенция могла добыть хорошую литературу?..
Но тут на горизонте появился не то капитан, не то старший лейтенант с фамилией Налимов и татарским отчеством, которого я не запомнил.
— А разрешение у тебя есть? — бойко спросил он.
— Вот! — так же звонко ответил я.
— Это разрешение на торговлю в городе Ленинграде, — радостно, словно поймав меня, заявил Налимов.
— Да. А мы что, не в городе?
— А разрешение на торговлю возле вот этой конкретной станции у вас имеется?
— Нет, но у меня же есть разрешение на торговлю на всей территории города, а метро является частью города.
Он не внял моим доводам и отвел в отделение, где мне сказали, что я обязан добыть нужную писульку и уже только потом торговать. На следующий день я снова вышел к метро, и через день… Товарищ Налимов явился через два дня, видимо в свою смену, и снова наехал на «сеятеля хорошего, доброго, вечного». Снова забрал в кутузку, и на этот раз мне заявили, что, раз я не последовал их предупреждению, должен заплатить штраф. Я отказался категорически, и меня направили в суд, откуда отпустили, велев принять к сведению замечания. Я, конечно же, на радостях принял водки и положил большой на мылыцыонэров!
Через три дня снова появился Налимов и, намекая на мою бороду и длинные волосы, спросил: «Обезьяна, ты что все здесь стоишь?» На что я ответил, что вовсе не обезьяна, а студент вуза. И если у него не хватает мозгов поступить куда-либо, кроме ментовки, а хватает лишь на то, чтобы придираться к людям, может, ему стоит подумать о том, кто он? Так мы вежливо оскорбляли друг друга, он обещал посадить меня в камеру, где сидят сексуально озабоченные психи. И, наконец, видя, что не реагирую, дошел до недозволенного, обозвав меня жидовской мордой. Я заявил, что это совсем не зазорно, гораздо хуже быть околоточным татарином, и заметил, что на протяжении веков татары улучшали свой генофонд и от дворников, как выяснилось, могут дослужиться до околоточных. Он тут же надел на меня наручники и отвел на три часа до выяснения личности. В камере, к счастью, никого не было, только в соседней синел алкаш.
Представ перед самым гуманным судом в мире, я заявил, что тоже хочу подать жалобу на товарища Налимова, оскорбившего меня так-то и так-то, и что действия его ведут к разжиганию межнациональной розни.
Судья порвал акт и послал Налимова на хуй, мотивируя направление движения вопросом: «Тебе что, гопников мало?» И вот тогда — спасибо господину Налимову — я приобрел убеждение, что если человек прав, то он может это доказать!
…Хотя я понимаю, что иногда бьют, и чаще всего ничего не докажешь, но все же верить в торжество правосудия приятно. А впрочем, и милиционеры в то время тоже были другие, они тогда еще не потеряли чувства собственного достоинства, и работать туда шли не те, что сейчас. Тогда они еще пытались побиться интеллектом. Может, у них и получалось плохо, но они пытались, и тот офицер Налимов просто генерал в сравнении с нынешними ментозаврами.
А сейчас у мусоронеров какие-то тривиальные ходы. Вот, например, я обычно, когда приезжал на работу в Москву, всегда останавливался у своего друга миллионера Полонского. Меня дико раздражают гостиницы, я там один, никому не нужный, хожу, брожу из угла в угол, не знаю, чем себя занять, потому гостил у него и обычно вместе с его охранниками и водителями ездил покупать блядей. Отправляясь на улицу, интеллигентно интересовался у него: «А тебе привезти какую-нибудь шмарочку с Тверской?» Он всегда отвечал, что не надо, ему есть с кем, и заразочки ему не нужно.
— Ну, видишь, у кого денег мало, тот и довольствуется малым, — сокрушался я и мчался за малобюджетницами.
Обычно брал двоих, так интересней, хотя, кроме цвета волос, такие девахи ничем не отличаются. Все они из «КривоГа РоГа», у всех я первый клиент, у всех жизнь тяжелая, пятнадцать детей и папа с мамой нуждаются в срочной операции на левом полужопии. И жопа у них — не часть тела а состояние украинской экономики.
А у ментов, пасущих проституток, имеется своя отточенная схема. Стоило купить красавиц и выехать из-за угла, как тачку тут же тормозили стражи порядка, аргументируя проверкой документов. Я показывал паспорт, у баб документов при себе никогда не бывает.
— Тогда проедемте в отделение для выяснения личности, — радовались менты.
— Минуточку! — возмущался я. — За девушек только что заплачено двести долларов. Если вы мне их компенсируете, то и забирайте, куда хотите.
— Нет. Не пойдет.
И тут опять канала моя отмазка.
— Ребята, вы знаете, кто я? — с интересом спрашивал у них.
— Знаем, конечно.
— Тогда скажите, хотите ли вы, чтобы и в утреннем, и в вечернем шоу на радио прозвучала история о ваших хитроумных планах по отъему денег у честного гуляющего населения?
— Нет. Не хотим.
И на этом мы мирно расставались. Иногда они даже извинялись.
Но, наверное, для того чтобы качать права, надо что-то собой представлять. А с другой стороны, кто знает? Все смутно и непредсказуемо в нашей прекрасной стране. Вот Ходорковский качал-качал и до сих пор сидит.
…А может, все же важно совсем не это. Может, важно все делать вовремя: когда строят капитализм — бежать на строительство. А если ты построил свою жизнь, получил хороший диплом и образование, то надо ли тебе строить карьеру торговки? Жизнь проще, скорее всего, Хельга сама ее себе усложнила.
Спокойствие, только спокойствие
По аромату моего мыла можно сразу сказать, какое у меня настроение: хозяйственное или туалетное.
У меня уже нет ни туфель на шпильках, ни длинных ногтей. От сидения дома я расплываюсь. Теперь на мой размер не подобрать красивой женской одежды, только что-то старушечье. Или все шить на заказ. Но о таком страшно даже думать. Вова, изредка появляясь, конечно, дает немного денег, хотя чаще просто привозит продукты. Я не могу сказать ему, сколько на самом деле мне нужно для поддержания «женской красоты». С каждым днем — все больше и больше. Кроме безденежья меня преследует призрак прошлого. Олег стоит надо мной, когда умываюсь, готовлю, ложусь спать…
Сегодня в метро случайно встретила своего психиатра. Того самого, что был первым в списке врачебной комиссии, проверяющей мою адекватность. Он еще больше округлился, под глазами появились морщины. Я его даже не сразу узнала. Он первым окликнул меня.
— Эй, фрау-мадам!
Я резко обернулась. Голоса, бывшие когда-то очень значимыми, не забываешь. Господи, почему не накрасилась, отправляясь на поиски очередной работы?! Раньше ведь прихорашивалась, даже выходя выносить мусор.
— Ну, как жизнь? — бодро поинтересовался он.
— Великолепно, — ответила я плохо слушающимися губами.
По его глазам видно, что он не верит. А мог бы и скрыть. Значит, не хочет… Потом мы почему-то вышли, сели на лавочку возле метро, и я долго рыдала на его плече. Он, кажется, торопился и был расстроен тем, что вообще спросил меня о делах. Потом что-то долго говорил мне — я вникала лишь местами — мол, мои расстройства вполне понятны; что наша половая идентификация — самая важная составляющая психики человека, и что мозг тратит колоссальные ресурсы на поддержание в этом сегменте стабильности; а я, видимо, перестала нравиться себе как женщина; отчего и пропала уверенность в правильности поступка, ведь то лицо, которое ежедневно глядит из зеркала, — лицо опустившегося мужика…
То ли общество так забило меня постоянными вопросами «зачем», то ли я сама себя из-за отсутствия средств. Если бы я имела возможность поддерживать себя, все складывалось бы иначе. А так — проблема нелюбви к себе вылезла в психическое расстройство. Моя половая идентификация пребывает в полной растерянности. А вслед за ней может выйти из строя вся нервная система. Потом — мозг.
— И что же делать? — испугалась я.
— Успокоиться и принять себя такой, какая есть, — предложил он. — Или приходи к нам подлечиться.